Острова прошедшего времени - Валентин Новиков

К Тоньке как-то неловко подошел дядя Альберт, потрогал очки на носу.

– Тоня, ты должна понять...

Тонька молчала, только чуть ниже наклонила голову.

– Это трудно понять,– продолжал дядя Альберт.– Я сейчас просто не в силах тебе объяснить, почему нельзя вырвать из прошлого не только человека, но даже обыкновенный камень... Ведь не исключено, что та девочка осталась жива, что к ней возвратились мать или отец... Что ее выходили...

Тонька, подняв над тазом кофточку, терла и терла кровавое пятно, а оно не сходило, оставался едва заметный расплывчатый след.

– Представляешь, что мы могли бы натворить? Тонька кое-как выполоскала кофточку под водопроводным краном, выкрутила ее что было силы и выбежала на улицу, там она на ходу сбросила прямо на траву пижаму, надела мокрую кофточку и убежала.

Когда я вернулся домой, мама принялась меня осматривать и ощупывать, словно курицу. Посмотрела даже за ушами. Чудная какая-то привычка. Еще с детского сада, я помню, она оттянет мое ухо и проверит, нет ли там чего. Посмотрела веки, это – нет ли признаков малокровия – и спросила:

– Где был?

По дороге домой я не смог придумать ничего такого, чтобы мама мне поверила, и решил сказать правду:

– Был в прошлом тысячелетии на корабле времени.

Мама в ответ лишь улыбнулась:

– К обеду, однако, не надо опаздывать.

Я быстро взглянул на настенный календарь и увидел, что попал обратно, во вчерашний день. Вот почему мама не встретила меня паническим вопросом: «Где ночевал?» Для нее я отсутствовал всего несколько часов. Куда же в таком случае девались сутки, которые мы провели в прошлом тысячелетии? Время как будто куда-то провалилось.

Хорошо бы я погорел на этом путешествии, если бы не странный парадокс времени. Не могу даже представить себе, чем бы все это кончилось. Отец никогда меня не бьет, но я не чувствую себя дома так же свободно, как Тонька. У Тоньки совсем другие отношения с матерью, они спорят и ругаются, как подруги, а не как мать с дочерью, носят одну и ту же одежду, хотя материны платья и кофты на Тоньке висят мешком. Ноги же у них одинаковые, однако мать не позволяет Тоньке носить свои туфли, разве только когда они совсем износятся. И Тонька бегает черт знает в чем. Ругаются они без конца и без конца дуются друг на друга, но стоит Тоньке задержаться где-нибудь на целый день, и она начинает скучать по матери, бежит домой. А мне все равно, дома я или нет. Мама занята своими делами, отец – своими. Мои обязанности – вынести утром помойное ведро, сбегать за хлебом и за молоком, иногда в магазин за сахаром или еще по какой-нибудь мелочи. Иногда мама берет меня с собою на базар, если ей самой трудно тащить покупки. Вот и все. Остальное время я или читаю, если есть интересная книжка, или бываю где-нибудь со Славкой и Махмутом – в кино, в бассейне, на стадионе во время тренировок спортсменов, на выставках служебных собак, даже присутствуем при розыгрыше лотерейных билетов.

Мама заставила меня искупаться и принялась кормить. Я совсем не хотел есть и засыпал за столом от усталости, но, чтобы не расстраивать маму, съел тарелку супу, котлету и выпил молоко. Меня прямо-таки мутило от еды. Маму все время беспокоит, что я такой тощий. Она постоянно ставит мне в пример Зельца. Почему-то все взрослые в нашем доме в восторге от Зельца. И еще от Тани Мацонщиковой. Таня – понятно, она разговаривает со старухами, вышивает, вяжет шерстяные вещи... А Зельц вообще почти никогда ни с кем не разговаривает, правда, со всеми взрослыми вежливо здоровается. На нем всегда чистый костюм, всегда он аккуратно причесан. Он никогда не играет с нами. Ни разу я не видел, чтобы Зельц залез на дерево или на крышу. Уже целый год он аккуратно посещает секцию бокса при центральном стадионе. И как только ему удалось туда просочиться? Он не подходит по возрасту, наверно, втерся в доверие тренеру, это он умеет. А может быть, скрыл возраст – вес у него подходящий да и силы больше, чем у нас со Славкой. Но он никогда не хвастается, что ходит в секцию бокса, и никогда ни с кем не дерется. По-моему, бокс у него – это просто так, а интересуют его только деньги.

На другой день я пошел к Тоньке. Тоньки, я сразу это понял, как вошел, не было дома. Тетя Люда, ее мать, чистила молодую картошку. Она всегда – только увидит меня – радуется куда больше Тоньки. Не понимаю, за что она меня так любит.

– Садись, Валерик, я хочу с тобой поговорить,– сказала она.

Я быстро прикинул в уме, о чем это она может со мной говорить, и осторожно присел на табуретку.

– Не понимаю, что случилось. Прошлой ночью я была на дежурстве. Утром пришла – Тони нет. Куда она могла убежать так рано... Но не в этом дело. Кофточка у нее была в крови. Она где-то ее постирала, но все равно видно. Скажи, где вы шляетесь?

– Мы не шляемся.

– Слова от вас не добьешься... И она тоже молчит. Я просто боюсь, как бы не случилось чего.

– Ничего не случится.

– Ты все знаешь, я вижу. Ну расскажи мне, Валерик, миленький.– Она вертела в пальцах недочитанную картофелину и смотрела на меня такими глазами, что я едва ей не выболтал все.

– Я ничего не знаю.

– Знаешь. Скажи хотя бы, вы ничего нигде не натворили?

– Нет.

– Это точно?

Я кивнул, и она мне поверила.

– А где Тоня? – спросил я.

– Где-то здесь.

Я вышел на улицу. В дверях обернулся. Тетя Люда так же держала в пальцах картофелину и смотрела на меня.

На улице Тоньки не было. Я зашел к Светке. Дверь оказалась приоткрытой, наверно, выпустили Шульца, маленькую коротконогую болонку с курчавой шелковой шерстью, похожую на игрушку. Светке отец еще в прошлом году привез ее из Москвы. Шульца обычно выводит гулять Светка, но сейчас она была дома, из ее комнаты доносились звуки скрипки.

Я чуть-чуть постучал в дверь Светкиной комнаты и вошел. Тонька сидела возле открытого окна в плетеном кресле. Она едва взглянула на меня и отвернулась.

Светка играла на скрипке свои упражнения. Она улыбнулась мне, не прекращая игры. Скрипка звучала то мягче, то с острым металлическим оттенком, и так без конца. Если бы подсчитать, сколько раз Светка провела смычком по струнам! Помню, она ходила в школу с маленькой скрипочкой. Мы покатывались тогда со смеху, слыша доносившиеся с третьего этажа нелепые скрипучие звуки.

А сейчас она играла так же легко, как я ходил или дышал. И скрипка теперь у нее была гораздо больше, чем прежде. А та, первая, висела на стене.

Светка опустила скрипку, перевернула страницу нот и снова легким мягким движением подняла ее к подбородку. Держа над струнами смычок, сказала:

– Садись, Валерик, я сейчас закончу.

Раньше мы дразнили Светку, кривляясь, изображали ее игру на скрипке. А сейчас я впервые по-другому посмотрел на ее занятия музыкой. Изо дня в день, почти не бывая на улице, она занималась в этой комнате. А звуки все острее и ярче становились под ее смычком. И когда она выходила во двор поиграть с нами, я видел, что она чем-то неуловимо отличается от нас. Иногда она играла какие-то очень красивые пьесы, я оставлял уроки и слушал ее. Но чаще были вот такие бесконечные упражнения.