Твоя К. - Тереза Ревэй

Выпив полный стакан водки, он продолжал обличительную речь, в то время как Ксения закончила обрабатывать его рану и теперь накладывала чистую повязку. У него останется только шрам, который сделает его еще более соблазнительным для женщин.

— Генерал Алексеев отступил на Дон, — продолжал он. — Несколько сотен офицеров уже присоединились к нему. Корнилов созывает добровольцев для формирования антибольшевистской армии. Скорее всего, я пойду с ним.

Ксения сжала губы.

— Без сомнения, это вопрос чести, — сказала она, не понимая, из какого источника дядя черпает подобный энтузиазм.

Внезапно она почувствовала себя неуютно. Теперь, когда Александр был приведен в надлежащий вид, она снова обнаружила в нем красоту, которая была такой соблазнительной для девушек Санкт-Петербурга перед войной. Сама она тогда была еще ребенком и не задумывалась о подобных вещах. Но теперь девушка прекрасно чувствовала в мужчине, пусть даже в родственнике, этот магнетизм, который так привлекал женщин, гармонию черт. Несмотря на усталость и сильно похудевшее лицо, дядя выглядел красавцем. Теперь, когда он отдохнул, его взгляд стал еще более пронзительным. И как многие мужчины, осознающие свою привлекательность, он старался быть на виду.

Александр хотел сражаться, и она могла только поздравить его с этим желанием. Но у нее были другие проблемы: следовало во что бы то ни стало увезти четырех человек из этого города, захваченного дикарями. Странно, но что-то мешало ей высказать все, что лежало на сердце, человеку, который сидел напротив нее со стаканом водки в руках и мечтал о славных сражениях и возможных победах. В пятнадцать лет Ксения уже чувствовала себя очень повзрослевшей и была убеждена, что мир мужчин во многом зависит от мира женщин.

Она поднялась и достала из шкафа еще один стакан.

— А не рановато ли для твоего возраста? — насмешливо спросил Александр.

«Кем он себя считает?» — раздраженно подумала Ксения, пронзая его взглядом. Потом вынула из кармана револьвер и положила на стол.

— Ты что, еще ничего не понял? В новом мире, который пообещал нам товарищ Ленин, возраста не существует. Теперь умереть никогда не рано, правда? Вот только умирать я не имею желания. Потому что есть мама, Маша, Кирилл, нянюшка… Я хочу их забрать отсюда, далеко, пусть даже я не знаю, что ждет нас в Крыму. Налей мне водки, потому что я этого заслуживаю и мне это нужно.

Она стукнула стаканом о стол. Сбитый с толку, Саша послушался.

— Конечно, надо уезжать. Я не понимаю, почему вы до сих пор здесь. Я шел наугад, уверенный, что найду ваш дом пустым.

— Матери нельзя было ехать, она могла потерять ребенка. Я думала, что мы уедем сразу после рождения Кирилла, но мать еще слаба. Тем не менее выбора у нас нет. Это уже не февраль, и комиссары очень лютуют. Частная собственность отменена. Только Господь знает, что станет с домом. — Ксения мрачно поглядела вокруг себя. — Его могут в любой момент отнять у нас и отдать другим людям. Красногвардейцы заходят к нам как к себе домой. Мне становится плохо при мысли, что все это больше нам не принадлежит. Чтобы меня не захватили врасплох, я теперь ложусь спать одетой.

Одним махом она опустошила свой стакан. Водка приятно согрела горло, напряжение отпустило.

— Я уже все приготовила, — продолжила она. — Забрала все, что успела, из банка, потому что теперь все счета заблокированы. Драгоценности спрятаны в Машиной кукле, подкладке одежды няни и пеленках Кирилла. Я разобрала колье из изумрудов и сшила себе мужскую одежду. Пусть принимают меня за новобранца. Так у меня будет больше шансов защитить родных. Что бы ни случилось, через десять дней мы уедем. Я так решила. Матери станет лучше.

Несколько озадаченно Александр Петрович смотрел на сидящую перед ним племянницу. Он никак не мог представить ее, решительную и отважную, одетую сейчас в мужской свитер с засученными рукавами, в штанах, схваченных на талии грубым кожаным ремнем, тем ребенком, который когда-то прыгал у него на коленях. Он подумал о том, что Ксения лишилась беззаботной юности, и спрашивал себя, простит ли она за это свою судьбу или так и проведет всю жизнь в попытках отомстить.

— Мы поедем вместе, — решил он. — Никто никогда не примет тебя за солдата. Это смешно.

— Думаешь, тебе будет легче с твоим-то аристократическим видом? — возразила Ксения, задетая его скептическим тоном. — Тебе должно быть известно, что они на каждой остановке высаживают мужчин, чтобы представители революционного комитета смогли проверить их руки. Так они отличают офицеров от солдат из народа. При малейшем подозрении задержанных расстреливают.

— Чьи-чьи, а мои руки, думаю, подойдут, — сказал Александр, показывая Ксении свои загрубевшие на войне ладони. — Как думаешь?

Они были землистого цвета, расцарапаны во многих местах, однако все еще сохранили следы былой утонченности и элегантности. Нет, никто не примет руки Саши за руки крестьянина. К тому же достаточно только посмотреть на Нину Петровну, чтобы понять, что она относится к буржуазии — классу, отданному на милость гегемона.

Девушка рассмеялась.

— Боже мой! Мы сидим и думаем, как бы сильнее походить на крестьян, жалеем, что не вульгарны, не грубы. Если бы ситуация не была такой серьезной, она казалась бы смешной.

Юмор Ксении энтузиазма не вызвал. Александр знал, что она пережила ужасную драму. При мысли, что она обнаружила тело отца, у него сжималось сердце. Но племянница все равно не отдавала себе отчета в тех зверствах, которые происходили по всей России. Стены родного дома, пусть и побитые пулями, защитили ее от худшего.

Дрожащей рукой он снова наполнил стаканы. Жестокость, с которой революционеры прибивали к плечам изувеченных офицеров погоны, расчленяли тела, вырывали глаза, измывались над трупами, угнетала его. У этих людей словно не было души. И это в набожной стране, какой всегда была Россия!

Саша вспомнил о том, как принимал присягу. Это был прекрасный день. Флаги развевались по ветру. Выстроенные согласно вероисповеданию молодые новобранцы — православные, католики, лютеране, иудеи, мусульмане — клялись в присутствии представителей своих конфессий. Были даже два солдата, которые клялись деревянным идолам, поставленным на столе. Что осталось теперь от всего этого?

Александр спрашивал себя, не является ли причиной апатии, которую он наблюдал у некоторых своих товарищей-офицеров, некий внутренний паралич, охвативший их в результате изумления той энергией, которой были полны их враги. Неужели они израсходовали все свои силы на войне, когда плохо вооруженные солдаты гибли тысячами на поле брани сразу после начала военных действий в 1914 году? Как можно теперь не реагировать на большевиков? И пусть даже речь не идет о восстановлении монархии, дискредитировавшей себя за последние несколько лет правления Николая Второго. Но можно же бороться за демократическую организацию общества? Этот добровольный отказ от борьбы способен привести еще к худшим последствиям. Ходили слухи о массовой сдаче офицеров в Ростове и Новочеркасске, где только несколько сотен предпочли продолжать борьбу. Как можно бросить святую Русь опозоренной — не только в глазах союзников после заключения мира с ненавистной Германией, но и в глазах собственных детей? Оставить страну прозябать в кровавом сумасшествии, в руках группы революционеров, большинство которых составляли евреи, прибывшие из Прибалтики, Кавказа, Польши или той же Германии — словом, отовсюду, только не из России?

— Две тысячи верст, — пробормотала Ксения, отвлекая его от мыслей. — Ты должен проехать две тысячи верст, чтобы добраться до Дона, а мы еще больше до Ялты. Иногда я начинаю думать, что нам никогда это не удастся.

— У нас нет выбора. Ты сама об этом сказала. Оставаться здесь очень опасно. Для этих людей нет ничего святого. Сегодня они, как звери, рвут своих врагов на части, завтра начнут рвать друг друга.

Ксения больше не слушала его, углубившись в свои мысли. Она представляла открытые всем ветрам вокзалы, толпы несчастных, спешащих занять место в купе под презрительными взглядами грубых комиссаров, разного рода советов, опьяненных властью и захлебывающихся чувством мести. Они должны покинуть родной город, этот дом, который так любили, стены которого теперь навсегда запачканы кровью отца. Девушка боялась и хотела этого отъезда уже несколько месяцев.

Она уедет, не взяв почти ничего, за исключением маленького кожаного чемоданчика, парочки сувениров в память об отце, детстве и девичьих мечтах. Но здесь, в Петрограде, останется частичка ее души. Она знала, что, если ей суждено вернуться, она больше никогда не станет прежней. Но сколько времени продлится эта разлука? Недели, месяцы, годы? Пока идет эта нескончаемая война? Сколько времени дядя Саша и его товарищи будут мстить красным?