Ночь во Флоренции - Александр Дюма

— Прошу прощения у монсиньора, но это и есть адрес, данный синьорой Каппони: боясь, что я ошибусь, она дала мне его и устно, и на бумаге.

— И моя дочь живет там одна? — спросил старый Строцци, отирая покрывшийся испариной лоб.

— Одна со старухой Ассунтой.

— И других прислужниц с ней нет?

— Нет.

— О Господи Боже!..

И, чувствуя, что от волнения у него подкашиваются ноги, старик ухватился за железные украшения колодца.

— Что с вами, святые Небеса?.. Что с вами, синьор Филиппо?..

Расспросы слуги вернули старику самообладание.

— Ничего, — сказал он, — ничего, Маттео… голова закружилась… Ступай и жди меня на площади Сан Марко, перед доминиканским монастырем; я нагоню тебя через четверть часа.

— Но, ваша милость… — не согласился боготворивший хозяина слуга, видя, что на уме у того нечто странное.

— Ступай, Маттео, ступай!.. — повторил Филиппо Строцци с такой добротой и печалью, что Маттео, не противясь более, оставил хозяина одного.

Тогда неслышной и непреклонной поступью призрака Филиппо Строцци подошел к дому, полный решимости выбить дверь, если ему не откроют; но в тот самый миг, когда рука его потянулась к дверному молотку, дверь как по волшебству повернулась на петлях и человек в маске предстал перед ним на пороге.

Прежде чем неизвестный успел отпрянуть, рука Филиппо Строцци схватила его за ворот и два встречных вопроса столкнулись в воздухе:

— Что тебе надо? — спросил человек в маске.

— Кто ты? — спросил Филиппо Строцци.

— А тебе какое дело? — отвечал неизвестный, пытаясь вырваться из железной хватки старика.

Но тот, сильным рывком вытаскивая его из дома на улицу, сказал:

— Я хочу немедленно это узнать…

И движением, настолько стремительным, что противник не успел его ни предугадать, ни предотвратить, Филиппо Строцци сорвал с него маску.

Словно приходя на помощь оскорбленному отцу в его страстном нетерпении, среди туч пробилась луна и залила светом площадь Санта Кроче.

Старик и молодой человек смогли рассмотреть лица друг друга и в следующее мгновение невольно вскрикнули в один голос от изумления.

— Филиппо Строцци! — вырвался возглас у юноши.

— Лоренцино! — воскликнул старик.

— Филиппо Строцци, — повторил юноша, от неожиданности не успев подавить ужас в голосе, — несчастный! Зачем ты явился во Флоренцию? Неужели тебе неизвестно, что твоя голова оценена в десять тысяч флоринов?..

— Я явился сюда рассчитаться с герцогом за попранную свободу Флоренции, с тобой же — за поруганную честь дочери…

— Если бы ты вернулся с одной последней целью, то уладить дело было бы парой пустяков, дорогой дядюшка: честь твоей дочери в такой же целости и сохранности, как если бы покойная мать Луизы как зеницу ока берегла дочь в своем склепе.

— Лоренцино выходит в два часа пополуночи от моей дочери, и он же заявляет, что моя дочь еще достойна имени отца!.. Лоренцино лжет!

— Бедный старик, у которого ссылка и беды отбили память! — промолвил юноша с неописуемой интонацией, печальной и насмешливой. — Выходит, ты теперь стал забывать простые вещи, Строцци? Ведь ты был женат на родной сестре моей матери, на Джулии Содерини, и Луизу с детства прочили за меня, а твоя жена, святая женщина, при своей жизни никогда не делала различия между мной и обоими твоими сыновьями, Пьетро и Томмазо. Так что же тут удивительного, если я продолжал любить Луизу и Луиза продолжала любить меня, если уж наша любовь была одобрена тобой?

Строцци провел рукой по лицу.

— Верно, — тихо прошептал он, — я это забыл, но, поднатужусь, припомню все… все, будь спокоен. Да, память уже возвращается ко мне… Слушай… Да, ты мой племянник, да, мы с женой прочили нашу дочь за тебя, да, для нас не было разницы между нашими мальчиками и тобой. Ну что же, Лоренцино, вот и настал обещанный день: тебе двадцать пять лет, Луизе — шестнадцать. С таким отцом, как я, гонимым и осужденным, ей, оставленной без призора, нужен кто-нибудь, чья любовь была бы одновременно и супружеской и отеческой. Она единственное мое достояние, пока не отнятое ни деспотом, ни ссылкой, она последний из ангелов земных, еще молящийся за меня… Так вот, моего единственного ангела, мою последнюю надежду, последнее добро — все это я, бедный изгнанник, вручаю тебе, Лоренцино… Женись на моей дочери, дай ей счастье, и как бы ни бесценно было сокровище, я уступаю его тебе и не только стану считать, что ты мне ничего не должен, но еще и себя объявлю твоим должником.

Лоренцино выслушал тираду старика с заметным волнением. Когда Филиппо Строцци предложил ему руку дочери, он отступил на шаг и, пошатнувшись, прислонился к одному из пилястров, поддерживающих балкон. После того как старик кончил говорить, он безмолвствовал, наверное, целую минуту, будто слова, что он собирался произнести, застряли у него в горле, и наконец глухо ответил:

— Ты сам прекрасно понимаешь, Строцци: то, что ты мне тут предлагаешь, было возможным прежде, быть может, станет возможным в будущем, но сегодня — несбыточно.

— О! Мне заранее был известен твой ответ, Лоренцино!.. Отчего же это несбыточно, поясни?.. Бог дал мне терпение выслушать тебя, и я тебя слушаю.

— Подумай только, ну как, по-твоему, я, любимец герцога Алессандро, я, наперсник герцога Алессандро, я, друг герцога Алессандро, женюсь на дочери человека, который три года открыто организует заговоры против него, который за те без малого шесть лет, что тот сидит на престоле, дважды злоумышлял умертвить его и который, будучи изгнан из Флоренции и объявлен вне закона, сегодня вечером возвратился в город не иначе как снова попытать счастья в дикой затее, вроде предыдущих?.. Поскольку, должен тебе прямо сказать, Филиппо, я называю дикой затеей всякое неудавшееся покушение, а увенчайся оно успехом, я назову разумным то, что называл безрассудством. Жениться на твоей дочери! Жениться на Луизе Строцци!.. Это было бы чистым безумием!..

— Господи Боже, к чему еще ты меня уготовил?.. — негодующе стенал старик. — Но как бы там ни было, я изопью чашу до дна… Лоренцино, ты только что обратился к моей памяти и смог убедиться сам, что она меня не подвела, теперь позволь и мне воззвать к твоей.

— Строцци, Строцци, заметь, я многое позабыл…

— О! — воскликнул старик. — Есть вещи, что ты обязан помнить. Отцовские наставления в отрочестве, юношеские клятвы отчизне…

— Говори, Строцци, я отвечу потом, — промолвил юноша.

— Лоренцино, — повел дальше речь старик, — неужели в твоей душе стряслась столь великая перемена, что ничего прежнего в ней не осталось? И настоящее столь поспешно расточило все, что она обещала в прошлом? Как могло такое случиться, что восторженный почитатель Савонаролы сегодня угодничает и раболепствует перед незаконным сыном Медичи?..