Тайна пророка из Назарета - Фалес Аргивинянин

Но Царь и Отец, понявший вопрос, молчал, ибо знал, что наши разговоры будут опасны.

- Скажи, Царь и Отец, - продолжал я, - а где на твоей планете следы благословения Единого? Почему здесь нет мудрых? Почему нет семян Божьих? Почему нет посева? Ибо жнец придет и на твою планету, если только она на самом деле существует в Космосе...

Я протянул руки и со всей силой, данной мне великой мудростью, возгласил:

- Отец Единый, Неизреченный! Пошли мне, Единый, Луч Твой, дабы победить соблазны, окружившие меня! Разрушь все, представившееся очам моим, как следствие человеческой гордости жалких червяков... Единый, Неизреченный! Услышь меня! Ибо вот, я один, оставленный с мудростью моей, понял, что только ты можешь спасти меня!!!

И свершилось моление, я взглянул на Царя и Отца, и тихая радость засияла в сердце моем. Поблекли краски зала, поблекли одежды Царя и поблекла его царственная гордость. Он как-то сморщился, сжался и только глаза жалко смотрели на меня. Я понял все и сказал великую формулу Посвящения. Раздался стон, раздался грохот, как будто рушились миры, и я полетел в бездну, но сознания не потерял. Я чувствовал, как чьи-то дивные, теплые руки обняли меня и почувствовал ласковое лицо Матери моей Изиды, и услышал голос ее:

- Аргивинянин, любимый сын мой, победивший мудростью человеческую гордость! Аргивинянин, дивный сын мой. Огонь Великого Посвящения я зажгу на челе твоем.

И я убаюканный голосом Богини, заснул, а когда проснулся, увидел себя на прекрасном лугу божественной Эллады, из леса вышла богиня Афина Паллада и сказал мне:

- Аргивинянин! В лице моем приветствуют тебя Боги Эллады!

И запело все кругом: запел лес, запели воды, запели фавны:

- Привет тебе, Фалес Аргивинянин, привет, привет... Так меня встретила моя родина. И* куда бы я ни пошел, все звали меня. Цветы ласково кивали мне своими головками, птицы доверчиво садились на мои плечи и как-то ласковы были люди. Но я спешил к своему Учителю. Он ласково встретил меня, приняв в свои объятия, и только в глазах его я заметил грусть.

- Аргивинянин, - сказал он мне, - из двенадцати вернулся ты один!

Мы пошли к Царю и Отцу планеты и через несколько дней пути через пустыни мы очутились у Оазиса Царя и Отца. Царь и Отец принял меня и осветил знак, зажженный на челе моем, своей рукой освященной.

- Аргивинянин, - сказал он мне, - ты являешь собой единственный пример. Змей гордости побеждался только сердцем, а ты победил его разумом, победил первыми! Но это послужит тому, что ты не окажешься в недрах человечества, ибо ты пошел путем, не свойственным ему.

Все эти великие слова сбылись в душе моей, Фалеса Аргивинянина. Я искал и не находил возможности вступить в какую бы то ни было арену деятельности человечества. У меня всегда была какая-то холодность по отношению к человечеству. Поэтому только в тайных святилищах вы встретите имя Фалеса Аргивинянина, записанное в анналах яркими буквами. И на всей планете Земля есть только три-четыре места, с которыми я поддерживаю отношения. Это те знакомства, которые были завязаны мною во времена Христа Спасителя. Только их я поддерживаю, остальное мне все чуждо. В разуме моего друга Эмпидиокла я читаю вопрос: - А кто был Царь и Отец неведомой планеты? А его совсем не было. Это был пластический сон магов. Великое испытание, наложенное тремя. И знаешь, сколько времени длился сон? Не более трех минут, ибо подобные сны совершаются в пространстве, где нет времени. Они совершаются в пространстве не физическом, а психическом. У ПОДНОЖИЯ КРЕСТА

ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН, ЭМПИДИОКЛУ, СЫНУ МИЛЕСА АФИНЯНИНА,

О ЛЮБВИ БЕСКОНЕЧНОЙ БОГА РАСПЯТОГО - РАДОВАТЬСЯ!!!

Бесконечна и вечна дорога моя, Фалеса Аргивинянина, между путей звездных, вселенных и космосов. Не касается меня сон Пралайи, цепь Манвантар туманами клубится предо мной, но нет такой бездны Хаоса, нет такой Вечности, где я мог бы забыть хоть единый миг из проведенных мною у подножия Креста на Голгофе. Я попытаюсь передать тебе, Эмпидиокл, человеческой несовершенной речью повесть, исполненную печалью человеческой и болью.

Когда я, Фалес Аргивинянин, рассказывал тебе, Эмпидиокл, историю Агасфера, я довел рассказ до того места, когда осужденные на распятие, окруженные зловонным человеческим стадом, подошли к Голгофе. На вершине холма уже несколько человек рыли ямы для водружения крестов. Около стояла небольшая группа саддукеев и фанатических священников, очевидно, распоряжавшихся всем. По их указанию Симоний-кузнец тяжело опустил крест Галилеянина у средней ямы. Он отер пот, градом катившийся по его лицу, и сказал:

- Клянусь Озирисом! Я никогда в жизни не носил такой тяжести... Но не будь я Симоний-кузнец, если бы не согласился я нести этот крест до конца жизни, лишь бы избавить от страданий этого человека!!!

- Будь благословен ты, Симоний, - раздался тихий голос Галилеянина, кто хоть единый миг нес мой крест, понесет вечность блаженства в садах отца моего...

- Я не понимаю, что ты говоришь, - простодушно ответил Симоний, - но чувствую, что не было и не будет лучшей минуты в жизни моей. А что я сделал? Кто ты, кроткий человек, что слова твои будто холодная вода в пустыне для иссохших губ?

- Довольно разговоров, - визгливо орал, расталкивая всех какой-то низенький злобный священник с всклокоченной бородой и бегающими свиными глазками, - раздевайте их и приступайте к распятию!

Последние слова были обращены к римским солдатам, полукругом стоявшим за мрачным центурионом.

- Не раздавай приказаний тем, кем не командуешь, иудей, - резко сказал последний, - мои солдаты исполняют свой долг по отношению этих двух, указал он на разбойника и менялу, - ибо они осуждены самим проконсулом, а что до несчастного Назарея, он отдан вам и делайте с ним, что хотите. Рука римского солдата не прикоснется к нему, но я сделаю то, что должен сделать...

И с этими словами центурион обернулся и сделал знак стоявшему сзади солдату. Тот подал ему деревянную табличку, окрашенную ярко-красной краской с написанными на ней по-латыни, греческими и еврейскими словами: "Иисус Назарей, Царь Иудейский". Центурион прибил ее одним ударом молотка к возглавию креста Галилеянина. Из уст собравшихся подле саддукеев и священников вырвался крик злостного негодования.

- Сними это, солдат, сними тотчас же! - кричали они, и маленький священник пытался было сорвать табличку, но был отброшен в сторону могучей рукой центуриона.

- По приказанию наместника Кесаря Понтия Пилата! - властно возгласил он и поднял руку вверх, - если вам не нравится надпись, идите к консулу и требуйте отмены, но пока, клянусь Юпитером, не советую никому мешать римскому солдату исполнять данное ему повеление. Приступайте к делу, коротко бросил он приказание своим солдатам.

Те молча подошли к разбойнику и меняле. Первый сам отбросил свои одежды и лег на крест, не отрывая ни на секунду глаз от кроткого, изможденного, но сиявшего каким-то внутренним светом лица Галилеянина, стоявшего, сложив руки, у своего креста.

Отвратительная сцена началась с менялой, который кричал, визжал и кусал руки раздевающим его солдатам.

Маленький священник, уже оправившийся от удара центуриона, о чем-то быстро шептался с группой иудеев и, наконец, подбежал к нему и начал быстро что-то говорить, размахивая руками и указывая на лежащего уже на кресте, то на визжащего менялу. Выражение изъяснимого отвращения и презрения пробежало по мужественному лицу солдата.

- Клянусь Юпитером, - сквозь зубы пробормотал он, - сколько низости кроется в душе твоей, священник. Какому богу ты служишь? Кровь по-твоему нельзя тебе проливать, а лгать, обманывать и продавать можно? Но ты прав, два этих негодяя тоже иудеи и относительно их я не имею приказаний, а ты назначен распорядителем казни, делай что хочешь, я мешать не буду.

Священник бросился к солдатам и остановил их. Изумленный разбойник поднялся с креста и, недоумевая, смотрел на священника и подошедших к нему солдат. Тут же рядом поставили дрожащего, полуголого менялу, как-то по-собачьи трусливо глядевшего вокруг.

- Слушайте вы! - визгливо кривлялся перед ними священник, - Мы сейчас будем ходатайствовать перед консулом о прощении вас, но при условии, что вы совершите казнь над этим богохульником, - указал он на Галилеянина, - нам нельзя проливать кровь, и у нас нет никаких палачей, а римляне не желают совершать над ним казнь, ибо не они осудили его. Ну? Хотите вы?

Меняла как-то сразу подпрыгнул и кинулся в ноги к священнику.

- Возьмите меня, возьмите, - вопил он, - я всегда буду служить вам.

Священник одобрительно кивнул головой, лукаво ухмыльнулся.

- Ты хочешь, чтобы я пригвоздил его ко кресту? - кивнул меняла на Галилеянина.

- Ну да, - нетерпеливо подтвердил священник. Гневно сверкнули глаза разбойника. Он глубоко вздохнул и ожесточенно плюнул прямо в глаза священника, затем повернулся и, раздвинув толпу, подошел к своему кресту и снова молча лег на него.