Судебные речи - Андрей Вышинский

Я уже в процессе судебного следствия обратил внимание суда на то обстоятельство, что деловые коммерческие взаимоотношения между Топильским и так называемым «Оптовиком» не исчерпывались одной только мануфактурой. Даже исходя из показаний Чиглинцева, «Оптовик» получил, кроме мануфактуры, еще 1000 штук кос. Конечно, нет никакого сомнения в том, что тот натурфонд, который отпускался секции, попадал в «Оптовик». Таким образом, не исключается предположение, что шесть миллиардов были даны, как неточно выражается обвинительное заключение, — не за счет прибыли за мануфактуру, а из сумм по мануфактуре, и притом за все то содействие, которое постоянно оказывал Топильский «Оптовику». Таким установится понятной эта согласованность с утверждением самого Топильского. Но если бы даже отвергнуть эту мысль, то во всяком случае эти 1800 млн. руб. останутся неоправданными. Зверев не такой наивный делец, чтобы он мог выпустить из своих рук 1800 млн руб., не взяв с Топильского даже расписки. Он знал, с кем имеет дело, и знал, что, выпустив из своих рук деньги, он потом уже, пожалуй, дела не поправит.

Но я особенно подчеркиваю свое первое соображение: Топильский давал «Оптовику» и мануфактуру, и косы, и многое еще другое, что значится по книгам «Оптовика» без указания источника происхождения. Это-то и дает право думать, что эти 1800 млн. руб. были выданы не случайно.

Я обращал ваше внимание на Зверева. По его концессионной работе, по его закупкам, он ценный человек для Топильского. Я должен обратить ваше внимание также еще на одно обстоятельство — обвиняемый Зверев принимал участие в составлении торсуевской запродажной. Поэтому квалифицируя деяние Зверева, с одной стороны, по ст. 114 УК, которая трактует о взяточничестве должностного лица, и, указывая на ст. 189 УК, которая говорит о подделке в корыстных целях официальных и простых бумаг, с другой стороны, я прошу здесь иметь в виду, что ст. 189 УК должна быть применена к Звереву через ст. 16[7]. Я хочу также подчеркнуть ту индивидуальную особенность обвиняемого Зверева, скользящего на грани преступлений среди обломков старого капиталистического строя, как ящерица, скользящая между трещинами ущелья, ту особенность, которая характеризует его как человека весьма враждебно настроенного к Советскому государству, хотя и занимающего в этом процессе второстепенное место.

Я полагал бы необходимым избрать ему наказанием лишение свободы в пределах до пяти лет тюрьмы. Кроме того, к нему должна быть применена ст. 49 УК, говорящая о запрещении жительства в известных районах, социально опасным лицам.

Немного времени я займу характеристикой нескольких второстепенных лиц этого процесса. Раньше всего обращусь к обвиняемому Рунову. Хотя я назвал его второстепенным лицом, но он, однако, занимает здесь достаточно видное место. Преступление Рунова, как на ладони. Я не буду поэтому утомлять внимание суда детальным рассмотрением этого преступления. Человек этот — да простит он мне это невольное сравнение — воплощение того героя «Мертвых душ», который фигурировал под весьма прозаическим именем «кувшинного рыла». Он как будто так с рукой, согнутой лодочкой, и создан; он весь представляет собой ожидание и вопрошение. «Кушать нужно и одному и другому», — говорил он. «И золотом спекульнуть тоже не грех», — думал он про себя, думал — и проговаривался. Когда Рождественский начинает «тормозить», появляется Рунов, «тормоз» отпускает умелой рукой, дело улаживает, и машина продолжает спокойно вертеться. Он занимал достаточно ответственные места, он был инструктором РКИ. Затем он бухгалтер подотдела наблюдения за тотализатором. Тут уже он как будто бы на свое место попал. Во взяточничестве уличает Рунова вся его система внутренних отношений. Бендер его уличает, Сушкин его уличает, а он твердо стоит на своем и говорит: «Нет, не брал».

Может быть, здесь нужно было бы применить ту статью нашего процессуального кодекса, которая требует в известных случаях психического освидетельствования? Нет, кажется, психически он невредим. Но он решается отрицать очевидные факты, прямые доказательства… Я все же надеюсь, что в последнем слове он не выдержит и скажет: «Согрешил, виноват… Дайте, что полагается»… И вы, товарищи судьи, дадите, что полагается.

Два слова о связанных с Руновым обвиняемых — Бендере и Сушкине. Положение этих двух подсудимых неодинаковое. Бендер несет больше ответственности, так как он коммунист; Сушкин несет меньше ответственности, так как к нашей партии он не принадлежит и, следовательно, может позволить себе роскошь не так тщательно взвешивать свои поступки и не так строго относиться ко всем своим действиям. Но, с другой стороны, Сушкин несет большую ответственность, чем Бендер, потому, что Сушкин, в сущности говоря, показал дорогу Бендеру к Рунову. Это уравнивает их положение перед лицом совершенных ими преступлений и перед лицом суда. И тот и другой виноваты одинаково, и я бы требовал для них сурового наказания, если бы для меня не был достаточно ярок и силен еще один мотив, на который я считаю необходимым обратить ваше внимание. Это то, что Бендер и Сушкин действовали не для себя и сами ни одной копейки на этом деле не заработали, а запутались в тине, в ужасной системе взяточничества, которая процветала в этом знаменитом учреждении, именующемся не то Гуконом, не то секцией по спасению животноводства. Вот почему я бы полагал возможным ограничиться в отношении их общественным порицанием.

Перехожу к обвиняемому Торсуеву.

Товарищи судьи, в истории с домами большая ответственность ложится на Торсуева. Я считаю себя вправе не касаться, однако, всех этих обстоятельств дела, потому что они достаточно выпукло были обрисованы в течение допроса Торсуева. Торсуев, конечно, понимал, что он делал, конечно, он знал, что он совершает, и Торсуев, конечно, должен за это отвечать, ибо он более чем кто бы то ни было, как юрист, как бывший нотариус старой России, знает, что отговариваться тяжелым материальным положением никак не приходится, особенно ему, получившему в свое время за счет народного труда, народного пота и крови возможность быть нотариусом. Поэтому я могу не касаться материальной стороны преступлений Торсуева. Сам Торсуев достаточно красочно говорил здесь, на суде, о том, что он совершил и как он относится к этому.

Но вот возникает юридический вопрос, и, конечно, защита будет на этом вопросе останавливать свое внимание. Защита скажет: «Что, в сущности говоря, совершилось? Ничтожная сделка. Была совершена запродажная на дом, который национализирован, который, следовательно, не принадлежит ни тому, ни другому». Это — с одной стороны. Это подобно тому, как если бы я продал хотя бы Румянцевский музей и, написав запродажную, поставил бы пункт для всякого случая: «если к этому явится легальная возможность». И поскольку эта сделка ничтожна, постольку не может быть и вины за эту ничтожную сделку. А другая, более радикальная точка зрения пошла даже так далеко, что сказала: а кому же приключилась от этого беда? Ведь это все равно, как если бы я, сидя в комнате, писал какую-нибудь бумагу, скрепляя ее подписями, ставил всякие условия относительно-взносов и сроков и потом запер бы эту бумагу в стол. К чему и кого это обязывает? Как будто бы никого.

А зачем тогда мы огород городим, зачем люди сидят на скамье подсудимых и зачем привлекают их к ответственности за преступление, и действительно ли они совершили преступление. Я бы хотел дать ответ на этот вопрос и разъяснить, что эта сделка вовсе не ничтожная, что эта сделка самая настоящая и самая реальная. Ведь дело шло о продаже и покупке в 1922 году двух национализированных домов (№ 14 по Мясницкой улице и дома Михайловых по Земскому пер.) за 10 тысяч руб. золотом каждый. Эти дома были запроданы, была составлена по всей форме запродажная при помощи нотариуса Торсуева. При этом, ввиду действия закона о национализации, запродажная была составлена задним числом, 1917 годом, и скреплена нотариальной печатью и подписью на круглую сумму в 10 млн. рублей. Смысл этой аферы заключался в том, чтобы осуществить переход имущества из рук продавца в руки покупателя в том случае, если произойдет денационализация домов, на что эти господа крепко рассчитывали. И вот я спрашиваю: разве это не настоящая сделка? Разве это не настоящее преступление? Разве здесь нет подлога, нет корысти, нет мошенничества?

Михайлов здесь зарабатывает, так как он получает 10 тысяч руб. золотом за один дом (а он получил в золоте) и 10 тысяч руб. золотом за другой дом. Он получил эти деньги, заработал. Торсуев заработал как давший «юридическую форму», Зверев заработал как сведший покупателя с продавцом, а Топильский — кто-то сказал, что Топильский пострадал во всем этом деле. Ничего подобного, он не пострадал. Он надеется на то, что будет издан декрет о денационализации домов: он ставит ставку на этот ожидаемый декрет. Вот тогда-то он заработает! Он предъявит тогда документ, имеющий законную силу, и вступит во владение имуществом, которое ему принадлежит, ибо он ранее заплатил за него золотом. Говорить, что тут произошло что-то вроде кукольной игры, что эта сделка ничтожна — нельзя. Вся ставка этих игроков была на неустойчивость земельной политики советской власти, и на этой «ставке» люди кормились, торговали, составляли акты и, составляя все это, подделывали документы, хотя и не официальные документы, но подделывали…