Повелитель Вселенной - Памела Сарджент

Оэлун встала перед рассветом и собралась поесть мясного супа, как у нее вдруг закружилась голова. Потом это прошло. Она ничего не скажет, пока не будет уверена. Она с надеждой положила руку на живот.

Поздним утром женщины складывали войлоки своих юрт на телеги, предназначавшиеся для домашнего скарба. Есугэй увел большинство мужчин на облавную охоту; женщины выступили следом в повозках, запряженных волами, за которыми мужчины и подростки гнали скот. Скрип деревянных колес заглушался лаем собак, сопровождавших отары овец и коз.

Шли до самого заката. За горизонтом осталось место, где был стан, — оголенная земля, испещренная черными пятнами пепла и утоптанными площадками, что были под юртами. Женщины развели костры, подоили овец и коров, вскипятили молоко, а потом забрались в кибитки спать. Мужчины спали на земле, у лошадей.

Оэлун проснулась среди ночи и выглянула из кибитки. Звезда, всегда указывающая на север, сияла среди огоньков небесного стана в ночи, что была чернее черного войлока. На юге виднелись тени, скорчившиеся у костров, — это проснулись мужчины.

Охотники выступят перед рассветом. Они разделятся на два крыла, которые охватят большое пространство, сомкнутся в кольцо. Дикие животные окажутся внутри его. Кольцо станет сжиматься. Бегущие по кругу олени, испуганные газели, окруженные охотниками, падут под градом стрел. Охота ублажит ее мужа. Есугэй выследит и окружит врага в следующий раз. Душа его снова воспылает. Благополучие Оэлун и ее детей зависит от жара этого огня.

Через шестнадцать дней после начала охоты женщины появились в той заиндевевшей степи, что была усеяна тушами оленей и другой дичи помельче. Охотники все еще разделывали туши; женщины оставили стада на подростков и принялись помогать мужчинам.

Оэлун стала на колени у туши небольшого оленя с ножом в руке, и вдруг ее затошнило. Она нагнулась, чтобы вырвать. Кто-то схватил ее за руку. Она услышала голос Сочигиль:

— Это пройдет. Обопрись.

Есугэй подскакал к ним.

— Что это? — спросил он, осаживая коня.

— А ты не видишь? — строгим голосом заговорила вдруг Сочигиль. — Ей сейчас плохо.

Глаза у Есугэя расширились, он склонился в седле.

— Оэлун понесла, — продолжала Сочигиль. — Я подозревала это давно.

Их муж улыбнулся.

— Продолжайте работать, — сказал он и отъехал.

Стан был разбит на месте облавной охоты. Стада будут пастись здесь до зимней перекочевки.

Есугэй пришел к Оэлун в юрту, поужинал молча, а потом потянул жену в постель. Он был нежен с ней, ласкал ее пальцами, прежде чем войти. Похоже было, что он хочет загладить свою прежнюю суровость.

Кончив, он немного помолчал и сказал:

— А давно ли ты узнала об этом?

— Еще до перекочевки.

— Надо было мне сказать до охоты.

— Я не была уверена. Мне не хотелось быть битой опять, если бы я ошиблась.

Он приподнялся на локте.

— Это будет сын — я чувствую.

Она закрыла глаза. Значит, он сделает ее первой женой. Довольная, она задремала.

9

Солнце было похоже на красный щит. Лучи его, как копья, били в сверкавшие воды Онона. Высокая порыжевшая трава простиралась по всей равнине к востоку от сопки под названием Дэлигун. В дрожавшей от жары дали Оэлун заметила чей-то силуэт.

Этот конник, наверно, везет вести от мужа. На этот раз Есугэй решил нанести удар летом, чтобы застать врага врасплох. Успешный набег воодушевит его людей и обескуражит татар. Он много выиграет от этой небольшой победы.

Женщины, выкапывавшие корни растений на берегу реки, выпрямились, когда всадник подъехал поближе. Оэлун ковыляла с трудом, большой живот мешал ей видеть корни. Она уже и не помнила то время, когда могла двигаться резво, вскакивать на коня или быстро наклоняться к кожаному ведру. Из-за беременности она плохо переносила жару. Она неловко тыкала землю заостренной палкой. При каждом спазме в животе она крепко стискивала палку.

Боли мучили ее все чаще. Скоро она разродится. И она узнает, будет ли сыном младенец, чьи толчки она чувствовала последние месяцы.

Сочигиль проходила мимо, волоча отбившегося от отары ягненка. Оэлун ловила воздух ртом, Сочигиль посмотрела на нее.

— Пора? — спросила она.

— Скоро, — сказала Оэлун и вдруг испугалась. Ее бабушка умерла при родах, но она была уже старая тогда, у нее уже были взрослые дети.

Сочигиль положила руку Оэлун на свой пополневший живот; черноглазая женщина ожидала второго ребенка осенью. Всадник крикнул что-то мальчишкам, сторожившим курень на дальних подступах, и Оэлун узнала во всаднике Тодгона. Тайчиут свернул в сторону, чтобы объехать стадо, которое паслось ниже по реке, и помчался к женщинам.

На какое-то мгновенье Оэлун стало жаль татар. Дети рыдают в ужасе, их отцы и братья сложили головы, а матерями и сестрами завладели всадники Есугэя. Но татары сделали бы то же самое и с их куренем. Боль в животе усилилась; шевеление ее собственного ребенка, стремившегося увидеть свет, отвлекло ее от чужих забот.

Конь Тодгона сменил галоп на рысь.

— Победа! — закричал он. — Мы застали курень врага врасплох — удалось бежать лишь немногим.

— А что с мужем? — спросила Оэлун.

— Есугэй взял татарского вождя в плен, — сказал Тодгон. — Мы многих захватили — он тебе уже посылает одну женщину. Когда я уезжал, он обнимал ее. Она не попала в него из лука и хотела зарезать ножом. Он пощадил ее.

Оэлун уже не слушала. Она оперлась о Сочигиль, и та повела ее от реки прочь.

Сочигиль помогла Оэлун раздеться и растерла спину. Схватки были все чаще, передышки между ними — все короче.

— Это ты в первый раз, — сказала Сочигиль. — Может, позвать к тебе эдухан?

Оэлун покачала головой. Уменье шаманки могло помочь ей, но она не хотела, чтобы чьи-то руки забирались внутрь… За порогом юрты люди смеялись и приветствовали возвращавшихся. Она ковыляла к постели, когда кто-то крикнул во входное отверстие:

— Брат велел доставить ее сюда.

Это был голос Некуна-тайджи. Оэлун схватила подушку и зарылась лицом в войлок. Сочигиль что-то говорила, но она не разбирала слов. «Пусть будет сын, — думала Оэлун. — Пусть все кончится».

— Уджин, — сказал незнакомый голос, — ваш муж сказал, что я вам скоро понадоблюсь. Я вижу, он был прав.

Оэлун подняла голову. Женщина средних лет с тяжелыми веками карих глаз наклонилась над ней.

— Не бойся, уджин, — сказала женщина. — Меня зовут Хокахчин. Татары убили моего мужа и превратили меня в рабыню задолго до того, как ваши напали на них. Когда я сказала вождю, что много чего знаю о родах, он велел доставить меня сюда и сказал еще, что вознаградит меня за помощь.

Оэлун хотела что-то сказать, но Хокахчин продолжала:

— Ты можешь доверять мне. Человек, которого зовут Есугэй-багатур, также сказал мне, что убьет, если я наврежу тебе или младенцу.

Видимо, Есугэй принял решение относительно этой женщины сразу. Оэлун стиснула зубы и обмякла на постели.

Тело ее боролось. Ребенок стремился наружу; тело Оэлун сопротивлялось, и боль утихала только для того, чтобы стать еще более яростной.

В перерывах между схватками она видела, что небо в дымовом отверстии становится светлее. Этот ребенок будет бороться с ней день и ночь? Должно быть, это сын — все знают, что мальчик стремится увидеть жизнь яростнее, чем девочка.

Она продолжала тужиться. Хокахчин напевала; Оэлун не могла разобрать слова песни. Волна боли захлестнула ее. Ей теперь было все равно, кого она произведет на свет; ей хотелось одного — чтобы схватка была последней.

Что-то вытекло из ее тела. Она почувствовала, что бедра стали мокрые. Она повернулась на бок, тяжело дыша, а ее колени притянуло к груди. Теплые руки Хокахчин растирали ей спину и ноги.

— Идет младенец, — сказала женщина.

Оэлун закусила кусок кожи и стала на колени, крепко прижав руки к войлочному покрывалу. Живот тужился, и тело вытолкнуло то, что было внутри.

Оэлун упала на подушки. Хокахчин подняла окровавленный комочек, взявшись одной рукой за ноги, а другой поддерживая плечи. Младенец запищал. Руки протянули новорожденного Оэлун. Она взяла его в руки крепко, боясь упустить.

— Мальчик, — пробормотала женщина. — И предзнаменование есть — твой сын зажал в ладошке сгусток крови. Это примета власти — твой сын отмечен величием.

Оэлун взглянула на ребенка: крошечные пальчики ее сына сжимали что-то красное, яркое, как рубин.

Мышцы ее живота сокращались, выдавливая жидкость. Блеснул нож, которым Хокахчин перерезала пуповину. Ребенок плакал. Женщина подняла его и обтерла клочком шерсти.

— Прекрасный мальчик, госпожа. Багатур будет доволен, а ты будешь жить. Взгляни на своего сына.