Последняя крепость Земли - Александр Золотько

Телевизор, произведя поиск в своем архиве, с довольным видом демонстрировал параллельно две картинки.

Странным образом нынешняя катастрофа совпадала с давнишней. Нет, не у каждого в домашней технике имеется спецпрограмма поиска и идентификации, тут Машенька Синцова из отдела технического обеспечения не зря получила свои цветы и шампанское с конфетами. Картинку из-под Твери, естественно, не просто тупо поставили в новости, ее обработали, конвертировали, инверсировали и бог знает что еще с ней сделали…

Ильин выключил телевизор.

Стрелять таких надо, подумал майор. Кого именно, даже сам он четко не представлял. Журналистов? Братьев? Козлов из Комиссии?

Ильин подошел к окну на кухне, отдернул штору. На торцевой стене девятиэтажки напротив ярко-красным было выведено: «НЕТ СБЛЯЖЕНИЮ».

Надпись, судя по всему, сделали ночью, кому-то было не лень висеть на веревке в темноте ради удовольствия увидеть, как работники коммунального хозяйства будут с надписью бороться. Работникам, оценил Ильин, удалось оттянуть начало работы над пасквильной надписью до вечера.

Маленькие радости общества, тесными рядами шагающего по пути Сближения и Сосуществования.

Ильину снова захотелось спать. И в конце концов, он в отпуске. На целый месяц. С проездными документами в любую точку страны. Он бы очень этому порадовался, если бы не так хотел спать.

Ильин лег на диван, спихнув форму на пол, телевизор погас. Ильин уснул сразу, словно все вокруг просто выключили, как телевизор.

Хотя телевизор так и не выключился. Что бы там ни думал Ильин, его телевизор честно, как это умеет только домашняя техника, передавал изображение комнаты майора на записывающую аппаратуру в небольшом помещении неподалеку. Аппаратура фиксировала все, даже ночью: телевизор имел специальные насадки и приспособления. В принципе, через него можно было работать даже молекулярным зондом – старший сержант Маша Синцова из отдела технического обеспечения не зря получила свои премиальные.

Следящая аппаратура ничего не имела против майора Ильина. Следящая аппаратура честно выполняла свой долг. Люди, следящие за следящей аппаратурой, тоже честно выполняли свой долг. Ничего личного.

Разве что иногда… Как вот в Адаптационной клинике возле Внешней границы. По инструкции наблюдатель должен был наблюдать за происходящим на экране все время своего дежурства. Техника была продублирована, но следить нужно за всем. Но, как понимали и наблюдатели, и их непосредственное начальство, сутки смотреть и слушать, как человек, лежащий на койке…

Дежурный наблюдатель повернулся вместе с креслом спиной к экрану и читал книгу, толстый потрепанный исторический роман. Книга передавалась от наблюдателя к наблюдателю и перечитывалась многие десятки раз. Заступив на смену, наблюдатель выпивал дежурную чашку кофе, открывал книгу на первой попавшейся странице и читал-читал-читал…

Звук на пульте также был выключен, чтобы наблюдатель не слышал, как человек на койке кричал-кричал-кричал…

Человека на койке звали Евгений Касеев, и ему было очень больно-больно-больно-больно-больно… Мамочка, как больно!.. Родимая… мама…

Горели глаза. Медленно, неотвратимо… Боль тягуче, как напалм, переливалась из одной клетки в другую, пробивала себе дорогу к мозгу. Неторопливо, зная, что у нее, боли, есть целая вечность впереди. Человек, как бы он ни рвался и ни кричал, все равно никуда не денется. Человек был привязан к кровати.

Рот ему, правда, не заткнули: палата имела очень неплохую звукоизоляцию. Палата была, собственно, создана для таких вот случаев.

Касееву было больно. Он не понимал, где находится, что с ним происходит, не помнил, как его вывезли с перрона, – все это стерлось из памяти, отступило перед вязким движением огня в глазах.

Вначале показалось, что в глаза попал песок. Женя даже попытался почистить глаза, стал искать воду, чтобы промыть, но жжение только нарастало, усиливаясь, будто это действительно был огонь, разгорающийся с каждой новой веточкой, попавшей в его объятия.

Огненные сполохи носились по всему небу; деревья, люди, машины – все казалось полупрозрачным, сквозь все это проступали языки пламени, все светилось бело-голубым, как сварка, как тысячи сварок прямо перед глазами.

Закрыть глаза… Закрыть глаза – и вот тут Женя закричал впервые. Он лишь на мгновение опустил веки– и пламя взорвалось в его мозгу, чуть не убив. Боль под закрытыми веками усиливалась тысячекратно…

Поднимите мне веки, нелепо мелькнуло в мозгу кричащего Касеева.

Женя упал, катаясь по сухой земле, словно пытаясь сбить несуществующий огонь, тщетно пытаясь.

Глаза… Это они, они виноваты… лучше уж без них… без них… горящие сбрасывают с себя одежду, срывают вместе с прилипшей кожей, рвут по живому… глаза… Руки Касеева потянулись к глазам. Огонь, его нужно сбить, нужно вырвать и затоптать… огонь… глаза…

Один Пфайфер не смог бы справиться, но ему помогли солдаты. Ребят, видимо, учили, что нужно делать в таких случаях. Тем более что ничего особо сложного в первой помощи и не было.

…Обездвижить, связать, на веки поставить фиксаторы Халла и доставить в специализированное медицинское учреждение. В случае отсутствия фиксаторов применить подручные средства или зафиксировать веки в открытом положении вручную.

В случае отсутствия фиксаторов… Смешно. Без фиксаторов Халла солдата не выпустят в район Территорий. Это предмет первой необходимости, фиксатор Халла. Не зря старик получил премию пять лет назад. И пенсию от Братьев.

Редко кому удается получить благодарность, и у людей и у Братьев одновременно. Чаще всего это несовместимо. Совершенно.

Касееву еще повезло.

Генрих Францевич, просидевший десять часов возле него, так и сказал:

– Тебе, Женя, повезло.

Сказал сразу после того, как Касеев перестал кричать. Когда хриплый крик сменился тяжелым дыханием.

– Повезло тебе, Женя…

Касеев застонал. Горло пересохло, он не мог говорить, даже стонать он толком не мог. Так – хриплый протяжный выдох.

Пфайфер взял со столика блестящий цилиндрик и осторожно, сантиметров с десяти, распылил аэрозоль над лицом Касеева. Аэрозоль вонял мерзостно, словно старая выгребная яма, но Пфайфер уже привык. Он уговорил врача позволить ему самому быть сиделкой у Жени и каждые пятнадцать минут обрабатывать тому глаза.

Касеев снова застонал.

– Ничего, – тихо сказал Пфайфер, – теперь уже будет легче. Еще немного поболит, а потом… потом все будет хорошо.

В голосе Генриха Францевича сквозили участие и забота. И почти не было слышно сомнения: Генрих Францевич умел хорошо скрывать свои эмоции.

– Глаза нужно было закрыть, – сказал Пфайфер. – Там, на перроне… Просто закрыть. Самый простой и действенный способ. Вот как я…

Хриплый выдох.

– А я тебе кричал. Чтобы ты закрыл, а ты…

В дверь палаты постучали.

– Да, – сказал Пфайфер.

Вошли два врача. Так, во всяком случае, сначала показалось Генриху Францевичу. Через несколько секунд он сообразил – врач был один. Вторым был… Раньше таких называли искусствоведами в штатском.

– Как дела? – спросил врач, даже не глянув на показания мониторов.

Врач чувствовал себя неловко, осознавал всю нелепость своего вопроса, но ему была поставлена задача привести в палату посетителя и…

– Тут мой коллега… – пробормотал врач, неловко махнув рукой в сторону посетителя, – психолог. Он бы хотел поговорить…

– Женя пока не может…

– С вами, простите, поговорить. – Врач виновато Улыбнулся. – Он полагает, что вы также могли испытать нервный шок… пролонгированного, так сказать, действия. Так что я, с вашего разрешения, вас оставлю. Дела, знаете ли…

Врач вышел из палаты и аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Меня зовут… – начал посетитель, но, заметив ироничную улыбку Пфайфера, осекся: – Что-то не так?

– Может, лучше по званию? – спросил Пфайфер. – Типа «гражданин майор». Или «капитан». Скорее капитан, вы еще довольно молоды, хотя, с другой стороны…

– Капитан, – сказал посетитель. – Но зовут меня Алексей.

– Просто Алексей. Мило и очень демократично, – одобрил Пфайфер. – Вы так хотели со мной пообщаться, что даже решили не присылать повестку?

Капитан прошелся по палате, остановился перед мониторами. Достал из кармана небольшую коробочку серо-зеленого цвета и положил ее на столик.

Изображение на экране наблюдателя пропало, аппаратура тревожно звякнула, предупреждая наблюдателя, тот резко повернулся в кресле к пульту, но обнаружил на экране надпись «Допуск».

Допуск так допуск. Наблюдатель сделал пометку в журнале о том, что в палату прибыло официальное лицо со спецдопуском, и вернулся к чтению. В книге как раз начиналась дуэль.

– Вы как-то болезненно реагируете на появление представителя правоохранительных органов, – сказал Алексей, сев на стул напротив Пфайфера. – Личный опыт общения?