Ожившие кошмары (сборник) (СИ) - Рязанцев Павел

«Живой человек так не может», — подумал Антон.

Утробные звуки, приглушаемые плотным тарпаули́ном палатки, были сродни горловому пению якутского шамана, которому перерезали горло прямо во время камланий. Храп принадлежал Вано — виновнику торжества. Ванька, конечно, никого не тянул за шиворот, но и пугой никого не гнал: все присоединились к ежегодной Ваниной вылазке на свой страх и риск. В прошлом году — поход на какое-то поместье забытой польской диаспоры; в позапрошлом — поиск озерца, исчезнувшего с топографических карт ещё до рождения Антона. Этим летом выбор пал на заброшенную со времён Второй мировой деревушку, затерявшуюся среди одичавших Верлио́ковых болот.

Антон сел на свой рюкзак, укутался в клетчатый плед, закурил. Где-то тревожно закричала неясыть. Рука непроизвольно скользнула к топорищу.

«На месте. Главное — костёр не просрать», — выдохнул Антон.

Идти за дровами в чёрную пасть леса совсем не хотелось.

Из второй палатки, окраса «Снежный барс», доносилось тонкое сопение, перемежающееся жалобным поскуливанием. Очевидно, Алёнке — пассии Антона — снился кошмар. Беспокойно спящая девушка лягалась во сне.

Алёна взяла эту палатку напрокат в местных «Спорттоварах» и с тех пор узнала о себе много нового, в том числе и от Вани — неофициального «лидера экспедиции». Этот титул, конечно, ему никто торжественно не присваивал, но все, включая вечно недовольного Толика, принявшего храп-вахту от Вано, видели в нём этакого «батю».

— «Снежный барс?» Серьёзно? — спросил Алёнку Вано, когда помогал пристёгивать палатку к её потрёпанному рюкзаку. — Ты что, на Холатчахль собралась?

На лбу девушки выступили бисеринки пота то ли от июльского зноя, то ли от смущения. Скулы обдало жаром.

— Там только такая была. Последняя.

— А если бы розовая была? — съязвил Толик и, не вынимая сигарету из губ, расплылся в улыбке.

— Розовых не бывает, — буркнула Алёна, затягивая потуже золотисто-пшеничный хвост на затылке. — Как будто цвет важен.

Алёна застегнула карабин под грудью, сдула с глаз непослушную прядь.

— Видишь ли, Алёнка, — начал Вано. — Цвет-то, конечно, не то чтобы критичен, но мы не на шашлыки собрались. И чем меньше внимания мы к себе привлечём — тем лучше для нас же.

— Внимание? Чьё? Где? На болотах? — вступился за свою девушку Антон.

— Мы ведь не только в глуши ночевать будем, — парировала Юля — жена Толика. — А до болот ещё дойти нужно.

Антон замялся и почесал еле проклёвывающуюся, куцую бородку.

— А молодёжь знает первое правило ночлега в походах? — произнёс Толик, передавая жене бутылку с водой.

Вопрос был явно с подвохом и адресован и без того раскрасневшейся Алёне. Толик, ухмыляясь, сверлил смущённую девушку взглядом.

— Началось! — Юля, закатив глаза и тяжко выдохнув, спрятала бутылку в рюкзак.

Антон с Алёной переглянулись, подбирая в уме подходящие варианты ответа. Толик, казалось, и не ждал услышать правильный. Он слегка наклонился вперёд, упёрся одной рукой в колено и, жестикулируя сигаретой у лица девушки, словно пытаясь затушить окурок о невидимую стену, выдал:

— Ночуй. Как. Можно. Дальше. От. Населённых. Пунктов, — властным голосом произнёс он.

— А почему-у? — задал вопрос на окончательную засыпку Ваня и расплылся в ехидной улыбке.

Алёна пожала плечами.

— Потому что бояться нужно не зверя, а человека, — без тени улыбки произнёс Толик.

— Параноик грёбаный! — не выдержала Юля.

Толик, пропустив мимо ушей слова жены, продолжил:

— Вот я в ваши годы…

— Какие твои годы? Не будь говном! — встряла Юля и с сардонической улыбкой толкнула мужа в плечо. — И без тебя душно. Отстань от молодёжи.

— А вот Хемингуэй писал, — дополнил Ваня, — что нет охоты лучше, чем охота на человека…

— Ещё один параноик, — буркнула Юля, забрасывая рюкзак на плечо.

— …и тот, кто её познал, — не унимался Ваня, — никогда не сможет полюбить ничего другого. Как-то так.

Антон с Алёной переглянулись. Холодный комок застрял у девушки в горле. Крайне тревожно было услышать подобное от бородатого тридцатитрёхлетнего мужика, одетого в камуфляжные штаны и советскую, песочного окраса, куртку из стройотряда. Голенища плотно обвивала шнуровка потёртых армейских ботинок. Ваня походил на карикатурного лесника-пьяницу. Почувствовав неловкость за сказанное, Вано достал из нагрудного кармана мятную конфетку и протянул её Алёне.

— Но вам, детишки, не о чем беспокоиться, пока с вами дядя Ваня, — улыбнулся он волосатым ртом. Зубов не было видно из-за густых, вислых усов. В бороде виднелась редкая седина. — Сколько тебе? Четырнадцать?

Алёна побагровела:

— Двадцать три! И что значит это твоё «ничего не сможет полюбить»? А как же секс?

— Ничего, детишки. Абсолютно ничего! — хохотал навьюченный Ваня, тащась позади влюблённых студентов. Он дёрнул Алёну за собранные в хвост волосы, призывая ускорить шаг.

«Ну и детки пошли», — подумал Вано.

Из воспоминаний Антона вырвал такой естественный для лесных дебрей, но такой тревожный звук. Звук, который он так боялся услышать.

В метрах пяти от лагеря, там, где опушку отсекала от леса стена можжевельника, что-то сновало в темноте. Ночного гостя выдал предательский хруст опада, впившийся в уши Антона дюжиной иголок. Вспотевшая ладонь упала на топорище, но повернуться к источнику шума у парня не хватало духа.

Треск повторился. Что бы ни находилось по ту сторону можжевеловых зарослей, оно явно не чувствовало в Антоне угрозы. К хрусту сухих веток добавились несколько новых звуков: влажный скрежет земли и чавканье прелой прошлогодней листвы сопровождались тяжёлым сопением. Кто-то рылся в лесной подстилке. В беспорядочной возне изредка различалось бурлящее похрюкивание.

«Твою мать, — подумал Антон, — кабаны».

В неведении парень чувствовал себя намного спокойнее. Теперь, зная врага в лыч и вспомнив о том, что пишут о секачах в Интернете, Антон чувствовал себя аперитивом перед страшным пиром. В голове непроизвольно всплывали кадры из фильма о Лектере.

Может быть, нужно было зарыть те банки из-под тушёнки, как настрого наказал Ваня? Или хотя бы обжечь в костре? Вместо этого Антон, игнорируя наставления товарища, швырнул их в лес, насколько хватило силы.

«Матушка-природа и без этих жестянок обречена», — подумал он тогда, а теперь, примёрзший от холодного пота к собственному рюкзаку, боясь повернуться к источнику шума и вычленить из темноты лучом фонарика косматые клыкастые рыла, Антон принял единственное верное решение — разбудить Ваню.

«На счёт три. Один, два…»

На три Антон уже расстёгивал трясущимися руками вход в палатку Вани.

Парень лихорадочно тряс человеческий кокон, сплетённый из спальника и нескольких пледов. Издав недовольный хриплый стон, из-под спальника, служившего одеялом, показался чёрный стог. В темноте Антон мог различить лишь два влажных блика на помятом волосатом лице.

— Вань? Ваня, проснись! — громким шёпотом протараторил парень. — Ваня, вставай! Свиньи пришли!

— Раздувай! — рявкнул ещё не до конца проснувшийся Ваня Антону, отбросив тлеющее полено в сторону можжевельника, орудуя двумя палками, словно клещами. — И на лапник не скупись!

Злой как чёрт, Вано указал на еловый подросток, раскинувшийся колючим ковром неподалёку от палаток, и принялся неистово потрошить нутро своего рюкзака.

— А можно было разжечь второй костёр ещё ближе к… к лесу? — спросил Антон, не решаясь приближаться к ожившей, хрюкающей чаще ни на шаг.

— Твою мать, студентик чёртов! Не стой как истукан! — крикнул Вано, что-то ища в рюкзаке.

Ноги Антона будто бы прибило к земле железнодорожными костылями.

— Да делай же ты что-нибудь! — выпалил Ваня. — Боишься к лесу подходить — хрен с ним! Сам разожгу. Бери котелок, топор и дубась, что есть дури!

К Антону вернулся дар речи, язык отлип от нёба:

— Что брать? Котёл? Так поднимем всех.