Избранник вечности - Анатолий Гаврилович Ильяхов

безобидное и спокойное, море всякий раз получает свойства ветров, на нём свирепствующих. Так и толпа преисполнена духом насилия, внушаемая вожаками. Главное, стать вожаком, и тогда достаточно бывает малейшего повода, чтобы толпа устремилась к обозначенной им цели…

Оживлённая масса людей вместе с Александром и его друзьями просачивалась сквозь городские ворота и заполняла собой зелёную от трав равнину. Царевич постепенно осваивался, к нему возвращалась уверенность. Он успевал разглядывать ближайших соседей, пытаясь угадать их мысли; хотел понять, какие слова они ждут от него, чтобы потом во всю глотку выкрикнуть его имя.

Недалеко от алтаря опознал громоздкую фигуру Антипатра. Его плотно окружали дворцовые гвардейцы, сквозь ряды которых протискивались какие-то личности. Судя по всему, советник что-то им поручал, и они сразу уходили, растворялись в рядах воинов. Антипатр узнал царевича, призывно помахал рукой.

Александр передал коня слуге, так как всаднику из-за тесноты дальше нечего делать. Пробрался ближе к алтарю; пришлось прилагать усилия, поскольку не все воины проявляли дружелюбие; лица выражали недоумение или откровенную недоброжелательность.

Войсковой жрец призвал к тишине на время жертвоприношения. Его помощник, пирфор* — «смотрящий за неугасимым огнём» — высыпал на алтарь из переносной жаровни пылающие угли; раздул огонь. Два младших священнослужителя, онокоры, подвели белого барана, украшенного лентами и венками из цветов. Животное не упрямилось, что оценено за благоприятный знак. Его окропили водой, срезали клок шерсти со лба, бросили в огонь; появился запашной дымок, шерсть вспыхнула. Распорядитель удовлетворенно кивнул… Кровь барана, смешанную с вином, пролили на алтарь…

Дальше настала очередь дивинации — прорицатель озабоченно рассмотрел внутренности барана: ни в печени, ни лёгких, ни в сердце изъяны не обнаружились. По равнине прокатились восторженные возгласы:

— Боги не отвергли дар! Боги с Македонией!

* * *

Первым на верхушку «войскового» камня взошёл старейший военачальник Полисперхонт, прослуживший нескольким македонским царям. Голос он имел сипловатый, но в дальних рядах его услыхали — всем интересно, о чём говорит:

— Друзья! Мы лишились любимого полководца, нашего царя Филиппа. Враги, подослав убийцу, хотели унизить Македонию. Убийца мёртв, но живы заговорщики. Их мы найдём. Никто не уйдёт от нашего возмездия!

Раздались призывы к мести, но они быстро умолкли. Прерывать оратора не в македонских традициях. Полководец продолжал:

— Враги надеялись застать нас врасплох, посеять хаос, чтобы в удобный момент напасть на Македонию, не дать землепашцам трудиться на полях, охотникам — добывать пропитание семьям. Сегодня мы назовём имя нового царя, а завтра он поведёт нас на злейшего врага — Персию.

Войско горячо откликнулось на призывы уважаемого военачальника; всколыхнулось, словно море от напора ветра:

— Каран, сын Филиппа, будет царём!

Со всех сторон донеслось:

— Каран — младенец! Ты хочешь Аттала на престол? Не быть Атталу царём!

— Александр, старший сын Филиппа! Он законный наследник! Александра царём!

— Не хотим детей Филиппа! У Аэропа Линкестийца четверо сыновей — храбрейшие воины! Любой достоин того, чтобы стать царём македонян!

— Не связывайтесь с линкестийцами! Они разорвут Македонию на княжества! Доверимся Александру, сыну Филиппа!

— У Александра мать эпирянка! Она ненавидит Македонию, так и воспитала сына!

— Не нужен сын эпирской Эриды*! Его воспитал афинянин, от Афин одни нам беды!

Им вторили невдалеке:

— Не хотим распрей и раздоров! Не хотим Александра!

— Филипп затеял войну с Персией, а персы хотят дружить с Македонией! Александр — враг мира!

Каждый кричал своё, и необязательно, чтобы его воспринимали остальные. Никто никого не пытался убеждать, но из выкриков в итоге определялось мнение большинства, после чего большинству позволялось подавлять рвение меньшинства любыми действиями… Таков издавна установленный порядок проведения Собрания военной элиты в Македонии.

Войско продолжало шуметь, не позволяя ни одной из сторон определиться в главном претенденте на престол. Волны возбуждённых голосов перекатывались с места на место и со временем становились громкими, решительными и злыми по отношению к выбору соперников, не давая возможности усомниться в правильности выбора большинства. Слышалось всё отчётливей:

— Кто выиграл сражение у Херонеи? Александр! Он наш царь!

— Верно! Кто за братьев из Линкестиды, тот клевещет на Александра!

Отдельные возгласы переросли в чёткие призывы:

— Персы подкупили сыновей Аэропа! Они предатели! Сын Филиппа поведёт нас на Персию!

С разных сторон тут же радостно подхватили:

— Линкестийцы подослали убийцу к Филиппу, они убьют его сына, нашего царя! Смерть линкестийцам!

— Смерть предателям!

Управляемые сокрытыми силами звериные эмоции вырывались из недр бушующего воинства, выплескивались наружу через край допустимости. Призывы к мщению, убийству линкестийцев множились, как и к поддержке Александра. Неожиданно царевич боковым зрением увидел, как вокруг него расширилось некое свободное пространство, указывающее на то, что он оказался в центре главного события. Ещё немного, и войско сделает выбор…

Мелькнула мысль, он обязан сказать им такое, что заставит принять необратимое решение в его пользу. Воинская масса уловила его желание и смолкла. Тысячи глаз устремились на него с немым вопросом: кто ты, с чем пришёл к нам? Что обещаешь?

Побледневшее лицо Александра выдавало волнение, но усилием воли заставил себя быть выше толпы. Подхваченный неведомой силой, он легко вскочил на возвышение. Охватив взглядом наполненную войском долину, нашёл слова, понятные каждому воину:

— Македония печалится о царе Филиппе, коварно убитом врагами Македонии. Я его сын, но и вы его дети. Вот почему говорю — вы мои братья, а я только младший из вас! И как младший брат я не имею права главенствовать над вами, об этом даже не мыслю!

Александр говорил уверенно, так, как учил Аристотель, рассказывая об искусстве овладевать умами людей, убеждать в своей правоте. Наставник полагал, что убеждение способно завладеть телом и душой человека, так как речь, убедившая его душу, заставляет подчиниться сказанному, делает его рабом по доброй воле, а не по принуждению.

Молодые воины и ветераны, опытные командиры и мудрые военачальники с изумлением и радостью прозрения смотрели на царевича, слушали и уже доверялись ему. Он говорил:

— Прошу вас, изберите из своей среды того, кто всех лучше и мудрей, и пусть он правит нами, народом, как наш общий отец. И пусть он бережёт Македонию и будет всем примером добро-

детели и беспорочности! Назовите его имя, и ваша воля станет для меня окончательным решением в отношении моей судьбы! И пусть то, что для вас будет светом, будет светом и для меня, что для вас будет во вред, будет во вред и мне!

Едва царевич закончил говорить, из тысячи глоток исторглась их воля — громко, будто громы прокатились в поднебесье. Их отзвуки услышали в Пелле:

— Александр, сын Филиппа, выше всех нас! Лишь ты можешь