А может, все это приснилось? - Екатерина Варнава

— Зеленого, — сказал Никита, и сам удивился своему ответу. — Надо же, действительно зеленого.

И я сразу же увидела маленькую темную комнатку с каменным полом и двумя горящими и мигающими зелеными глазами, из которых вылетали оранжевые брызги. И двух мальчиков — взрослые в этой комнате не поместились бы, — делающих механически тяжелую работу, трудно дышащих в белесом дыму и сидящих в полутьме, как два маленьких колдуна около груды только что родившихся, тускло поблескивающих, еще не отполированных медных подсвечников.

Единственно непреходящая мечта — поездка в Тадж Махал. На ее осуществление никак не хватало времени, а довольствоваться на сей раз рассказами Никиты я просто не желала.

— Ведь это так близко, несколько часов на машине от Дели. Я понимаю, у тебя работа, но устрой себе хоть раз выходной, — пыталась я уговорить Никиту.

Тот всегда обещал. А выбрать для этого день никак не мог. Нужно брать шофера-индийца, расстояние все-таки порядочное, да и с ним спокойнее. Заказывать номер в гостинице, чтобы ночью увидеть Тадж Махал при свете луны. И все хлопоты, хлопоты. Не до этого сейчас.

Но я дождалась.

Добрались к полудню, в самую жару. Въехали в старую Агру, некогда столицу великой империи, а ныне разбитую, обветшалую и задымленную большую деревню, живущую единственным своим доходом — Тадж Махалом. Люди называют его по-разному — «памятник любви», «музей», «чудо света», «усыпальница Мумтаз Махал», «мавзолей», — и можно всему этому верить, это правда. Но верить издалека, не видя Его, не почувствовав глухого биения сердца, когда дотрагиваешься рукой до прозрачного мрамора надгробья, где покоится Любовь; верить издалека, не вздрогнув от неестественного крика женщины, пришедшей за тридевять земель молиться именно сюда, в Тадж Махал, совсем не религиозный храм. Верить понаслышке. Человеку, увидевшему Тадж Махал своими глазами, и слепому, дотронувшемуся рукой до прохладного мрамора, не нужно ни одно из этих названий. Потому что каждый увидит его по-своему. А потом, возможно, и удивится, узнав, что мавзолей возводили всего двадцать лет, и не поверит, что так быстро построили это чудо. А другой ухмыльнется, прочитав где-то, что Тадж Махал был построен Шах Джаханом в память о его любимой жене Мумтаз Махал, умершей во время ее четырнадцатых родов. «Тоже мне любовь, — скажет он. — Четырнадцать родов! Представляю, на что она была похожа!»

Людей много, все разные.

Тадж Махал стоял перед нами, как сказочный ледяной дворец, чуть подтаявший сверху, отчего купола его сделались еще более округлыми, и, казалось, был перенесен сюда только-только, по чьему-то чудесному волшебству, и скоро его не станет совсем, он весь растает... Вровень с его куполами плыли белые, такие же, как и он, облака — он парил над землей, будто так и не нашел себе ни опоры, ни пристанища, парил, искрясь белизной сахарного мрамора, и никуда не исчезал, лишь слепил глаза. На него трудно было смотреть, как трудно и больно смотреть на жгучее солнце, но солнце висело высоко в небе и было таким маленьким и блеклым по сравнению с ним.

Больно было смотреть, но невозможно отвести взгляд. Кто бы раньше предположил, что горячее индийское солнце станет среди бела дня таким же незаметным, как дневная луна, а храм, построенный когда-то людьми, будет затмевать светило своей красотой и блеском? Длинный, вытянувшийся бассейн, будто лунная дорожка в море, отражал светлые, чуть подрагивающие в воде купола и солнце, казавшееся маленькой далекой звездой. Водная дорожка, наверное, предназначалась для святых — рядом с Тадж Махалом можно поверить во что угодно.

Люди все шли и шли, но никто не замечал друг друга, все смотрели вперед. И каждый взгляд, а их были тысячи, оживлял мерцающий камень, и тот начинал дышать. И приблизившись, можно было услышать его дыхание — глубокое, усталое, чуть с хрипотцой. Может, так дышала Мумтаз Махал? Или человек, построивший для своей любимой этот храм? Или камень, обыкновенный мрамор, отдающий звук человеческих шагов?.. А может, это было мое дыхание, услышанное вдруг так остро, или дыхание старого индийца, стоящего рядом с закрытыми глазами и беззвучно шевелящимися губами? Или, слившееся в одно, дыхание всех — единое, захватывающее и такое живое?

Скорее всего так оно и было.

Ночь настала почти мгновенно, как будто в жарко натопленной комнате выключили свет. Теперь уже все вокруг, даже самое обычное, было нереальным. С заходом солнца Тадж Махал медленно опускался на землю, словно небо темнотой своей давило на него, а когда солнце исчезло совсем, то храм встал, прочно и тяжело, как мощная ледяная глыба, вечная, как сама земля.

Полная луна светилась в небе беспомощным фонарем — казалось, не будь ее, Тадж Махал сам стал бы источником света. А может, если бы не было луны, то ему, чтобы ожить, хватило бы самой далекой звезды, светящей на землю. Оплывшие купола его застыли, но оставались белыми, ослепительно белыми, и опять было трудно смотреть на них, как трудно смотреть на снежное поле в яркий солнечный день.

На несколько дней, а вернее ночей в месяц Тадж Махал становится по-настоящему одушевленным существом. Это ночи полной луны. Есть много на свете чудес, связанных с луной. Одно из них — ночной Тадж Махал в полнолуние. Наверное, человеку, не видевшему его в это время, подобное утверждение покажется смешным и несерьезным. Может быть. Но, по- моему, мавзолей был построен именно ради этих нескольких ночей.

Ночной Тадж Махал в полнолуние сине-белый. Точнее, от белого, по возрастающей, до всех оттенков голубого, синего и фиолетового. Экзотические, почти черные деревья, восточное грозное небо с блестящими, как новые монетки, звездами, круглая ленивая луна с задумчивой поволокой — лишь дополнение к самому важному, самому живому. Постепенно, сантиметр за сантиметром, оживает бездушный мрамор. Белый камень с восходом белой луны становится все прозрачней и прозрачней. Инкрустированные цветы из зеленого оникса, черного агата, розового, красного и оранжевого сардоникса, разноцветной яшмы перестают быть плоскими и начинают прорастать. Они растут из глубины, из мраморных стен, пытаясь невидимыми корнями достать до земли, и не существует для них препятствий в такие ночи. Оживают каменные цветы, шевелятся от ветра, растут и оплетают прозрачный мавзолей. И рука тянется дотронуться до них, дотронуться, не сорвать, потому что сердцем чувствуешь, что перед тобой — чудо. Живой камень подсвечен, будто изнутри для каждого цветка светит своя маленькая, но вполне настоящая полная луна. И совсем вблизи живой мрамор, гладкий, с мелкими голубыми прожилками, становится похожим на кожу новорожденного ребенка.