Речи любовные - Алиса Ферней

— Все равно. Я ем все. — Она рассмеялась. — Следую слепо за вами, словно ваш багаж!

Шутка помогала снять напряжение. Ее манера держать себя представляла удивительную смесь изящества, смелости и ожидания: сплав прямодушия и подлинной женственности. «Понимает ли она, что провоцирует меня?» Он все больше узнавал ее и задавался вопросом: «А не игрок ли она по натуре? Я бы не удивился. Пришла. Неотразимая, явно привыкшая к вниманию со стороны мужчин. Замужем. И при всем при этом робкая, смешливая, пикантная».

— Итак, мы идем ужинать, — решительно заявил он, отодвинув стул и вставая. — Рановато, зато у нас будет больше времени узнать друг друга.

Ее смутило словосочетание «мы» и «ужинать». Она провела рукой по волосам, поправила шарфик. «Может, все это игра?» — опять пришло ему в голову. Раздумывая о том, что движет другими, он скользнул взглядом по ее белым лодочкам, желтому платью, а когда дошел до лица, то увидел, что с него уже сошла позолота. Это означало, что солнце скрылось.

— Вам не холодно? — спросил он и тут же подумал: «Да что это я в самом деле?»

Сам он умирал от жары. Видно, в ее присутствии он глупел.

— Да нет. А разве вам холодно?! — удивилась она.

— Вовсе нет. Просто вы заставляете меня нести всякую чепуху, — проговорил он с рассчитанной честностью, вызвавшей у нее улыбку.

Она же потихоньку справлялась со своей робостью, что делало ее даже слегка развязной: уже открыто смотрела ему в лицо, не скрывала, что счастлива быть с ним. У нее была только одна причина быть с ним, других не было, и она вся светилась, сияла и переливалась от зажегшегося в ней огня. «Что ж, придется идти ужинать, — думал он, — вместо того чтобы забраться в укромный уголок, не есть, не пить, не говорить, а загораться друг от друга. Какие мы до тошноты обыкновенные, боязливые, по крайней мере я. Ну почему я такой? Стесняюсь дотронуться до ее руки… Недостает храбрости или простоты, чтобы взять и вручить ей себя. Ох и паиньки мы».

Эта мысль прочно засела у него в мозгу: «Мы такие-растакие паиньки. И я первый. Но и она хороша».

О да! Она была очень послушной и оттого — увы! — страшно предсказуемой. И, как большинство женщин, довольствовалась малым, тогда как желала всего мужчину, целиком! Глупо. В который раз он задал себе вопрос: «И почему это женщины предпочитают эту мороку вместо объятий? Почему так часто отказываются без всяких предисловий раскрыться навстречу избраннику!»

Ответа, который удовлетворил бы его, он так и не находил. «Вот говорят: женщины отдаются, но как сосчитать, кто отдается больше — они или мы, ведь они тоже испытывают желание и что-то получают? И даже используют нас. Взять хотя бы мою жену: разве она не использовала меня, чтобы завести ребенка? Потому как ребенка без нас им не заиметь… они могут лишь присвоить его себе». Он содрогнулся. Размышления о женщинах были способны довести его до белого каления. «Всегда в выигрыше! А сколько кокетства! Обожают, чтобы за ними волочились, терпеливо обхаживали. И эта тоже, как и другие, в восторге от того, что я за нею приударил. Если так пойдет и дальше, дикая усталость мне гарантирована». Он оглянулся на нее: вышагивает так, словно аршин проглотила, кукла, которую завели ключиком. Когда он видел ее робость или неловкость, то невольно смягчался. Вид распускающегося бутона, смущенного своей силой, трогал его. Оттого-то их встреча — он чувствовал это — и была до краев наполнена чистотой. Нравилось ему и то, что она не какая-то разведенка, как другие, и даже как будто сумела создать гармоничный семейный очаг, это видно по ребенку. Но до чего зелена еще! Это-то и подстегивало, он догадывался, что она впервые увлечена кем-то помимо мужа.

«Эта девчонка делает из меня настоящего воздыхателя! — посмеивался он сам над собой. — Видно, я сильно действую на нее, совсем потерялась, бедняжка. Не знает, как держать себя со мной». Сам-то он знал, как следует вести себя с женщинами.

— Мы с вами очень правильные, — произнес он словно приговор, в котором угадывались и сожаление, и признание, и призыв, и надежда, и отчаяние.

— Почему вы так говорите? — спросила она. Он иронично молчал.

— А как, по-вашему? Разве у меня нет причин так говорить?

Она прекрасно поняла, что он имел в виду, что значит эта игра друг с другом, это почтительное выжидание и какой обман думать, что для них уготовано нечто иное, чем близость. Она почувствовала, что обвинение в первую очередь касается ее. Он обвиняет ее в дамских штучках: дескать, кокетничает, заигрывает, а сама помирает со страху. Так и было: «Мне страшно, потому как это вовсе не игра». Какие уж тут шутки со всесокрушающим на своем пути желанием?

Любовный трепет перед незнакомым мужчиной подчинял ее своей воле, делал из нее истукана. Может, она и играет с ним, но не бросаться же ему на шею! «Как сократить расстояние между нами, не уронив при этом достоинства?» — пришло ей в голову вместо оправдания.

— Не по душе мне ваши слова.

— Докажите, что я не прав. (Вот он и нащупал короткую дорожку.) Мы с вами очень правильные, не совершаем опрометчивых шагов.

Она подумала: «Пускай говорит. А мы, женщины, — не любительницы коротких дорожек». Он рассмеялся, но по-доброму, словно слегка уел ее, а затем простил. А она, между прочим, страшно не любила, когда ее застигали врасплох! Щеки ее стали словно маки. До чего же некстати она краснеет, не умея скрыть своего смущения, и снова неясно, что у него на уме. Она и не представляла, каким лакомым кусочком, каким румяным сочным персиком кажется ему в эту минуту! До чего же она была ему по вкусу, даже больше: аромат, кожа и все то, что скрыто, были просто созданы, чтобы притягивать, разжигать его страсть, а как и почему это происходило, было ему невдомек. Такой же приступ сильнейшего душевного возбуждения ощутила и она. И это одновременно испытанное ощущение притупило в них желание уразуметь, что же в них так согласуется, так ладится. Уже не хотелось и говорить, а только длить это восхитительное состояние, охватившее их обоих. Они примолкли. Словно были пришиблены чем-то. Ей пришло в голову, что отсутствие будущего и безрассудство этой встречи черным покрывалом накрыли их веселость. Предстоит ведь расставание. Ее пылкость перегорала внутри, растекаясь маленькими ручейками меланхолии. Надо бы бежать, сбросить с себя наваждение, разорвать круг взаимного притяжения, чтобы не испытывать впоследствии мук, уготованных разлученным любовникам. Но куда там! Пиши пропало. Они уже были в одной связке, не хозяева сами себе, а послушники единого владыки, забывшие ради него все: и ожидавшую их в конце пути смерть, и ведущую к ней жизнь, и прошлое со всем, что им было любо, и независимость их тел.