Наследство - Вирджиния Вулф

Вирджиния Вулф

НАСЛЕДСТВО

«Дорогой Сесси Миллер». Гилберт Клендон взял в руки жемчужную брошь, лежавшую в кучке колец и брошек на столике в будуаре его жены, и прочел надпись на карточке: «Дорогой Сесси Миллер, с любовью».

Как это похоже на Анджелу — не забыла даже Сесси Миллер, свою секретаршу. А все-таки странно это, снова подумал Гилберт Клендон, что она оставила все в таком порядке — хоть маленький да подарок для каждой из своих подруг. Словно предчувствовала близкую смерть. Но ведь она была совершенно здорова в то утро, шесть недель назад, когда вышла из дому, а на Пиккадилли ступила с тротуара на мостовую, и машина переехала ее.

Он поджидал Сесси Миллер. Он попросил ее зайти, чувствуя, что, проработав у них столько лет, она имеет право на такой знак внимания. Да, думал он теперь, поджидая ее, странно все-таки, что Анджела оставила все в таком порядке. Всем друзьям было оставлено что-нибудь на память. Все эти кольца, бусы, китайские ларчики — она обожала всякие ларчики и коробочки — кому-то предназначены. А для него каждая из этих вещиц связана с воспоминанием. Вот это он сам ей подарил; а это — эмалевый дельфин с глазами-рубинами — привлекло ее внимание в каком-то переулке в Венеции. Она так и накинулась на это сокровище, даже вскрикнула от восторга. Ему лично она, конечно, ничего не оставила, если не считать дневника. Пятнадцать томиков в зеленых сафьяновых переплетах стояли у него за спиной на ее письменном столе. Все годы, с тех пор как они поженились, она вела дневник. Из-за этого дневника возникали некоторые из их редких… даже не ссор, а размолвок. Когда, войдя в комнату, он заставал ее за этим занятием, она всегда захлопывала книжечку или накрывала ее ладонью. «Нет, нет, нет, — слышался ему ее голос. — После моей смерти… может быть». Вот и оставила ему дневник как его долю наследства. Это было единственное, чем они не делились, когда она была жива. Но ему и в голову не приходило, что он переживет ее. Если б она тогда хоть секунду подумала о том, что делает, она и сейчас была бы жива. Но она прямо с ходу ступила на мостовую — так показал шофер на дознании. Когда же тут было тормозить… Мысли его прервал шум голосов в передней.

— Мисс Миллер, сэр, — доложила горничная.

Она вошла. Никогда еще он не бывал с ней наедине и, конечно, никогда не видел ее в слезах. Страшно расстроена, да и немудрено, Анджела не только давала ей заработок, она была другом. Сам-то он, думал Гилберт Клендон, пододвигая ей кресло, едва отличил бы ее от любой другой женщины ее круга. Таких Сесси Миллер тысячи — невзрачные маленькие женщины в черном, с портфелями. Но Анджела с ее даром отзывчивости обнаружила в Сесси Миллер неоценимые достоинства. Сама деликатность; такая сдержанная; надежная, ей все-все можно рассказать и т.д.

Сначала мисс Миллер вообще не могла говорить. Сидела, прикладывая к глазам платок. Потом, сделав над собой усилие, сказала:

— Простите, мистер Клендон.

Он что-то пробормотал. Разумеется. Это так понятно. Он представляет себе, что значила для нее его жена.

— Мне здесь было так хорошо, — сказала она, оглядывая комнату. Взгляд ее задержался на письменном столе у него за спиной. Здесь они вместе работали, она и Анджела. Ведь и Анджела, как жена видного политического деятеля, несла свою долю обязанностей. В его карьере она была ему главной помощницей. Сколько раз он их видел здесь вместе — Сесси за машинкой, пишет письмо под ее диктовку. Ясно, что и мисс Миллер это сейчас вспоминает. Теперь остается только вручить ей брошку, завещанную его женой. Да, малоподходящий подарок. Наверное, лучше было бы оставить ей какую-то сумму денег или даже пишущую машинку. Но что поделаешь — «Дорогой Сесси Миллер, с любовью». И, вручая ей брошь, он произнес коротенькую речь, которую заранее приготовил. Он знает, говорил он, что она сумеет оценить этот подарок. Жена часто ее носила… И мисс Миллер, принимая брошь, ответила, словно тоже заранее подготовленными словами, что теперь это будет самое дорогое ее достояние… Надо надеяться, подумал он, что у нее есть какое-нибудь платье, на котором жемчужная брошь не будет выглядеть так нелепо. Сейчас на ней был черный костюм, можно сказать — форменная одежда женщин ее профессии. А потом вспомнил — конечно же, она в трауре. Она тоже пережила трагедию — брат, в котором она души не чаяла, погиб всего за неделю или две до Анджелы. Кажется, в какой-то аварии? Забыл, помнит только, что Анджела что-то ему говорила. Анджела с ее даром отзывчивости невероятно тогда разогорчилась. Сесси Миллер между тем поднялась. Уже надевает перчатки. Наверное, почувствовала, что лишняя. Но он не мог ее отпустить, не сказав нескольких слов о ее будущем. Каковы ее планы? Может он ей чем-нибудь помочь?

Она задумчиво смотрела на стол, на машинку, за которой провела столько часов, на дневник. И, погрузившись в воспоминания об Анджеле, не сразу ответила на последний вопрос, как будто не поняла. Он повторил:

— Каковы ваши планы, мисс Миллер?

— Планы? О, все в порядке, мистер Клендон! — воскликнула она. — Прошу вас, обо мне не беспокойтесь.

Из ее слов он заключил, что в финансовой поддержке она не нуждается. Лучше было бы, сообразил он, такое предложение изложить в письме. Теперь он мог только сказать, пожимая ей руку:

— Помните, мисс Миллер, если я хоть чем-нибудь могу вам быть полезен, я с удовольствием… — И открыл дверь. На секунду она задержалась, словно что-то вдруг вспомнив.

— Мистер Клендон, — сказала она, впервые взглянув ему прямо в глаза, и впервые его поразило выражение ее глаз — сочувственное, но и пытливое. — Если когда-нибудь, — продолжала она, — теперь или позже, я смогу чем-нибудь быть вам полезна, помните, ради вашей жены я всегда с радостью…

И с этим ушла. Ее слова и прощальный взгляд удивили его. Словно она думала или надеялась, что окажется ему нужна. Он вернулся в комнату, и тут у него мелькнула забавная, пожалуй, даже фантастическая мысль. Неужели все эти годы, когда он едва замечал ее, она, как пишут в романах, питала к нему тайную страсть? На ходу он поймал свое отражение в зеркале. За пятьдесят, но нельзя не признать, что, по свидетельству зеркала, он все еще весьма интересный мужчина.

— Бедная Сесси Миллер! — произнес он с усмешкой. Чего бы он ни дал, чтобы посмеяться этой шутке вместе с женой. Невольно рука его потянулась к ее дневнику. «Гилберт, — прочел он, открыв его наудачу, — выглядел просто замечательно…» Она словно ответила на его вопрос. Словно сказала: конечно, ты очень привлекателен как мужчина. Конечно, Сесси Миллер тоже это чувствовала. Он стал читать дальше. «Как я горжусь тем, что я его жена». А он всегда гордился тем, что он ее муж. Сколько раз, когда они обедали в гостях, он смотрел на нее через стол и говорил себе: самая прелестная женщина в этом сборище! Он читал дальше. В тот первый год он баллотировался в парламент. Они вместе совершили поездку по его округу. «Когда Гилберт сел, ему устроили овацию. Все встали с мест и стоя пели „Ведь он хороший малый“. Я была просто сражена». Это он тоже помнил. Она сидела на эстраде рядом с ним. Он как сейчас видит ее глаза, обращенные на него, и в глазах слезы. А потом? Он перелистал несколько страниц. Они поехали в Венецию. Чудесный это был отпуск после выборов. «Ели мороженое у Флориана». Он улыбнулся — она была еще совсем ребенком. Любила мороженое. «Гилберт так интересно рассказывал мне историю Венеции. Оказывается, дожи…» — так все и записала своим ученическим почерком. Путешествовать с Анджелой было наслаждением еще и потому, что она так жаждала возможно больше узнать. Любила толковать о своем «ужасающем невежестве», а ведь оно только подчеркивало ее обаяние. А потом — он открыл следующий томик — они возвратились в Лондон. «Мне так хотелось произвести хорошее впечатление. Я надела мое подвенечное платье». Да, рядом с ней за столом сидел тогда старый сэр Эдвард, и она прямо на глазах обворожила этого грозного старика, его шефа. Он читал быстро, воскрешая по ее отрывочным фразам сцену за сценой. «Обедали в палате общин… На рауте у Лавгроувзов. Леди Л. спросила меня, сознаю ли я, какая это ответственность — быть женой Гилберта?» А годы шли — он взял со стола еще томик, — и его все больше затягивала работа. А она, конечно, все чаще оставалась дома… Для нее, видимо, явилось серьезным горем, что у них не было детей. «Как бы мне хотелось, — прочел он, — чтобы у Гилберта был сын!» Сам он почему-то никогда об этом особенно не жалел. Жизнь и без того была так полна, так насыщенна. В том году он получил свой первый, скромный пост в правительстве. Очень скромный пост, но она записала: «Я совершенно уверена, что он будет премьер-министром!» Что ж, если б дело обернулось иначе, он, возможно, и стал бы премьером. Он прервал чтение, задумавшись о том, что могло бы быть. Политика — лотерея, подумал он, азартная игра, но для него игра еще не кончена, в пятьдесят-то лет! Он пробежал остальные страницы, заполненные мелочами, теми невесомыми, счастливыми, повседневными мелочами, из которых состояла ее жизнь.