Черепаха - Святослав Сахарнов

Сахарнов Святослав

Черепаха

Святослав Сахарнов

ЧЕРЕПАХА

(Из цикла "Рассказы о планете Тавеста")

Зима выдалась суровой. Палящая Цита с каждым днем все раньше поднималась над горизонтом Опаленные ее лучами, глины рассыпались. Гасли зеленые пятна на камнях, мелели ручьи. Желтые пятна пустынь, медленно распространяясь, поднимались на склоны гор. По ночам на иссохшую землю обрушивались ветры. Они били друг о друга сухие комья, перетирали их в пыль, поднимали в воздух и уносили. Оранжевые столбы медленно бродили за потемневшими защитными колпаками городов. Люди задыхались. Вентиляторы, бесшумные и надежные, начинали в такие дни угрожающе завывать. Они с натугой гнали из-под земли на пустынные улицы струи теплою, пахнущего металлом воздуха.

А за прозрачной стеной, окружавшей город, лопалась земля. Между столбами подвесной дороги появлялась прихотливая сетка трещин. Равнина становилась похожей на старое коричневое стекло, затканное паутиной. Трещины засыпал песок, расселины возникали там, где только что блестели пересохшие содовые пространства озер.

А в безоблачном небе равнодушно сияла Цита. Она поднималась к зениту, медленно опускалась, дымная и багровая, пока наконец не сваливалась за горизонт, но, прежде чем исчезнуть, источала столб огня, и багровые тени вспыхивали на стеклянных стенах домов.

К концу месяца реки и ручьи пересохли. Серый пыльный налет покрыл камни.

Истомленным жарой и сушью людям каждый вечер показывали по телевидению моря. Им показывали, как клубятся там тучи, опускаясь, тяжелой моросью выпадая на камни. Голубые камни, покрытые пленкой воды... Вода текла по ним, собираясь в короткие ручьи, опуская белые нити в море.

Густые черные воды колыхались на экранах безжизненно и угрюмо. Камеры погружали, и перед зрителями начинали скользить силуэты рыб. Безразличные, фантастические, они проплывали, лениво шевеля хвостами.

Люди ждали весны. И она пришла. Над выжженными степями Тавесты заклубились сизые облака. Они приходили со стороны моря, накапливались и уплотнялись. Над равниной облака останавливались и сбивались в первый видимый с земли слой. Они стояли неподвижно, копя влагу. Выше их громоздился второй слой, за ним третий. Лиловый сумрак опускался на землю. Планета ждала. В городах у выездов за предохранительный купол и на вокзалах горели тревожные транспаранты.

Сумрак над планетой сгущался. Черные ядра зреющих туч медленно перемещались в густом, насыщенном электричеством воздухе. Воспринявшая от них заряды сухая пыль поднималась столбами вверх. Нижний край тучи начинал светиться.

И тогда первые тяжелые капли отделялись высоко в небо от облаков верхнего яруса. Их падение рождало лавину. Отяжелев от водной ноши, тучи вскрывались, и на планету обрушивался поток. Тьма падала на землю. Становилось трудно дышать. Земля вспухала. Пенные фонтаны били из нее. Реки выходили из берегов. С гор с ревом сваливались водопады. Степи превращались в моря. В городах зажигали свет.

Потоки воды с неба лились день за днем. Напряженная от избытка электричества атмосфера рождала грозы. Грохоча и светя зарницами, они проходили, теряясь за цепями гор.

И так каждый год...

* * *

Утро началось - это показали часы. Небо за окном было попрежнему черным, но в нем уже, как два огромных красных жука, бродили спутники. Долина была пестрой, словно выложенной черными и розовыми плитами: черные тени и розовая, залитая светом спутников пыль.

Толик проснулся оттого, что свет упал ему на лицо. Он поморщился и потерся лицом о подушку. Он не любил вставать, а еще больше не любил выходить из дома. В доме не было костюма, который был бы ему впору. Над головой зашуршало (включился репродуктор), и Леда позвала к столу.

- У тебя мокрая голова, - сказала она. - Ты опять умывался под душем? В этом месяце ты уже лежал с простудой.

Толик промолчал. Они завтракали одни. За окном беззвучно взметнулась пыль. Неслышно запел мотор. В узком иллюминаторе вездехода дрожала чья-то спина.

- Леда, почему давно не приходит отец? - спросил Толик.

- Он очень занят. Леда встала и, подойдя к окну, опустила звонкую штору. Заходил спутник, и резкий свет его воспламенил долину.

- Неудачно поставлен дом, - сказала Леда. - Теперь все дома строят окнами внутрь. Дом-кольцо. Ты мог бы в нем бегать без остановки.

Она невесело засмеялась, и Толик подумал, что Леда чем-то встревожена

- Мы уезжаем завтра? - спросил он.

- Да. Она прошлась взад-вперед по комнате, ее босые ноги примяли беспокойный ворс ковра.

- Домой? - спросил Толик.

- Домой.

- Я увижу Город?

- Конечно, мы будем в нем жить.

- И подвесную дорогу?

- Мы поедем на ней.

- А я так и не увидел здесь ни одной черепахи.

- Это потому, что их стало мало. Они очень осторожные и не выносят света.

Толик сидел в своей комнате - маленькой комнате, увешанной игрушечными картинками из жизни Тавесты, и проверял костюм. Он умел проверять его, четыре проверки, четыре раза надо совместить стрелки - все равно Леда не выпустит, не сделав проверок сама.

Леда пришла и помогла одеться (она всегда это делала), проводила до дверей шлюза и открыла входной люк.

Люк отпал, и Толик ступил металлической подошвой на розовую землю. Легкое облачко выплеснулось из-под ноги, в губчатой ноздреватой поверхности планеты появилась вмятина. Жидкий разреженный воздух не смог удержать пыль, и та бессильно упала.

Толик шел к Старым холмам, где много больших нор и трещин и где раньше водились черепахи. (Они водились там, так говорили и отец, и начальник станции, и механик, а они жили здесь еще двадцать лет назад, когда и самой станции не было, а вместо нее стоял старый вагон подвесной дороги, потом разобранный.)

Над ухом ворочался автомат. Он впускал в шлем воздух и выбрасывал его. Он стрекотал, как большое доброе насекомое, которое забралось в шлем и примостилось над самым ухом. От того, что он работал, казалось, что идешь не один, что все время идут двое.

Губчатая земля перед Толиком дрогнула, и по ней пробежала прихотливая трещина. Горы распадались, не выдерживая бесконечных нагреваний и охлаждений, они были слишком стары для того, чтобы нести бремя своей жизни. Трещина была неглубокая. Толик обошел ее. По долине, исполосованной черными и розовыми тенями, он достиг подножия Старых холмов.

Толик любил смотреть на них из окна станции. Были еще и Новые холмы. Они лежали у самого горизонта и напоминали волны - плавно изгибаясь и раскачиваясь, текли за горизонт. О них ничего нельзя было подумать, кроме того, что это холмы и что, может быть, они движутся.