Абсолютная пустота (предисловие) - Станислав Лем

Лем Станислав

'Абсолютная пустота' (предисловие)

Станислав Лем

"Абсолютная пустота" (предисловие)

Рецензирование несуществующих книг не есть изобретение Лема; примеры можно найти не только у современного писателя - Х.Л.Борхеса (скажем, "Анализ творчества Герберта Куэйна" в сборнике "Хитросплетения"), идея гораздо старше - и даже Рабле был не первым, кто ее воплотил. Но курьезность "Абсолютной пустоты" в том, что автор решил создать целую антологию таких критических опытов. Систематичность педанта или шутника? Второе более вероятно, и этого впечатления не ослабляет предисловие предлинное и ученое, в котором читаем: "Писание романов есть форма утраты свободы творчества. (...) В свою очередь, рецензирование - труд еще более каторжный и еще менее благодарный. О писателе можно хотя бы сказать, что он сам себя приневолил - избрав сюжет. Положение критика хуже: рецензент прикован к предмету рецензии, как каторжник к тачке. Писатель теряет свободу в своей книге, критик - в чужой".

Напыщенность этих сентенций слишком очевидна, чтобы принимать их всерьез. Чуть ниже в предисловии (названном "Автозоил") говорится: "Литература повествовала доселе о вымышленных _персонажах_. Мы пойдем дальше: будем описывать вымышленные _книги_. Вот она, возможность вновь обрести свободу творчества, а заодно - совершить обручение двух неродственных душ, беллетриста и критика".

"Автозоил", по Лему, есть творчество, свободное "в квадрате", поскольку критик текста, введенный в сам текст, получает большую свободу маневра, нежели автор-повествователь традиционной или нетрадиционной литературы. С этим еще можно было бы согласиться: подобно марафонцу, что ловит второе дыхание, литература ныне стремится подчеркнуть дистанцию между собою и изображаемым. Хуже другое - теоретическое вступление тянется без конца. Лем рассуждает о положительных сторонах небытия, об идеальных математических объектах и новых метауровнях языка. Для шутки это уже длинновато. Больше того - своей увертюрой Лем просто мистифицирует читателя (а может, и самого себя?), так как псевдорецензии, составляющие "Абсолютную пустоту", вовсе не сводятся к набору шуток. Я разделил бы их иначе, чем автор, - на три категории.

1) Пародии, подражания и передразнивания: сюда относятся "Робинзонады", "Ничто, или Последовательность" (оба текста высмеивают - по-разному "Nouveau Roman" ["новый роман" (фр.), или "антироман"]), да еще, пожалуй, "Ты" и "Гигамеш". Впрочем, "Ты" - вещь довольно рискованная; выдумать _плохую_ книгу и после ее за это высмеять - слишком дешевый прием. В формальном плане всего оригинальнее роман "Ничто, или Последовательность", поскольку его уж точно никто бы не смог написать; форма псевдорецензии позволяет выполнить акробатический трюк: дать критический разбор книги, которой не только нет, но и быть не может. "Гигамеш" понравился мне меньше всего. Речь идет о мешке и шиле; но, право, стоит ли при помощи _таких_ шуток разделываться с шедеврами? Быть может - если сам их не пишешь.

2) Черновые наброски (ведь что это, если не своего рода черновики?), такие, как "Группенфюрер Луи XVI" или "Идиот", а также "Вопрос темпа". Каждый из них - как знать? - мог бы воплотиться в хороший роман. Однако эти романы следовало бы сперва написать. Изложение - безразлично, критическое или нет, - в конце концов всего лишь приправа к блюду, которого нет на кухне. Почему нет? Критика посредством инсинуаций занятие неблагородное, но один раз я себе это позволю. У автора были замыслы, которые он не мог осуществить в полном объеме: написать не сумел, а не писать было жалко; вот и вся тайна происхождения этой части "Абсолютной пустоты". Лем достаточно сметлив, чтобы предвидеть подобный упрек, и решил парировать его - предисловием. Поэтому в "Автозоиле" он жалуется на убожество средств, которыми располагает прозаик, вынужденный, подобно мастеровому, обстругивать описания типа "маркиза вышла из дому в пять". Но настоящее мастерство не бывает убогим. Лем испугался трудностей, что ждали его при написании трех романов, названных мной для примера, и предпочел увернуться, как-нибудь выкрутиться, не рисковать. Заявляя, что "каждая книга - кладбище сонма других, которые она вытеснила и тем погубила", он дает нам понять, что идей у него больше, чем биологического времени (Ars longa, vita brevis [искусство долговечно, жизнь коротка (лат.)]). Но первоклассных, многообещающих идей в "Абсолютной пустоте" не очень-то много. Есть там, как уже говорилось, демонстрация трюков, но все это - шутки. Я, однако, подозреваю тут кое-что посерьезнее, а именно тоску по невоплотимому.

В том, что я не ошибаюсь, убеждает меня последняя группа рецензий, таких, как "De Impossibilitate Vitae", "Культура как ошибка" и - прежде всего! - "Новая Космогония".

"Культура как ошибка" ставит с ног на голову воззрения, которые Лем высказывал не единожды, как в беллетристических, так и небеллетристических книгах. Технологический взрыв, заклейменный там как могильщик культуры, здесь объявляется освободителем человечества. Вторично Лем оказывается отступником в "De Impossibilitate Vitae". Пусть нас не вводит в заблуждение забавная абсурдность необозримых причинно-следственных цепочек семейной хроники: за комизмом анекдотических историй кроется атака на святая святых Лема - на теорию вероятностей, то есть на категорию случайности, лежащую в основе всех его широкомасштабных концепций. Атака ведется в шутовском колпаке, что должно затупить ее острие. Но была ли она хоть на минуту задумана не как гротеск?

Эти сомнения снимает "Новая Космогония", поистине piece de resistance, главное блюдо книги, укрытое в ней наподобие дара троянцев. Шуткой ее не назовешь, мнимой рецензией - также; что же это такое? Для шутки она чересчур тяжела, обвешана слишком массивной научной аргументацией известно ведь, что Лем энциклопедию съел и стоит его потрясти, чтобы посыпались логарифмы и формулы. "Новая Космогония" - это вымышленная речь нобелевского лауреата, рисующая революционную картину Вселенной. Если бы я не знал ни одной книги Лема, кроме этой, я еще мог бы предположить, что перед нами шутка для тридцати посвященных на всем белом свете, то есть для физиков и прочих релятивистов. Но это кажется маловероятным. А значит?.. Подозреваю опять-таки, что автора осенила гипотеза - и он ее испугался. Понятно, он никогда не признается в этом, и никто не докажет, что идею Космоса как Игры он принял всерьез. В случае чего он может сослаться на несерьезность контекста, на само название книги ("Абсолютная пустота" - то есть речь "ни о чем"); впрочем, лучшее убежище и отговорка - licentia poetica [поэтическая вольность (лат.)].

И все же я думаю, что за этими текстами кроется нечто серьезное. Вселенная как Игра? Интенциональная Физика? Почитатель науки, падающий ниц перед ее св.Методологией, Лем не мог открыто выступить в роли ее первого ересиарха и вероотступника, а следовательно, не мог изложить эту мысль где бы то ни было как свою собственную. А сделать "Игру в Космос" стержнем сюжетной интриги значило бы написать еще один, неизвестно какой уж по счету "нормальный" научно-фантастический роман.