До самой смерти - Амос Оз

АМОС ОЗ

ДО САМОЙ СМЕРТИ

1

Сначала взволновались деревни. Дурные предзнаменования появлялись каждодневно в местах скудных. Дряхлый крестьянин, из старожилов Талана, увидел в облаках подобие огненной колесницы. Невежественная женщина из Саро кликушествовала на чистейшей латыни. Сказывали про железный крест на одной захудалой церквушке, который три дня пылал зеленым пламенем, не сгорая. А был еще слепой поселянин, которому явилась Матерь Божья ночью у источника; и когда напоили его святые мужи вином, он сумел описать Божественный Свет словами Священного Писания.

А еще открылось добрым христианам некое подозрительное веселье, бурлившее в эти зимние дни в жилищах проклятых евреев. Случались странные вещи. Ватаги тусклых бродяг, огромных и темных, как медведи, появлялись в разных местах в один и тот же час. Даже ученые мужи испытывали порой гложущий сердце трепет. И не стало больше покоя.

В Клермонте, в году 1095 от Рождества Господа нашего Иисуса Христа, призвал Святейший Отец папа Урбан II паству Божию выступить в военный поход, дабы освободить Святую Землю из рук неверных и страданиями на долгом пути искупить грехи, ибо венец страданий — радость духовная.

На следующий год, с началом осени, на четвертый день по окончании уборки винограда, выступил благородный сеньор Гийом де Торон во главе небольшого отряда вассалов, батраков и просто бродяг, направляясь из поместья своего в провинции Авиньон во Святую Землю, дабы участвовать в ее освобождении и тем обрести покой душевный.

Кроме гнили, поразившей виноградные лозы, усыхания гроздьев, непомерного денежного долга, были и иные, кровные причины, подвигшие благородного сеньора выступить в поход. Об этих кровных причинах пишет в своих записках человек молодой и странный, тоже присоединившийся к походу, — Клод по прозванию Кривое Плечо. С какой-то стороны приходился он родственником благородному сеньору и вырос в его поместье.

Клод этот — то ли приемыш наследник бездетного сеньора, то ли нахлебник — был юноша, понаторевший в книжной премудрости, не лишенный некоторой доли деликатности, хоть и склонный к чрезмерной печали и к преувеличенному воодушевлению. Он был переменчив, подвержен нервным потрясениям, предаваясь — впрочем, без особого успеха, — и аскезе, и плотским наслаждениям. Была сильна в нем вера в чудеса, постоянное расположение к сумасшедшим, в которых мнил он отыскать искру Божию; истертые книжные фолианты и увядшие крестьянские женщины разжигали в нем вожделение И людях вызывал он порою презрение светим преувеличенным религиозным рвением и склонностью к черной меланхолии, которая поразила его плои, и зажгла недобрый огонь в его глазах.

Что же до сеньора, то он обращался с Клодом — Кривое Плечо с мрачной терпимостью и трудно сдерживаемой грубостью. Чувствовалась порою некая неловкость в отношении челяди сеньора к правам и положению этого молодого человека с волосами, отливавшими серебром, который — ко всему прочему был еще страстным собирателем женских украшений и до смешного доходил и фанатичной любви своей к кошкам

Среди причин, побудивших сеньора выступить в поход, перечисляет Клод в своих записках ряд происшествий, случившихся в год перед походом:

"В начале весны, в году 1096 от Рождества Христова, взметнулся грех неповиновения среди вассалов. Случались в наших владениях проявления наглости и бунта: часть и без того скудного урожая была уничтожена в порыве слепой ярости; стряслось наводнение, кражи оружия, поджоги амбаров, падали звезды, распространились колдовство и распущенность Все это случилось в подвластных нам пределах, а кроме того, и по соседству, в восточных низовьях реки. умножились преступления, так что пришлось свежим маслом смазать колесо пыток и опробовать его на некоторых строптивых холопах, дабы выжечь прорвавшееся своеволие, ибо венец страданий — Любовь. Семеро крепостных и четыре ведьмы были преданы у нас смерти. С последним дыханием вышли на свет Божий и все грехи их, ибо Светом попаляется всякая скверна.

А еще весной открылись первые признаки того, что в молодую госпожу нашу Луизу де Бомон вселился злой дух, обернувшийся падучей: той самой болезнью, которая двумя годами раньше свела в могилу прежнюю нашу госпожу.

На исходе Пасхи переусердствовал наш господин сверх всякой меры в питье вина, на сей раз не удалось ему при винопитии перебраться со ступени ожесточения на ступень веселия. Все свершившееся, говорится в записках навело затмение на нашего господина, в особенности то. что случилось в ночь исхода праздника, когда господин разбил шесть драгоценных сосудов, наследие наших предков, швыряя эти благородные предметы в слуг, обносивших столы в зале пиршества, дабы наказать их за некую провинность, суть которой так и не ясна нам. Швырял он метко, пролилась кровь. О. господин искупил это заблуждение усиленными молитвами, молчанием и постом, однако осколки разбитых кубков не воссоединишь, все они хранятся у меня А что сделано, то сделано, и назад не воротишь".

И еще из записок Клода — Кривое Плечо:

"С началом летних дней, в страду, когда убирали овсы, пало подозрение на еврея, ведавшего продажей. Он был предан смерти в согласии с законом, поскольку во всем запирался со страстью. Зрелище сжигаемого еврея призвано было слегка рассеять скуку и душевное смятение, снедавшее нас с начала весны, да так обернулось дело, что успел сжигаемый еврей опоганить и поразить все вокруг: изрыгнул он из огня на голову сеньора Гийома страшное еврейское проклятие. При сем злостном деянии присутствовали все жившие в поместье: от больной госпожи до последней темной служанки. И уж, конечно, нельзя было еще раз наказать этого несчастного за его проклятье, поскольку в природе этих евреев — гореть в огне лишь однажды.

С течением лета усилилась болезнь нашей госпожи, она медленно угасала. Без милосердия и любовь ни к чему не приводит. Сколь устрашающим было это видение… Столь мучительны были ее страдания, столь часто кричала она по ночам, что в конце концов вынужден был сеньор заключить в башню этот нежнейший цветок его сада. Сладчайшим был Сын Божий, когда принял страдания Свои за нас, дабы знали мы и помнили, что самую глубокую борозду на тучной ниве Господней пролагает самый твердый лемех. — и в том подан нам знак. Ночью, днем и ночью, приказал сеньор бессменно молиться у кельи в башне, где пребывала больная наша госпожа.

Юной днями была госпожа наша, неизменно наивным было ее белое лицо. Тонкими были руки ее, и вся она казалась прозрачной, словно созданной из духа, а не из плоти греховной. Она уходила, удаляясь от нас. уносимая потоком, и глаза наши видели это. Иногда мы слышали, как она поет, иногда, тайно, подбирали ее платок, мокрый от слез, и ранним утром слышали ее взывания к Матери Божьей. После криков воцарялось молчание. Тем временем дела в поместье шли все хуже и хуже. Всадники охотились за должниками. Вассалы, даже они, покрывали тех, кто пытался бунтовать.

Умолкли беседы в наших комнатах. Столь нежна и возвышенна обликом была госпожа наша у подножия креста, что представилась нам однажды самой Божьей Матерью, а не той, что молит Ее о милосердии. Словно колеблющееся пламя, угасала она, и сеньор замкнулся в молчании и только все покупал да покупал прекрасных лошадей, замечательных коней, и число их было более того, что требовали наши сады и виноградники, и в уплату за них давал участки леса и сады, потому что деньги, взятые в долг, иссякли.

А однажды, на рассвете, услышала вдруг госпожа наша благовест колоколов сельской церкви, просунула свою золотистую головку меж решетками в амбразуре окна, а когда взошло солнце — нашли ее в объятиях Спасителя. По сей день в одной из наших комнат хранятся в ларце ее сандалии, два маленьких браслета и тот великолепный зеленый крестик с жемчугами, который носила она на шее".

По другому поводу находятся в записках этого родственника некие смутные размышления, полные противоречий, написанные латынью, нервно и порывисто. Эти философствования достаточно бестолковы, но приведем одно из них:

"Неодушевленные предметы касаются нас. Язык тихих знаков соединяет вещи. Лист не падет на землю, если не коснется его Намерение. Досточтимый человек, подобный благородному моему господину, сеньору Гийому де Торону, если на краткий миг отрешится от дел, — неожиданно откроется и он языку знаков. И коль не удостоится он милосердия, поразят знаки внутренности его подобно эросу астрофидису, тайному яду, уничтожающему наверняка. Например: отчаяние бескрайних равнин, прокаленных полуденным солнцем, без тени живого существа. Запахи ветров. Покой лесов. Таящаяся в них враждебность. Быть может, соблазн моря. Или нежное и горькое молчание далеких-далеких гор. И, видно, так уж устроен совершенный человек: остановиться посреди жизненного пути, ближе к вечеру, когда вдруг утихает ветер, остановиться, напрягшись, и слушать; напрягшись, вслушиваться на пределе сил; и пока вслушивается — грызет и грызет он душу свою, словно впиваясь в нее зубами