Избранное - Мулуд Маммери

Мулуд Маммери

Избранное[**]

Заря тревоги, заря надежды

В одной из своих лекций, посвященных Ибн Халдуну, Мулуд Маммери приводит такую мысль великого философа XIV века: «Прошлое и будущее похожи как две капли воды… Если мы судим о чем-либо, не вдумываясь в то, что у нас перед глазами, если не сравниваем прошлое и настоящее, мы рискуем сбиться с пути истины».

Путь истины для человека, с творчеством которого встретится читатель в этой книге, — единственный. Трудный, крутой путь в гору, идя по которому можно задохнуться от усталости, отчаяться, ведь до вершины еще так далеко. Но сдаться, остановиться, повернуть обратно вниз, чтобы укрыться в ласковой прохладной тени розового лавра, — нельзя. Для Маммери смысл жизни — в преодолении. В восхождении.

«Биография писателя, в общем, мало что значит, — говорит Маммери. — Значимо лишь его творчество. Главное — не то или иное событие. Главное — приключение, которое происходит в самом писателе».

И все-таки давайте соберем по разноцветным, разновеликим камешкам жизнь Мулуда Маммери в мозаичное целое, руководствуясь его же скупыми, нехотя оброненными признаниями о самом себе и хронологически зарегистрированными вехами его незаурядной жизни.

Он родился в 1917 году, в той части Атласских гор, что зовется Высокой Кабилией, в прилепившейся к горе деревушке Таурирт-Мимун, о которой он думал и которую помнил всегда, куда бы ни забросила судьба. Маммери будет называть ее в своих романах или Тазга, или Изгер, или Тала, или опять Тазга.

«Мой отец был старостой деревни… Мог читать стихи часами и часами… Его советы являли саму мудрость… Отец — традиция, воплотившаяся в одном человеке…»

Когда Мулуду исполнилось двенадцать лет, его отправили к дяде в Марокко, в Рабат. Там он пошел в среднюю школу, в которой проучился четыре года. Обучение во французской школе нанесло Маммери, по его словам, настоящую травму. Но этот этап своей жизни писатель называет «первым определяющим событием».

Семнадцатилетним Мулуд возвращается в Алжир, где в лицее Бюжо (по имени одного из наиболее отличившихся полководцев французского колониального нашествия) завершает среднее образование. Потом — Париж. Лицей Людовика Великого. Там он готовится к конкурсу для поступления в престижную Эколь Нормаль Сюперьёр, дающую добротное образование выходцам из состоятельных сословий французского общества. Но — «это было вторым событием» — начинается вторая мировая война, и планам Мулуда, успевшего к тому времени опубликовать в Рабате первую самостоятельную социологическую работу «Берберское общество», не суждено сбыться.

В 1939 году его призывают во французскую армию, которая тихо-трусливо капитулирует в «странной войне»[2]. Париж пал. Петен продал Францию Гитлеру. Мулуд Маммери демобилизуется и поступает на филологический факультет Алжирского университета. Но мирная пауза недолга. После высадки американских войск в Алжире он опять во французской армии, но уже под знаменами генерала де Голля, и принимает участие в боях на территории Италии, Франции, а потом и самой Германии.

«…На моих глазах произошел взрыв, потрясший все, что я пережил до той поры, — вспоминает Маммери. — Я узнал великое множество людей, рас, народов, и это дало мне возможность углубить мой интеллектуальный опыт».

Об одном из эпизодов пребывания в Германии Мулуд Маммери годы спустя рассказывал мне в Алжире. «Пленный эсэсовец, потерявший ногу на Восточном фронте (что, однако, не вышибло из него убежденность в превосходстве арийской расы), приволок мне однажды гигантский фолиант и, чему-то радуясь, просил прочитать из него целую главу. Я сказал, что по-немецки не читаю. Тогда он принялся переводить мне на ужасный английский. В ученом труде утверждалось, что мы, берберы, жители Северной Африки, происходим от варваров, варвары — от вандалов, а вандалы — какой восторг! — и есть далекие, но основные зачинатели его, эсэсовца, арийской расы… Бедняга ариец ужасно огорчился, когда я, стараясь сохранить самый серьезный вид, высокомерно заявил, что вся эта ученость — вздор и вранье. А мы, берберы, — древнейший в Африке народ, древнее всех его, эсэсовца, прародителей и ничего общего не имеем и иметь не хотим… с его расой, опозорившей весь род человеческий».

Когда война в Европе закончилась, Мулуд Маммери, «сбросив балласт многих иллюзий», вновь изучает литературу в Сорбонне, а в 1947 году возвращается в Алжир и преподает в университете «Вергилия, Демосфена и французскую изящную словесность…».

В 50-е годы Мулуд Маммери публикует свой первый роман — «Забытый холм», сразу же получивший признание. (Советский читатель познакомился с ним в 1966 году, а теперь вновь увидит в этом сборнике.) «Забытый холм» — роман-предвестник, предчувствие, предсказание. В нем происходит обряд обручения художника с алжирской землей, верность которой, нежность к которой он несет через всю жизнь.

…Была каменная деревушка Тазга в каменной расщелине; горы отделяли плодородные приморские земли от величайшей из пустынь — Сахары. Была каменная неподвижность скудного существования, каменная безнадежность, от которой то один, то другой рожденный в камнях в поисках иной судьбы бежали к морю, а то и за море, во Францию. Хотя и эти камни, столько видевшие на своем веку, тоже тогда назывались Францией… И мало что менялось Bi той «Франции». Хотели как-то молодые перекинуть мостик через речку, которая, вспучившись вешними водами, иногда и людей губила, но шейх — кто его ослушается? — остановил: «…Если аллах начертал на твоем челе, что погибнешь в реке, никакой мост тебя не спасет…»

В мире бушевала гроза, а сюда, на камни Тазги, доносился лишь приглушенный рокот. Но жители Тазги различили в нем громовые раскаты приближавшейся второй мировой войны.

«…Ждали войну… Люди словно устали от уверенности, что завтра будет то же, что и вчера… Над Тазгой дул какой-то тлетворный ветер».

Та, не их, война не обошла Тазгу. Юноши получили однажды «по грязно-белому конверту», «оказались приписанными к Девятому пехотному полку», прошли одиннадцать месяцев муштры во время «странной войны», восхищаясь неприступностью «линии Мажино», когда она уже была обойдена… И опять вернулись в Тазгу «терпеть свою нищету, как вол терпит ярмо». Но война продолжалась. О ней говорили, спорили, сидя на каменных скамьях перед мечетью. «В мире… глубоко потрясенном, каждый искал путей к возрождению: одни вспоминали былое величие ислама и мечтали воскресить его с помощью новых средств; другие, работавшие бок о бок с французами, помышляли о всемирном союзе пролетариев; были и те, кто ни о чем не думал, такие, кто копил деньги…»

Чахла и тлела человеческая надежда. Но не умерла, не сотлела вся в голубых сумерках, выползавших из ущелий на деревенскую площадь. Последние слова героя «Забытого холма» Мокрана: «Конечно, мне будет туго, знаю; но я все-таки дойду туда, куда должен. Иначе — нет в мире справедливости».

Мокран гибнет на занесенном снегом перевале. Значит ли это, что он проиграл? Что нет будущего, нет права на жизнь у Тазги, у Игзера (горной деревни, где происходит действие другого романа Мулуда Маммери — «Сон праведника»[3]). Нет, конечно, не значит.

И «Холм» и «Сон» посвящены эпохе пробуждения Алжира в годы второй мировой войны от колониального летаргического забытья. Война оказала огромное воздействие на алжирское общество, столкнув многих, кто прежде рождался и умирал, ни разу не покинув своей деревни, с незнакомой жизнью, с другими странами, людьми, с новыми мыслями и взглядами. Алжирцы, часто жертвуя жизнью, помогали колонизаторам воевать, и это заставило их задуматься: разве не должно было равенство на поле боя привести к равенству в мире, в труде, к такой же свободе для алжирцев, как та, какую они помогли добыть в огне французам? Новые надежды оказались мертворожденными, сменились отчаянием и гневом. Гневом, с которого начинается мужество. Герой романа «Сон праведника» Арезки в самый драматический момент своей жизни произносит: «Зарю надо добывать из толщи ночи, даже если поначалу кажется, что заря в эту ночь погрузилась безвозвратно».

«Третьим определяющим событием» в жизни Маммери явилась Алжирская национально-освободительная война, начавшаяся на рассвете 1 ноября 1954 года выстрелами в горах Ореса.

«Освободительная война стала для меня своего рода завершением и преображением всего, что я до тех пор видел, ибо она открывала народу дорогу в то, что называется так просто: жизнь».

…Мы познакомились вскоре после того, как алжирцы добыли свою зарю из толщи колониальной ночи, завоевали свободу, жизнь. Пришел час эйфории, романтического оптимизма, когда, кажется, нет ничего невозможного, потому что земля — наша, небо — наше, море — наше, будущее — наше; одно счастливое будущее, на всех поровну. Потом выяснится, что и на своей земле, под своим флагом жить трудно, что поровну не получается, что будущее не торопится и что оно не совсем такое, каким грезилось в партизанских отрядах, в гротах Ореса и Кабилии. Но пока люди радостно и дружно шагали по широкой тропе, через перевал, очищенный от завалов.