Лалангамена - Гордон Диксон

Гордон Диксон

Лалангамена

* * *

В том, что произошло на Разведочной станция 563 сектора Сириуса, можете винить Клея Харбэнка или Уильяма Питерборо, по прозвищу Крошка. Я не виню никого. Но я с планеты Дорсай...

Неприятности начались с того самого дня, как скорый на слова и поступки Крошка появился на станции и обнаружил, что Клей, единственный среди нас, не хочет с ним играть — хотя сам утверждал, что некогда был заядлым игроком.

Но развязка наступила через четыре года, когда они вместе вышли в патруль на осмотр поверхности купола. Все двадцать человек, свободные от вахты, собрались в кают-компании и чувствовали по звуку раздававшихся в тамбуре голосов, по лязгу снимаемых скафандров, по гулким шагам в коридоре, что всю смену Крошка язвил особенно колко.

— Вот и еще один день, — донесся голос Крошки. — Еще пятьдесят кредиток. А как поживает твоя свинушка с прорезью?

Я отчетливо представил себе, как Клей сдерживает раздражение. Потом послышался его приятный баритон, смягченный тарсусианским говором:

— Отлично, Крошка. Она никогда не ест слишком много и оттого не страдает несварением.

Это был искусный ответ, намекающий на то, что счет Крошки раздувался от выигрышей у своих же товарищей по станции. Но у Крошки была слишком толстая кожа для подобных уколов. Он рассмеялся, и они вошли в кают-компанию.

Похожи они были как два брата — или, скорее, как отец и сын, учитывая разницу в возрасте. Оба высокие, черноволосые, широкоплечие, с худощавыми лицами. Но прожитые годы наложили печать на лицо Клея, обострили черты, прорезали морщины, опустили уголки рта. Были и другие отличия. Однако в Крошке был виден юнец, каким когда-то был Клей, а в Клее угадывался мужчина, каким со временем станет Крошка.

— Привет, Клей, — сказал я.

— Здравствуй, Морт, — отозвался он, садясь рядом.

— Привет, Морт, — сказал Крошка.

Я не ответил, и на миг он напрягся. В чернильных глубинах его глаз вспыхнул огонь. Но я родом с Дорсай, а мы если уж бьемся, то насмерть. Возможно, поэтому мы, дорсайцы, очень вежливы. Однако вежливостью Крошку не проймешь — впрочем, как и тонкой иронией. На таких, как он, действует только дубинка.

Наши дела оставляли желать лучшего. Два десятка человек на Разведочной станции 563 — за Сириусом, у границы освоенной человечеством зоны — стали нервными и злыми; многие подали рапорты о переводе. Скрытая война между Крошкой и Клеем раскалывала станцию надвое.

Мы все пошли на Службу из-за денег — вот где таился корень зла. Пятьдесят кредиток в день. Правда, необходимо завербоваться на десять лет. Можно, конечно, выкупить себя, но это обойдется в сто тысяч. Посчитайте, сами. Почти шесть лет, если откладывать каждый грош.

Клей собирался отслужить полный срок. В бурной молодости он был игроком. Ему не раз доводилось выигрывать и спускать целое состояние. Теперь, состарившись и утомившись, он хотел вернуться домой, — в Лалангамену, на маленькую планету Тарсус.

С игрой он покончил. Это грязные деньги, говорил Клей. Весь свой заработок он переводил в банк.

А вот Крошка стремился урвать куш. Четыре года игры с товарищами принесли ему более чем достаточно, чтобы выкупиться и еще остаться с кругленькой суммой. Возможно, он так и поступил бы, не притягивай его, как Эльдорадо, банковский счет Клея. И Крошка оставался на станции, безжалостно терзая Клея.

Он постоянно бил в две точки: заявлял, что не верит, будто Клей когда-нибудь играл, и насмехался над Лалангаменой, родиной Клея, его заветной целью и мечтой. Со стариковской болезненной тоской по дому Клей. Только и говорил, что о Лалангамене, по его словам, самом чудесном месте во Вселенной.

— Морт, — начал Крошка, не обращая внимания на щелчок по носу и усаживаясь рядом с нами, — а как выглядит хиксаброд?

Выходит, не подействовала и моя дубинка. Очевидно, я тоже уже не тот. Не считая Клея, я был старшим на станции, наверное, потому мы и стали близкими друзьями.

— А что?

— Скоро он нас посетит.

Разговоры в кают-компании сразу прекратились, и Крошка оказался в центре внимания. Пересекая границу зоны человеческого влияния, любой гость обязан пройти через станцию, подобную нашей. Но в таком глухом уголке, где находилась Станция 563, это случалось крайне редко и всегда было выдающимся событием.

Даже Клей поддался искушению.

— Интересно, — сказал он. — Откуда ты знаешь?

— Я только что принял сообщение, — ответил Крошка, беззаботно махнув рукой. — Так как он выглядит, Морт?

На своем веку я повидал больше, чем любой из них, даже Клей. Это был мой второй срок на Службе. Я отлично помню события двадцатилетней давности — Денебский Конфликт.

— Прямой, как Кочерга, — ответил я. — Холодный и чопорный. Гордый, как Люцифер, честный, как солнечный свет, и тугой, как верблюд на пути сквозь игольное ушко. Похож на гуманоида с лицом колли. Вам, полагаю, известна их репутация?

Кто-то сзади сказал «нет», хотя, возможно, это было сделано ради меня. Возраст и меня превратил в болтуна.

— Они первые и последние платные посредники во Вселенной. Хиксаброда можно нанять, но нельзя уговорить, подкупить или силой заставить уклониться от правды. Вот почему они постоянно нужны. Стоит где-нибудь разгореться спору, как обе стороны нанимают хиксаброда, чтобы тот представлял их интересы на переговорах. Хиксаброд — воплощение честности.

— Что ж, мне это нравится, — заметил Крошка. — Отчего бы нам не устроить ему роскошный прием?

— Благодарности от него не дождешься, — пробормотал я. — Хиксаброды не так устроены.

— Ну и пусть, — заявил Крошка. — Все-таки развлечение.

В комнате одобрительно зашумели. Я остался в меньшинстве. Идея пришлась по душе даже Клею.

— Они едят то же, что мы? — спросил Крошка. — Так значит, суп, салат, горячее, шампанское и бренди... — Он с воодушевлением перечислял блюда, загибая пальцы. Его энтузиазм увлек всех. Но под конец Крошка не выдержал и вновь поддел Клея.

— Ну и, разумеется, — сказал он, — ты сможешь рассказать ему о Лалангамене, Клей.

Клей моргнул, и на лицо его легла тень. Я дорсайец и уже немолод. И знаю: никогда не следует смеяться над узами, связывающими нас с родным домом. Они так же прочны, как и неосязаемы. Шутить над этим жестоко.

Но Крошка был юн и глуп. Он только прилетел с Земли — планеты, где никто из нас не был, но которая много веков назад дала начало всем нам. Крошка был нетерпелив, горяч и презирал эмоции. В болезненной словоохотливости Клея, в его готовности вечно славить красоту Лалангамены он, как, впрочем, и остальные, уловил первую слабость некогда мужественного и несгибаемого человека, первый признак старости.