Бесценный хабар - Роман Приходько

Приходько Роман

БЕСЦЕННЫЙ ХАБАР

Вот он, последний взгорок, за которым должна быть деревня: конечный пункт, цель моей никчемной, проклятой жизни. Теперь лишь бы сил хватило, лишь бы уцелел дом на окраине с двумя берёзками у калитки и ещё много всяких «лишь бы», дающих надежду и преследующих меня последние двадцать семь лет. Лёгкие с хрипом гоняют воздух. Смертельной усталостью пропитано всё тело. Левая нога пульсирует болью в рваной ране на бедре.

Ботинок напитался кровью, отчего стопа при каждом шаге скользит по стельке. Ну и ладно, плевать! Главное — я пришёл, почти пришёл… Снова пустился дождь. Порывы северного ветра приласкали ледяными каплями лицо. Капюшон разорванной на спине грубой кожаной куртки не спасал, а превратился в хлопающий на голове парус, мешающий слушать Зону… Вот же жизнь сволочная — из одной зоны да в другую! Хотя, если здраво мыслить: зверь должен быть в клетке, пусть даже пространственной. Ступив на путь мщения, я уподобился животному: дикому, безумному, полному слепой ярости. Так уж выпало при раздаче судеб. А поступи я тогда иначе — смог бы жить с таким камнем на душе? Тоже не факт! Нахлынули не вовремя мучительные воспоминания. Безжизненное тельце дочурки, нежные маленькие ручки которой, словно сломанные детальки дорогой куклы, свисали неестественным образом, когда врачи отнимали её из моих объятий. Залитое кровью лицо любимой Варечки на плече. И… пьяная рожа водителя грузовика, сбившего велосипед жены, ехавшей с дочкой со школы. Это всё, что я помнил из той далёкой, прошлой жизни. Остальное отгородилось тёмным занавесом. Детство, служба, работа, свадьба — всё кануло в Лету. Даже лица любимых: живых, до аварии, с улыбками — стёрлись безвозвратно. Начало моего теперешнего «я» родилось в момент приговора судьи.

Три года колонии строгого режима за зверское убийство водителя.

Затем понеслось: семь лет за почти удавшийся побег, пятнадцать вёсен за ограбление инкассаторов «с отягчающими обстоятельствами» да последние два года в Чернобыльской Зоне. И вот я у цели этой второй пародии на жизнь. Полувековой марафон по извилистым дорогам судьбы подходит к концу. Во всяком случае, иного пути нет и времени тоже. Над пологой вершиной холма постепенно появились верхушки редких деревьев, печные трубы домов, крыши… всего четыре уцелевших строения. Господи, только бы одно из них было то, что нужно! Небольшая деревенька раскинулась на опушке рощицы и оказалась перерезанной пополам прямой асфальтированной дорогой. С севера виднелась широкая река, очевидно, та самая мёртвая Припять, о которой говорили недавние спутники, взявшиеся сопроводить меня в эти опасные места. Справа населённый пункт плавной дугой опоясывал глубокий овраг, поросший высоким камышом. И кругом руины: остовы сгоревших построек, местами полуобвалившиеся сараи, закопчённые столбы дымоходов; лишь только четыре более-менее сохранившихся постройки на окраине. Останавливаюсь, дрожащей рукой достаю бинокль. Сквозь густую пелену дождя с трудом просматриваются фасады: длинный, кирпичный с перекосившимся крыльцом — не то. В подсознании ясно сидела картинка из недавнего кошмара, где на пороге низеньких сеней шалёванного домика, украшенного резными наличниками окон, стоит, ссутулившись, мёртвая Варя, прижимая к груди неживую дочурку. Лиц не видно, всё закрывают спутанные пряди волос. Но я-то знаю, что это они, ждут меня… Дальше в оптике промелькнули ещё два каменных строения, и наконец… В груди всё сжалось, перехватило дыхание. Это он! Те же узоры вокруг окошек, пусть и краска облупилась от времени; те же деревянные сени с двустворчатыми дверьми. Спасибо, Боже! Значит, есть ещё надежда!.. Прячу бинокль, на ходу снимаю с плеча автомат и по мере возможности бегу из последних сил. Ботинки предательски скользят, капюшон сразу сорвало ветром, глаза заливает дождём — не до этого.

Главное — цель жизни в нескольких сотнях метров, прямо передо мной, я вижу её! Теперь немного везения, капельку удачи, напёрсток внимания Фортуны — и можно спокойно умереть… Обессиленно висну на запертой изнутри калитке, захлёбываюсь непрекращающимся кашлем, во рту привкус крови. Знаю, у меня последняя стадия туберкулёза — наследие первой зоны. Но время ещё есть, во всяком случае, надеюсь на это. Набат в голове постепенно стихает, сползает марево с глаз.

Привычно проворачиваю запор через щель калитки. Почему привычно? Да потому, что всё здесь сделано моими руками. Я жил в этом доме. Так записано на второй странице первого уголовного дела. Над головой, в сцепившихся кронах беспокойно скребутся ветви берёз. Изъеденный ржавчиной водосток старательно, на манер решета, звучно просеивает воду с шиферной крыши. Заунывно скрипят несмазанными петлями входные двери. Запустение жилища поубавило радости, медленно окуривая разум дымкой тоски. Вхожу во двор, сдираю пласты грязи, облепившие подошвы о забитый специально для этих целей изогнутый уголок. Сняв автомат с предохранителя, поднимаюсь на порог. Из проёма тянет затхлостью и печной сажей. Осторожно крадусь по коридору, под ногами чуть слышно шуршит листва. Несколько шагов, и я в гостиной. Замираю посреди комнаты, оглядываюсь. Пусто. Отчаянье сковало душу. Позабыв обо всём на свете, лихорадочно мечусь по дому, заглядываю во все щели, разгребаю руками мусор…

Кроме остова железной кровати в спальне, газовой плиты на кухне и кучи битого стекла посреди кладовки нет ничего, что напомнило бы о прошлой жизни. Медленно сползаю по стене напротив печки. Глухо приземляется отброшенный автомат. Слёзы заливают глаза. Беззвучный крик вырывается наружу, постепенно перерастая в звериный вой. Грудь распирает от боли, будто через трещину в сердце вырвались на свободу адские черви, грызущие и щекочущие остатки души.

— Дёрнешься — завалю! — внезапно донеслось со стороны окна. Поворачиваю голову, сквозь мутную пелену различаю в проёме силуэт с оружием, направленным на меня. Тут же в комнату вваливаются трое в брезентовых плащах. Первый сходу подбирает мой автомат и, тыча в лицо стволом дробовика, восклицает:

— Тю! Та у нас тут сопли! Глянь, Север! Последний из «гостей» отодвинул остряка с ружьём, опустился передо мной на корточки и устало выдавил:

— Здорово, Туман… В сенях послышался грохот, затем тирада отборных матюгов: кто-то споткнулся на пороге. За эти секунды я немного навёл резкость и встретился взглядом с помощником Санитара, чья бригада «держала» западную часть Рыжего леса.

— А мы тут помочь тебе решили, — прищурился Север, — думаем: не пристало старому урке тяжести таскать… Молчавший до этого здоровяк с «Печенегом» презрительно всхрапнул на манер представителей лошадиной породы.

— Где хабар-то? — густые брови вора сошлись на переносице.

— Нету, — выдавил я еле слышно. Лицо Севера разгладилось, в серых глазах блеснули злые искорки:

— То есть, ты хочешь сказать, что заначку с рыжьём, о котором мы столько наслышаны, кто-то закрысил? Молчу. В голове пролетают мысли, как бы быстрее умереть, без мучений. Хотя, наверное, с этими зверьми так просто не распрощаешься. Разве что попробовать «лимонку» достать? Не прорежет…

— Послушай, фраер, — Север поднялся и достал сигареты, — если ты думаешь, что меня просто так можно кинуть, то ты — конченый чмошник, в натуре. Я ж тее каждую косточку переломаю, медленно, по одной. Щёлкнула зажигалка, сквозняк крутанул облачко дыма и вытянул в дождь через окно. Ветер заметно притих, отчего снаружи стало спокойней, тише, уютней. Весело журчали ручьи с желобов, им вразнобой подпевали одиночные струйки и капли. Всё это разноголосое сопровождение непогоды навевало успокаивающее чувство домашнего очага. Ещё бы печку затопить, да рамы остеклить…

— Может ему яйца в двери защемить? — блеснул смекалкой да фиксатой улыбкой прыщ с ружьём. Север зажмурил правый глаз, дабы дым не попал, и властно гаркнул:

— Обшмонайте его! Не успеваю даже дёрнуться, как мощный рывок за грудки ставит меня на ноги. Это пулемётчик играючи поработал одной рукой. Наши лица чуть ли не соприкасаются. Холодный взгляд убийцы прожигает насквозь.

Похоже, я ему не нравлюсь. Шустрила с замашками садиста умело опустошил мои карманы, чувствовалась школа карманника. Жалкая добыча с немого согласия старшего перекочевала в разгрузку фиксатого. Здоровяк разжимает хватку, отступает назад и фиксирует мою грудь стволом «Печенега». Выражение его лица остаётся прежним, не предвещая ничего хорошего. Как раз то, что мне нужно. Короткой пулемётной очереди хватит с головой. Как всегда — не везёт. Словно прочитав мои мысли, Север неожиданно делает широкий шаг навстречу и впечатывает подошву ботинка аккурат в солнечное сплетение. За секунду отлетаю к стене, бьюсь затылком, падаю мешком на пол, пытаюсь втянуть воздух — бесполезно. Меркнет в глазах, но сознание не теряю. Набирая темп, в голове пульсирует темнота — вот он, конец… Рано обрадовался. Проклятые гнилые лёгкие резко раздуваются и тут же захлёбываются в приступе кашля. Кроваво-чёрные сгустки вылетают изо рта, прилипают к нёбу, пачкают губы, воротник куртки, прелую листву на полу; такое чувство, что выплюну все внутренности… Но, снова — не судьба. До чего же живучая тварь, человек. Вроде должен же был захлебнуться к чертям собачьим, издохнуть, наконец. Ан нет! Постепенно прихожу в норму. Сквозь хрипы слышу, как Север приказывает подручным перерыть весь дом. Вот придурки! Неужели не ясно, что никакого золота не существует?! Возле лба нарисовывается облепленный грязью ботинок. Зажмуриваю глаза в ожидании новой порции боли.