Идеалы «Дня» по «Современной Летописи» - Иван Аксаков

Иван Сергеевич Аксаков

Идеалы «Дня» по «Современной Летописи»

Нельзя не признать за нашим новейшим временем, и именно у нас в России, той замечательной особенности, что оно вызвало и продолжает вызывать каждого на поверку своих личных политических убеждений. Мы разумеем здесь, конечно, только образованные русские классы. Пробавляться, как прежде, смутными политическими вожделениями, с тайным сознанием, внутри себя, их несбыточности или несвоевременности – становится уже невозможным или по крайней мере непривлекательным и неудобным. Приходится волей-неволей определять не только свою точку зрения, более или менее теоретическую, но даже и «точку стояния», Standpunct, как выражаются немцы: то есть где стоишь, с кем стоишь и за что стоишь? Обстоятельства побуждают к точному и неуклонному ответу; предъявляется запрос на определенное, какое бы то ни было, политическое вероисповедание, на положительный символ политической веры. Может быть, мы несколько преувеличиваем, то есть придаем ту важность этому явлению, которой оно в настоящее время еще не имеет – по крайней мере не в такой степени: все это очень может быть, но во всяком случае таков неминуемо должен быть логический ход отвлеченного сознания той нашей среды, которая называется обществом и которая, живя своею отдельною жизнью, доходит в своем развитии до многих теоретических вопросов, которые ставит и решает себе совершенно независимо от их практической своевременности. Нередко: В столицах шум. Гремят витии. Кипит бумажная война. Что ж там во глубине России? Что там?.. Немая тишина…

Тем не менее раз начавшаяся, хотя бы и отвлеченная жизнь нашего общественного сознания должна совершить свой круг вполне, и потому мы можем только радоваться, что в ней возникает запрос на большую отчетливость и определительность убеждений. Остается желать, чтобы печать наша была скорее поставлена в те условия, при которых не было бы места недомолвкам, двусмысленностям, намекам и неизбежным от того недоразумениям.

Но едва ли к недоразумению можем мы отнести статью неизвестного автора, за подписью: «Провинциальный читатель», в 8-м номере «Современной Летописи» или воскресных прибавлений к «Московским Ведомостям», под заглавием: «Идеалы газеты „День“». Мы очень благодарны автору за попытку разъяснить наши, или, как он выражается, славянофильские идеалы; мы готовы были бы как ему, так и каждому помочь в этом близком нам деле; мы были бы не прочь и от самой обстоятельной полемики по интересующему г. «Провинциального читателя» вопросу, если бы, с одной стороны, эта обстоятельность была вполне доступна как нам, так и нашим оппонентам, а с другой, если бы почтенный г. Читатель обнаруживал более уменья читать и понимать читаемое. «Ужели слово найдено?» – восклицает он стихом из Онегина в начале своего исследования о наших «идеалах» и потом, вырвав два или три выражения из передовой статьи 6 N «Дня», заканчивает следующим полновесным выводом: «Славянофильские теоризирования „Дня“, – говорит он, – в которых нет никакого смысла, могут вести только к „демократическому царизму, который призывал бы Государя деспотически властвовать над приниженною массою“, о чем говорится в статье газеты „Le Nord“, переведенной в „Русском Инвалиде“, и в передовой статье 30-го N „Московских Ведомостей“»… «Не это ли, – восклицает он в заключение и в ответ своему эпиграфу из Онегина, – не это ли, вместе с поземельною общиной, составляет государственный и общественный идеал газеты „День“, и не добрались ли мы до положительного смысла ее общих мест и намеков?». Итак, слово найдено: наш государственный и общественный идеал – демократический царизм, деспотизм и приниженная масса. Обвинение капитальное! Гордый такою находкою, поразив наповал славянофилов, автор сам удерживает за собою выгодную позицию благородно-негодующего либерала. И конечно, есть от чего придти в негодование!

Посудите сами: приниженная масса!! Ведь это значит: бесправная, безгласная, порабощенная, униженная народная масса… Вот чего добивается для народа «День» и против чего восстает, по-видимому, народолюбивый автор! Каким же образом этот самый «День», мечтающий о принижении народной массы, называется в то же время и в той же статье демократически социальным журналом, – это противоречие остается не объясненным, но не в этом дело. Возвышенный либерализм автора, принимающего под свою защиту народ, который мы, напротив, хотим будто принизить, достоин искреннего сочувствия, и прежде всего со стороны тех, которые стоят за права и свободу народной жизни, то есть славянофилов; но помедлим немного с славянофильским сочувствием и поищем у автора более существенных примет его либерализма. Либерал-то он либерал, но посмотрим поближе – какого сорта. Сорта известного, читатель, и вам, вероятно, знакомого: вы сейчас же узнаете его по следующим приметам, несмотря на все старание автора замаскироваться. Он, народолюбивый автор, явный противник коренного народного учреждения – поземельной общины; он называет дворянскую грамоту Екатерины II «великолепным памятником законодательства», под сению которого, между прочим, «Россия прожила славнейшее доселе время своей исторической жизни»; далее идут: тонкий намек на «аграрные законы», вместе с известными выходками против «бюрократии и ее нивеллаторских инстинктов», – и презрительное выражение «о каких-то потерянных основах народной жизни, которых надобно искать в мирской сходке!».

Все это очень явно дает нам уразуметь, с какого сорта либералом мы имеем дело. Точь-в-точь таким же либеральным костюмом, с такими же нападениями на бюрократию и с таким же восхвалением дворянской грамоты или аристократического принципа прикрываются и теории «Московских Ведомостей» об обезземелении крестьян и о сосредоточении поземельной собственности у крупных землевладельцев, вместе с предоставлением им, в качестве образованных людей, права наказывать крестьян розгами («Московские Ведомости», N 161, 1864 г.). В таком же вкусе и либерализм гг. Бланков, Ржевского и прочих многочисленных адептов почтенной газеты. Это либерализм, зиждущийся на обезземелении крестьян! Вот он – идеал, к которому влекутся эти поборники свободы, эти благородные противники бюрократизма, а в сущности – самые усердные защитники и «столпы» бюрократии! В самом деле эти господа как бы усвоили себе в виде непременной принадлежности их либеральных теорий – нападки на бюрократию. Такое положение очень выгодно, потому что самым дешевым способом дает возможность прослыть либералами. Где нападают на бюрократию – там уже непременно, значит, пахнет либерализмом! Ведь восставать против бюрократизма – это значит стоять за права органической жизни? А стоять за права жизни… да кто же может опорочить такое знамя?!..

Оставляя покуда в стороне речь о наших собственно идеалах, постараемся снять маску с наших противников и показать, что в сущности они и бюрократы – одного поля ягода, служители одного и того же начала, и что «демократствующий царизм с деспотическим властвованием над приниженною массой» есть, конечно, не цель и не идеал (мы будем добросовестнее наших противников) – но непременный результат их либеральных стремлений.

Что такое бюрократизм в обширном смысле слова? Это преобладание государственного начала над жизнью, это притязание заменить новые силы народного организма искусственным механизмом администрации; это господство теории или теоретической благонамеренности, опирающейся на власть и понимающей жизнь как послушный материал, как tabula rasa, как белую бумагу, на которой можно начертить что угодно усердным резцом администрации. Естественное стремление бюрократизма – подавить всякую органическую силу в жизни, стереть всякую индивидуальную особенность быта, даже самую народность, во сколько она самостоятельна и своеобычна и потому мешает бюрократии достигать сочиненного ею за жизнь идеала, – одним словом: сломить и сокрушить все живое, упорное, сопротивляющееся или неуд обоподчинимое. Если бы могло ей удаться обезнародить народ – торжество бюрократии было бы полное: она подчинила бы регламенту всякую личную свободу. Но такие стремления – обезнародить народ – редко удаются и встречают сопротивление большею частью именно в народных массах, в их бытовых основах и коренных учреждениях, – куда, в такие печальные годины, замыкается, как в зерне, народная органическая сила, выжидая благоприятного времени для своего обновления и дальнейшего развития. Высшие классы народа большею частью склоняются пред таким напором государственного начала и разрывают связь с своею народностью, пока, благодаря упорному сохранению народом своих народных начал, не возникнет и между ними народного самосознания, – сначала отвлеченного, потом являющегося уже как просвещенная сила, на помощь живым, уберегшимся народным органическим силам. Вот что представляет нам история австрийского бюрократизма по отношению к славянским племенам Австрийской империи.