Мистер Хайд - Буало-Нарсежак

Буало-Нарсежак

Мистер Хайд

Вероятно, это всего лишь сбой… нарушение какой- либо секреции… нехватка какого-то витамина… отказ одного из ферментов вступить в химическую реакцию с другими… и всего этого достаточно, чтобы мозг превратился в мрачную пустыню, иссохшую и бесплодную субстанцию, кладбище окаменелых слов, где уже больше не вызреет образ или изящная фраза, подобная нежному голубому цветку.

— Доктор, я выдохся.

— Да что вы? Ведь ваши статьи вы пишете сами. Разве нет?

— Да, пишу, если можно так выразиться. Но, во-первых, у меня уходит на это все больше времени. И потом, кто угодно может пересказать содержание книги. Достаточно набить руку. Вылавливаешь несколько цитат на свой вкус. Приправляешь их лестными отзывами. В конце концов накапливается стандартный набор штампов и…

— Дорогой Жантом, вы преувеличиваете.

— Вы действительно считаете, что я преувеличиваю? Ну что ж, назовите мне хоть один достойный труд, который я написал после того, как мне вручили премию Четырех жюри. Да, были захудалые заметки, великое множество рецензий, всякие штучки, для которых требуются память и сноровка… Но я уже больше ничего не придумываю, не создаю, не изобретаю, я больше никто… И это длится уже в течение нескольких лет. Сначала мне казалось, что все станет на свои места, что достаточно всего-навсего приняться за дело где-нибудь вдали от Парижа и от телефона. Но нет… В глубине души я тогда еще предчувствовал поражение. Но хуже всего, понимаете, хуже всего, что меня продолжают считать талантливым. В редакции, в издательстве, на вечеринках все любезно интересуются: «Как дела?.. Какие планы?.. Вы над чем-нибудь работаете?» Что мне прикажете отвечать? Я подмигиваю, как бы говоря: «Подождите, а там посмотрим». А вернувшись домой, кусаю себе локти. Не говорите, что как писатель я переживаю климакс. Мне сорок пять лет. Как раз тот возраст, когда способности достигают самого расцвета. Что же со мной происходит?

Жантом пускается в размышления. Скорее даже нет. Он начинает пережевывать, перебирать одни и те же мысли. Любуется Сеной, ее медленным течением, отблеском волн. С какой-то вялостью думает: «Моне, Ренуар… Им не доводилось ломать себе голову. Сюжеты сами к ним приходили. Они всегда садились за накрытый стол. А я… как раз сюжет от меня и убегает… Путеводная нить… щелчок, за которым следует взрыв, ничтожный электрический разряд, вызывающий тем не менее пожар. Как объяснить это врачу? Плевать мне на тонизирующие средства. И не надо мне говорить о самоцензуре, отторжении и других бреднях психиатров. Я сам себя вижу насквозь, как в глубокой, ледяной, неподвижной воде, в которой нет никаких тайн».

Разумеется, врачи в этом ничего не понимают, профессор Балавуан не отличается от остальных, хотя он и написал несколько книг, а не романов. Все эти люди, описывающие свои путешествия, свою молодость, этапы жизни, считают, что они пишут, что литература — открытое для всех и каждого сердце, но…

Жантом вошел в кафе, сел рядом с туристами, стараясь затеряться в толпе площади Сен-Мишель, раствориться в шуме. Но в голове вдруг пронеслась фраза, которую он долго не мог оформить: «Литература — это оргазм без полового партнера».

Он подскочил, сказал сам себе: «Неплохо! Надо запомнить». Вынул записную книжку в кожаной обложке, достал ручку и записал. «Оргазм без полового партнера», потом перечитал несколько афоризмов, собранных за предыдущие дни. Он остался доволен собой. Кое-какие из них могли бы принадлежать Жюлю Ренару. Самые лучшие мысли приходят к нему во время прогулок по острову Сите, или в соборе Парижской Богоматери, или на мосту Мирабо повсюду, где еще чувствуются остатки поэзии, как пыль в лучах солнца. Но ведь это действительно только остатки. Использовать их уже нельзя. Это как эфемерный элемент эмоций, который, вероятно, сумел бы поначалу подпитывать огонь алхимиков, предвещая грядущую трансформацию чувств в тонкую, сладостную игру прозы. Оставалось найти искру. Жан- том допил свою чашку. По правде говоря, кофе ему совсем не хотелось. Он заказал кружку пива, чтобы иметь возможность побыть здесь еще немного и продолжить свои размышления, которые служили ему оправданием и извинением. Он мог сказать себе: «Я ищу выход. Я ошибаюсь, думая, что стал беспомощным. Просто я переживаю кризисный период, как и многие другие писатели до меня». Но, надо признать, этот период длится с… Подсчитать просто… Уже шесть лет. С того времени, как он женился на Мириам. Извините, не на Мириам: на Валери Ласаль. Где она выискала такой дурацкий псевдоним? Жантом заказал еще одну кружку. Валери Ласаль. От одного этого имени грудь начинает жечь обида. Почему он уселся рядом с бульварами и книжными магазинами? Достаточно пройти несколько шагов, и наткнешься на последний роман Валери «Страждущие души». По сравнению с «Ранеными сердцами», «Погибшей любовью» и тому подобными этот роман еще ничего, не настолько откровенно глупый. Этим летом он побьет все рекорды… Жантом начал разговаривать сам с собой вслух, словно старик. Потом его вдруг охватило странное веселье. Он собирает сплетни, разговоры, толки в поисках идеи, как Эммаусский путник в поисках чуда, но зачем ему все это? У него ведь под рукой есть вожделенный сюжет. Уставший от трудов писатель женится на преуспевающей романистке. Все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Слишком желанно. Слишком размеренно. Плохой сценарий торопливого режиссера. И в то же время разве не естественна, разве не нормальна встреча двух писателей в раскаленной атмосфере издательства или шоу-бизнеса? Что может выглядеть банальнее, чем брачный полет самца бабочки к самке, распространяющей вокруг себя аромат популярности?

К тому же Мириам была весьма соблазнительна и красива. Впрочем, она до сих пор такая же. Пополнела лишь из-за того, что не делает зарядку, а сидит прикованная к столу, как каторжник на галерах к своему веслу. Пятнадцать страниц в день. Господи! Как можно ежедневно выдавать по пятнадцать страниц без единой помарки, ничего не правя? И это писатель! Скорее шелкопряд. Но она же готовый персонаж для романа. «Я тоже, — думает Жантом, — персонаж из романа. Ах! Если б я захотел…»

Он встал и медленно пошел по тенистому тротуару бульвара Сен-Жермен в сторону площади Одеон. Время у него есть. Только бы до пяти часов закончить рецензию. Уже много месяцев он надеется, что Мириам вдохновит его. Вот женщина, принесшая в жертву все ради того, что она называет своим ремеслом. Надо ее слышать, когда она заявляет: «Я профессионал». Как будто она — Караян или какой-либо другой профессионал высшей марки. Короче — священное чудовище, как дерево в тропиках, парализующее всякое живое существо, попадающее в его тень.

«Я тоже парализован, — подумал Жантом. — Ее жизненная энергия подавляет меня. И еще, допустим… Я пишу роман. Сколько за него получаю? Тридцать тысяч… Сорок тысяч… В лучшем случае. Но она. За то же время она зарабатывает триста или четыреста тысяч. Да все рассмеются мне прямо в лицо».

Он зашел в кафе «Ла Рюмери». Нет никакого желания писать двадцать строк о Дютуа с его книжонкой про коралловые рифы. К черту! Ему необходимо выпить чего-нибудь приятного и холодного, чтобы вернуться к своим размышлениям. «Не стоит строить из себя Жуандо, — сказал он себе. — И надо быть честным. Мириам — не Элиза. Она хуже, потому что глупа. Она не понимает, что предлагает своим читателям, вернее клиентам, готовую к употреблению, пережеванную пищу, невероятную гадость и пошлость, которую никто не осмеливается изобличить. В то время как я, который так умен, да, это так, сижу на мели, потому что уважаю печатное слово. И если Мириам — по сути — героиня романа из-за всякого отсутствия критического отношения к себе, то я — чудак с чрезмерным воображением. Нам не удастся найти друг друга».

Напиток прилипает к губам. Удовольствия никакого. Он закурил сигарету. Это тоже не принесло удовлетворения. Но все, что хоть на несколько минут отдаляет возвращение домой, успокаивает его. Если, конечно, можно назвать домом помещение, где Мириам живет на одном этаже, а он на другом. Встречаются они изредка. Но «ладят». Там, наверху, раздаются знакомые шаги. Она внизу слышит эти экзотические звуки, которые вроде бы помогают ей работать. Его терзает чувство огромной несправедливости. И что делать? Разумеется, работать, во что бы то ни стало выжать как можно больше из чистой страницы. Разве он не слышал в своем кабинете, как начинающие авторы вроде бы скромно, но пуская пыль в глаза, говорят:

— Мои герои сами ведут повествование. Они сами выбирают путь.

— Но ведь у вас есть изначальная идея?

— Никакой.

Лжецы! Как будто рукопись — это подсмотренная на школьной перемене сцена. Пусть спросят у Мириам, как она это делает. Ведь она так хвалится, что строит планы, которые…

Жантом в глубине души рассмеялся. По правде говоря, это даже не планы, а гороскопы, составленные по строгим правилам. Он видел, как она работает. Она устанавливает дату, час, место рождения, просто так, наугад. Потом, исходя из этого, при помощи сложных расчетов и таблиц выводит астральную тему одного героя, затем другого и так далее. Знаки и символы планет с помощью квадратов, треугольников и прямоугольников мало-помалу влияют на браки и размолвки, знаменующие собой повороты судьбы, и тем самым определяют необходимое развитие интриги, которое она сама никогда не смогла бы придумать. И при этом она имеет наглость заявлять: «Все идет само собой». Она упрекает Бальзака, которого едва знает, в том, что у него неудачные герои с астрологической точки зрения. Да, ее стоит прикончить.