Только мертвые больше не возвращаются - Леопольд Захер-Мазох

Леопольд фон Захер-Мазох

Только мертвые больше не возвращаются

(Новеллы русского двора – 9)

Первый майский день 1767 года не обманул ожиданий жителей Москвы. Этот прелестнейший из праздников на Руси из года в год отмечался массовым выездом в расположенную всего в нескольких верстах от Первопрестольной рощу; но поскольку заморозки или дождь слишком часто омрачали людям радость, они уже за много дней до предстоящего события с опаской поглядывали на каждое облачко. Только на сей раз день выдался по-настоящему майский, деревья покрылись молодой зеленой листвой, а на кустах распустились первые цветы; со всех сторон доносилось бодрое щебетание птиц, и небосвод голубым шатром раскинулся над деревней царской резиденции.

В доме богатого купца Петра Павловича Самсонова собралось небольшое, но достойное общество, чтобы принять участие в совместной поездке на природу. Дом располагался на самой широкой улице Китай-города, имел деревянное, выкрашенное белой краской парадное крыльцо, тонированные под мрамор балки, крышу, над которой высился маленький золоченый купол, и в прилегающем садике – китайский павильон. В просторной, с роскошью обставленной гостиной господа пили чай со сладостями и дожидались женщин, еще занимавшихся своими туалетами. Мужчин было четверо: хозяин дома Самсонов, крупный, дородный и осанистый купец старого закала в русском костюме, шелковом кафтане, опоясанном широким кушаком, лицо его обрамляла круглая борода, брат его жены, господин Ямроевич, служивший писарем в имперской канцелярии, маленький, сухонький человечек во фраке цвета корицы, белом шейном платке, желтой шелковой жилетке, сизого окраса штанах до колен, чулках и башмаках, с напудренной головой, парой толстых завитков на висках и косицей, походившей на обрубленный собачий хвостик. Далее следовал Иван Сергеевич Бабунин, зять Самсонова, супруг его старшей дочери Федоры, молодой человек в русском национальном костюме с испещренным оспинами лицом, все дело и работа которого единственно в том только и заключались, чтобы владеть несколькими прекрасными домами в Москве; и, наконец, молодой офицер, капитан Апостол Чоглоков. Последний обладал тем преимуществом, что тесно облегающим и богато украшенным мундиром имел возможность выгодным образом подчеркнуть достоинства своего высокого роста и стройной фигуры. Пудра, делавшая его волосы совершенно белыми, эффектно оттеняла его смуглое, с благородными чертами лицо, а его темно-голубые глаза были пылкими и мечтательными.

Господина Ямроевича в этот день постигло особое несчастье. Он с удовольствием разыгрывал из себя посвященного во все политические мистерии государственного деятеля, хотя практическое его служение на благо отечества едва ли простиралось дальше заточки перьев, коими министры подписывали бумаги. Каждый раз, когда ему удавалось подслушать что-нибудь новенькое, он принимал вид хорошо осведомленного человека, охотно делал полупрозрачные намеки и важно крутил табакерку между большим и указательным пальцами правой руки до тех пор, пока не возбуждал наконец всеобщего любопытства. Затем, когда к нему начинали приставать с расспросами, его обычно цвета дубленой кожи лицо вспыхивало пурпурным румянцем точно диск восходящей луны, и он в конце концов чуть слышным голосом принимался рассказывать то, что знал, откашливаниями же, фырканьем, поплевыванием и чиханием в значительной мере дополняя то, чего он не знал. Но сегодня с ним случилось несчастье. Он с торжествующим видом вошел в комнату, однако никто не придал его появлению особого значения, и теперь он молча сидел за столом со сложенным в выразительные морщины лицом, не привлекая ничьего внимания, и уже в пятый раз бросал многозначительную фразу: «Их величество императрица тоже примет участие в сегодняшнем выезде», чтобы хоть кто-нибудь из присутствующих отреагировал на его важное сообщение и в связи с этим задал вопрос.

Он только что предпринял было очередную попытку, будто флюгер в бурю закрутил между пальцев табакерку и пробормотал: «Императрица… м-да, зачем бы это она пожаловала в Москву?», когда в комнату вошли женщины и опять никто не заинтересовался его загадочной репликой.

Первой шествовала госпожа Евдокия Самсонова, сорокалетняя матрона, когда-то в молодости бывшая весьма симпатичной, свежей и нежной, но сейчас, подобно большинству русских женщин ее возраста, чудовищно растолстевшая и, казалось, с трудом дышавшая под слоем жира. В богатом старорусском одеянии она выглядела как разубранная лошадь в санной упряжке. За нею следовала замужняя дочь Федора Бабунина, потом шли обе незамужние, Елизавета и Василиса, все три миловидные, румяные, с несомненной предрасположенностью к полноте, и принаряженные по-праздничному. Самой последней быстрым шагом в комнату гордо вошла молодая девушка лет шестнадцати от роду, среднего роста, ладная, с пышными темными волосами и жгучими глазами, это была самая младшая и самая красивая дочь Самсоновых Маша, называемая всеми Цыганкой. Первый взгляд ее обратился на симпатичного офицера, который не замедлил подняться из-за стола и, отвесив в направлении остальных женщин глубокий в стиле менуэта поклон, двинулся навстречу девушке, чтобы поцеловать ей руку. Красавица Маша по русскому обычаю живо наклонилась к нему и цветущими устами коснулась его лба.

Никто из присутствующих не усмотрел ничего необычного в этом приветствии, тем более, что Чоглоков считался признанным претендентом на руку красивой купеческой дочери. Ясное чело Маши прикрывала унизанная жемчугом налобная повязка из красного бархата, сиявшая вокруг ее головы подобно иконописному венцу, а сама она была в новом кумачовом сарафане, расшитом по красному полю золотым шелковым узором.

Господин Ямроевич воспользовался этим удобным случаем, представившимся его политически значимому красноречию, и на сей раз голосом, который никто не смог бы пропустить мимо ушей, произнес:

– Машенька, сегодня ты выглядишь ровно сама царевна, да, да, ты нынче ее увидишь, вы все ее увидите, она сегодня тоже выезжает. Наверняка многих это заставит кое о чем задуматься, например: «Отчего это наша матушка Екатерина Вторая сейчас находится именно в Москве, а не где-нибудь в другом месте?».

Писарю цвета корицы на этот раз и в самом деле удалось привлечь к себе всеобщее внимание.

– Да, как получилось, что императрица сейчас оказалась именно в Москве? – спросил Самсонов, и его поддержали остальные, за исключением капитана, который только мрачно нахмурил лоб.

– Конечно, – неторопливо ответил Ямроевич, при этом табакерка в его руке тоже застыла в дипломатическом спокойствии, – кое-кто мог бы объяснить это, однако, знаете ли… есть секреты-с… соображения государственного порядка…

– Ну, мы, понятное дело, не собираемся приставать к вам с вопросами, – вмешался в разговор Бабунин, – а беспокоимся, прежде всего, о нашей поездке.

– Тем не менее, однако, пристаете ко мне, – с большим достоинством ответил писарь, – я ничего не выдам, таков уж у нас в имперской канцелярии, простите, неписанный закон.

Собравшиеся спустились с крыльца и заняли места в двух красивых колясках: в одной поместился купец, его жена, капитан и Маша, во второй – три другие дочери с Бабуниным. И так они катили по старинным московским улицам между каменными дворцами и деревянными постройками, пока коляски не достигли роскошной аллеи из исполинских елей, которые сопровождали едущих на протяжении всего пути в несколько верст. Вся богатая и зажиточная Москва, казалось, пришла в движение, и даже мелкое обедневшее дворянство не могло и не желало в этот день отставать от других. А посему среди шикарных, запряженных горячими рысаками экипажей высшей знати, с восседавшими в них дамами в высоких париках и пышных широченных юбках, которые уверенно катили нескончаемой вереницей и облучки и подножки которых занимали слуги в расшитых золотом униформах, можно было увидеть повозки, запряженные клячами, сбруя которых была связана веревками, а ливреи лакеев зияли прорехами. Здесь новомодные застекленные кареты, там старые повозки, эдакие Ноевы ковчеги на колесах, стонущие и скрипящие на каждом шагу. Между обоими потоками карет, выезжающих из города и возвращающихся обратно, видны были элегантные мужчины, офицеры и солдаты, которые, поддерживая общий порядок, гарцевали взад и вперед на резвых конях, в то время как справа и слева от проезжей части толпились тысячи празднично одетых крестьян и любовались зрелищем.

В движении находилось более двух тысяч колесных перевозочных средств, и многие тысячи людей уже заполнили рощу, когда туда добралась наша компания. Группы деревьев сменились теперь бескрайними лугами и цветущим кустарником, источающим вокруг благоухание. В подходящих местах были разбиты вместительные шатры, в которых за легкими закусками расположились на отдых важные персоны и угощали своих друзей.