Искатель. 1993. Выпуск №3 - Роберт Хайнлайн

ИСКАТЕЛЬ 1993

Выпуск № 3

Роберт Хайнлайн

НЕПРИЯТНАЯ ПРОФЕССИЯ

ДЖОНАТАНА ХОУГА

…не может быть у счастья

Счастливого конца.

Бесстрашно отгоните

Надежд самообман,

С достоинством примите

Тот жребий, что нам дан:

Отжив, смежим мы веки,

Чтоб не восстать вовеки,

Все, как ни вьются реки —

Вольются в океан [1].

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Это кровь, доктор? — Джонатан Хоуг нервно облизнул губы и подался вперед, пытаясь разглядеть, что же все-таки написано на полоске бумаги в руках врача.

Но доктор Потбери прижал листок к жилетке и глянул на Хоуга поверх очков.

— Неужели так страшно, если у вас под ногтями вдруг окажется кровь? — подозрительно спросил он.

— Да нет. То есть… конечно, не страшно. Но ведь это кровь, правда?

— Нет, — весомо произнес Потбери. — Это не кровь.

Хоуг знал, что должен испытать облегчение, но как ни странно, этого не произошло. Он вдруг понял, почему все это время так отчаянно цеплялся за мысль, будто бурая грязь под ногтями — запекшаяся кровь. Он просто боялся чего-то более страшного.

У него засосало под ложечкой, но он должен узнать все…

— Так что же это такое, доктор? Скажите ради Бога!

Потбери оглядел его с ног до головы.

— Вы задали мне вполне конкретный вопрос, и я на него ответил. Но вы не спросили, что это за вещество, а лишь попросили определить: кровь или нет. Так вот, это не кровь.

— Но… вы же играете со мной в прятки! Пожалуйста, покажите анализы.

Хоуг привстал, потянулся за листком бумаги, но врач резко отдернул руку, а затем медленно разорвал листок пополам, сложил обе половинки и тоже разорвал их, потом еще раз и еще.

— Что вы делаете?!

— Найдите себе другого лечащего врача, — резко ответил Потбери. — Плата за консультацию не нужна. Убирайтесь.

Оказавшись на улице, Хоуг машинально направился к остановке надземки. Он до глубины души был потрясен грубостью врача. Хоуг всегда боялся нарваться на хамство — как некоторые боятся змей, высоты или мышей, — и любое его проявление, даже не связанное лично с ним, стыдило его.

Ну а уж если он сам становился объектом подобной грубости, ему оставалось только ретироваться.

Он было поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей к станции, как вдруг застыл в нерешительности. В лучшем случае поездка в вагоне со всей этой давкой, толчеей, грязью и постоянной угрозой нарваться на хамство окажется утомительной. Сейчас у него не хватит сил преодолеть все это. А если еще учесть скрежет и визг вагонных колес, когда поезд будет поворачивать на север, то он, чего доброго, и сам завизжит.

Хоуг резко обернулся и невольно съежился, едва не столкнувшись с мужчиной, который собирался подняться по лестнице.

— Поосторожней, приятель, — бросил мужчина, проходя мимо.

— Простите, пожалуйста, — пролепетал Хоуг, но тот уже был далеко.

Нельзя сказать, чтобы мужчина сказал это грубо, стараясь намеренно задеть Хоуга. Но все-таки эта встреча никак не шла у него из головы. Внешность мужчины, его запах, одежда расстроили Хоуга. Он прекрасно понимал, что нет ничего особенного в поношенных узких брюках и кожаной штормовке. Да и лицо казалось вполне добродушным. Мужчина слегка вспотел — видно, занимался физической работой. К околышку кепки был приколот значок с серийным номером и какими-то буквами. Скорее всего он работал либо водителем грузовика, либо автомехаником, словом, имел отношение к одной из тех профессий, которые связаны с физическим трудом на свежем воздухе. Вероятно, даже был отличным семьянином, чутким отцом и хорошим добытчиком, разве что иногда позволял себе лишний стаканчик пива или имел привычку удваивать ставки при игре.

Конечно, Хоуг замечал за собой эту странность — шарахаться от людей физического труда, отдавая предпочтение белому воротничку, плащу и перчаткам. Однако, если бы от мужчины пахло одеколоном, а не потом, встреча не оказала бы на него столь гнетущее впечатление.

Он так все и сформулировал, стараясь внушить себе, что это сплошные глупости и полнейшая инфантильность. И тем не менее спрашивал себя, может ли за такой внешностью крыться душевная теплота и сердечность. Бесформенная картофелина носа, поросячьи глазки…

А, да ладно. Он отправится домой на такси и не станет ни на кого смотреть. Как раз впереди, рядом с магазином деликатесов, стоянка.

— Куда?

Дверца такси была распахнута, голос водителя звучал по обыкновению нагловато.

Хоуг встретился с водителем взглядом и изменил свое решение. Снова сплошное плебейство: нахальные глаза, кожа вся в угрях и бордовых прожилках…

— Э-э-э… простите. Я кое-что забыл.

Хоуг резко обернулся. Чьи-то цепкие руки ухватили его за талию, и он снова замер. На него налетел какой-то малыш на роликовых коньках. Хоуг все-таки сумел удержаться на ногах и тут же постарался придать своему лицу выражение отеческой заботливости — он всегда так делал, общаясь с детьми.

— Ну-ну, малыш, все в порядке.

Он осторожно разжал руки мальчика.

— Мориц! — раздался прямо над ухом чей-то пронзительный вопль. Его издала дородная дама, которая несла свои необъятные телеса с гордостью кувейтского шейха. Ее массивная, похожая на барельеф фигура выплыла из деликатесной лавки. Дама ухватила мальчугана за руку и рывком подтащила к себе, закатила ему увесистую оплеуху. Хоуг хотел было заступиться за малыша, но раздумал, перехватив свирепый взгляд женщины. Мальчишка же, уловив настроение матери, исподтишка лягнул Хоуга.

Ролик больно ударил его по голени, и Хоуг поспешил прочь Прихрамывая от невыносимой боли в ноге, он свернул в первую попавшуюся улицу. Его уши горели от стыда, словно он и в самом деле издевался над ребенком и его застукали на месте преступления.

Боковая улица оказалась ничуть не лучше той, с которой он только что свернул. Правда, здесь не было ни одного магазина, да и бетонная эстакада надземки над ней не нависала, зато сплошные многоквартирные дома.

Поэты, воспевающие красоту природы и невинность детства, наверняка не рисовали в своем воображении эту улицу. У здешних мальчишек были не по возрасту умудренные крысиные морды, да и маленькие девочки ничем не лучше — в восемь-девять лет у них на лицах уже был отпечаток подлости, словно они родились на свет, чтобы сплетничать и делать гадости. А их старших сестер, похоже, заботила лишь реклама своих девичьих прелестей, которые они демонстрировали не перед Хоугом, а перед своими же прыщавыми сверстниками, отиравшимися на углу.