Честь семьи Черроне - Ина Голдин

Честь семьи Черроне

Старый Рокко Черроне сидит на крыльце своего дома и вздыхает. Перед ним простирается Читтальмаре, город песочных замков на непрочном берегу. Рокко любит свой город — но не знает, нужен ли ему еще. Раньше слава семьи Черроне выкатывалась из ворот Читтальмаре и громыхала по камням. Раньше мужчины Черроне не оставались без работы.

Они всегда были тем, чем были, семьей вне семей; они убирали неугодных и давали детей в заложники на переговоры враждующих домов. Никто не убивал так быстро, чисто и милосердно.

Черроне знали город лучше Дона, и лучше любой из древних семей, потому что сами были древнее. Они хранили Читту от заразы, как волки хранят лес. Словно лекари, знали, что лихорадит кровь в жилах их подопечных; хлещут ли те из кубков вино, кровь или власть. Знали родословные домов и родовые болезни.

Впрочем, все это — воспоминания, засушенные, как давние цветы, хранимые в пахнущей шоколадом деревянной шкатулке памяти. Воспоминания о том времени, когда Читта была жестокой, но честной. И естественным казалось, что Черроне не переступают онесту. В семье говорили: «Ты забудешь об онесте, и Бог забудет о тебе». Но кто теперь беспокоится о чести — старики все переправились на тот берег, что такое онеста для их отпрысков? Те скупятся, посылают своих слуг делать то, что вовсе для их рук не предназначено. Вражда в Читте измельчала, карманы оскудели. И упираются главы семей, мол, устранять врагов — наше дело. Как же, думает Рокко. Никогда оно не было вашим.

Ему грустно. Вместе с его семьей уйдет и дух Читты, города, где солнце, как алхимик, выпаривало золото из крови, где порочность цвела пышно и весело, белым ядовитым цветком наперстянки, где так веселились когда-то Рокко и его братья.

А сыну его куда податься? В контрабандисты?

— Стыд, стыд на весь наш дом, — вздыхает старик.

— Ага, — говорит Зикко.

Младший сын Черроне выходит из темноты в глубине комнат, опирается спиной о дверной косяк. Ветер треплет повязанный на шее шелковый платок. Зикко улыбается отцу. Его улыбка красива — как отблеск солнца на лезвии за миг перед тем, как оно входит в плоть, как рубин на кольце с ядом. При виде этой улыбки людям представляется узкий переулок и безлунное небо. Зикко — единственная радость отца. Старшие сыновья бросили ремесло. Рокко выгнал их из дому, сказал: «Здесь у вас больше нет семьи». Два тяжелых камня легли на сердце старого Черроне, да там и лежат до сих пор.

Когда трехлетний Зикко, как все дети, гонялся за ленивыми голубями, а потом взял и свернул самому ленивому голову, Рокко счел это добрым знаком. От старших такого ждать не приходилось. В пять лет мальчик играл сам с собой в кальчо головой кухаркиной кошки. Малыш говорил мало, только когда совсем нельзя было отмолчаться. Братья его не любили, вот и играл один. Увидев это, Рокко отругал сына, что взял нож из кухни, и подарил Зикко его первый кинжал. Сердце Рокко, остуженное старшими, начало согреваться. В десять Зикко попросился с отцом на работу; тот не стал отказывать. А в двенадцать сын высунул язык и провел по чужому горлу красную черту, кривую и старательную, как первая написанная буква.

Как-то утром к Рокко приходит человек. Обычный с виду, даже слишком обычный: камзол, и берет, и шпагу мог бы носить любой в Читте. Странный: Рокко его не знает.

Человек говорит:

— Я хочу попросить вас об услуге, маэстро Черроне.

— Если эта услуга из тех, что я способен оказать — буду счастлив помочь вам, добрый синьор, — отвечает Рокко.

— Боюсь, дело не из легких, — вздыхает незнакомец. — Часть заказа бессмысленна, часть противоречит онесте, а еще за часть лучше бы никто не брался.

Рокко вскидывает голову:

— Мы не делаем того, что противоречит онесте.

Тогда человек тоже поднимает голову и глядит прямо в глаза Рокко. И так они стоят недвижно, друг против друга, и взгляды их сливаются в один. И старый Черроне понимает, кто перед ним.

— Семья Черроне принимает ваш заказ, синьор, — говорит он чуть осипшим голосом. Незнакомец спрашивает:

— Кто исполнит его? Вы или ваш сын?

— Сын, — мгновенно отвечает Рокко. — Он талантлив. Вы не пожалеете.

Перед тем, как пойти за Зикко, он кланяется:

— Это большая честь для нас.

Человек отвечает:

— Я знаю.

Рокко Черроне идет к младшему сыну, который в саду играет в «ножички», уклоняется от пары брошенных стилетов и говорит, что Зикко требует Король Убийц.

Рассказывают, что Король не приходит к тем, кто ничего не стоит.

Рассказывают, что Король — та же самая смерть, только переодетая и нацепившая маску. Но Рокко заглядывал смерти в лицо, знает, как она выглядит, — вовсе не похоже. Король — честный ремесленник и покровитель таких же честных ремесленников. Может, хоть он не даст, чтоб искусство их так легко забылось.

Рассказывают, что Король Убийц является к юношам и старикам. Старики, если им удается выполнить заказ, могут безбедно уйти на покой, и слово «покой» имеет обычный смысл, а не тот, что придают ему Черроне. Но разве сможет Рокко жить спокойно, зная, что сыну его в Читте не находится места? А если Зикко угодит Королю, у него всегда хватит работы — пусть хоть сам Святой Чезаре сойдет с облаков и объявит вечный мир.

Рокко не спрашивает о заказе. Не годится. Знают двое: заказчик и тот из Черроне, что берется за дело. Остальные — потом уже — могут догадываться.

Зикко сидит на крыльце, чешет в затылке. Три фамилии назвал Король Убийц. Все бы хорошо, но первая из них высечена на могильном камне. Легко сказать — убей мертвого. Не такого, что гроб пустой на кладбище бросил, а сам рванул из города по тайным тропкам, чтоб не нашли, — это Черроне делали и будут делать. С другой стороны, люди верят: Черроне можно заказать и самого Всадника.

Черроне отправляется к могиле. Ночной воздух пропах холодной землей и влажными лепестками. На нужной Зикко плите — букетик тусклых фиалок.

Ночью сквозь землю просачивается, вытягивая длинные лохмотья, бледный неприятный призрак. Сипит — будто густой туман просачивается сквозь глотку:

— Кто нарушает мой покой?

— Какой покой? — спрашивает Зикко.

Тот вглядывается. Узнает Черроне. И долго хохочет, бьет себя по истлевшим ляжкам, подлетая в воздух:

— Тебе, что ли, меня заказали? Ой, не могу! Да если б я мог упокоиться по-настоящему — сам бы давно… Ой, не могу, не смешите мои кости.

Дождавшись, когда призрак отпляшется, Зикко собирает силы и спрашивает:

— Кто тебя так?

— Фиалки! — взвизгивает тот вдруг. — Убери эту гадость с моей могилы, убери, уйди, отстань! Фиалки!