Частная коллекция. Как создавался фотопроект - Рождественская Екатерина Робертовна

Екатерина Рождественская

Частная коллекция. Как создавался фотопроект

© Рождественская Е., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

Предыстория

В конце прошлого века все и началось. А именно – в 1998-м, под самый Новый год. Ну, может, и не под самый, может, это мне сейчас так кажется. В том девяносто восьмом сентябре случился пожар, и вместе с домом сгорела вся моя прошлая жизнь. Я загрустила, хотя была безумно счастлива, что все остались живы. Первое время было тяжело привыкать к пустоте вокруг – в нашей семье обычно ничего не выбрасывали, а тут, на новой квартире, все стены голы, пустынны, взглядом не за что зацепиться. Кто знает, почему это было для меня так важно: то ли какой-то лишний ген накопительства портил общую семейную интеллигентную картину, то ли тяжелые советские годы вечного дефицита научили все держать при себе, обрастать сломанными ненужностями и вышедшими из моды тряпками, а потом завозить все на дачный чердак и хранить вечно. А в тот пожарный момент я одним махом лишилась всего материального.

Всего и сразу.

Подчистую.

Не стало любимых книжек, которые гуртом стояли на полках, многочисленных фотографий бабушек-прабабушек в рамочках на стенах, старинной огромной лампы, которая висела над безбрежным резным обеденным столом, да и самого обеденного стола.

Закрыв дверь в прошлую жизнь, я открыла окно в новую.

Так бывает.

Отгоревав свое по сгоревшим вещам (не очень сильно, кстати, плакала только по фотографиям), я в поисках успокоения, часами медитируя над художественными альбомами у мамы на даче, придумала свой фотопроект, который назвала «Частная коллекция». И очень правильно назвала. Потом, когда проект набрал силу и стал очень популярным, меня часто спрашивали, почему я не хочу снимать того или иного певца или актера. «А потому что это моя частная коллекция и это мое частное дело, кого снимать, а кого нет», – говорила я. И все сразу становилось на свои места.

Начинался проект безумно интересно, и этот интерес держался на недосягаемом уровне многие годы, пока приходили уникальные люди.

Надела очки – и уже почти похожа на портрет!

Гурченко, Рязанов, Образцова, Чурикова, Аксенов, Любимов, Азнавур, Гергиев, Фрейндлих, Третьяк и, как обычно в таких случаях пишут, многие-многие другие. Хотя они были совсем не «многие-многие другие»! Это был цвет российской культуры и спорта, абсолютно неповторимые, безмерно талантливые и достойнейшие люди, наш генофонд, сливки общества, причем самой что ни на есть повышенной жирности. Гордость страны, одним словом.

Я сама себе завидовала каждый раз, когда шла на съемки.

А потом, лет, наверное, через пятнадцать-шестнадцать после начала проекта, году в 2015-м я заскучала.

Наступила сериальная эра. Заработала российская фабрика грез.

«Звезды» вспыхивали одна за другой, быстро, шумно, пафосно, с шипением и гарью, в течение каких-то недель-месяцев. Их рейтинги зашкаливали, райдеры поражали обилием странных пунктов, количество пришедшей с ними «обслуги» не вмещалось в студию (это их слово, не я придумала).

И самое обидное, я никого из этих скороспелых звезд не узнавала, когда они приходили на съемки. Я в принципе не смотрела сериалы, не имея возможности тратить на это время, поэтому не могла разделять слюнявые восторги по поводу вхождения в студию той или иной совершенно неизвестной мне «мегазнаменитости». Но для журнала они были интересны, и съемки назначались. Переговоры по поводу фотосессии велись долго и муторно, директора хотели подчеркнуть сумасшедшую занятость подопечного, суетились, звонили-перезванивали, переносили встречу. И когда наконец всё срасталось, ошарашенное собственным величием, модное распиаренное существо входило к нам в студию. Оно обычно не здоровалось – нечего тут, всё равно вокруг одна обслуга, со всеми не наздороваешься, и томно закрывалось в гримерке под восторженные всхлипы ея челяди.

За эту сериальную эру у меня сложился некий усредненный образ звезды нового образца: молодой человек или девушка с самым средним образованием и ниже среднего воспитанием, без каких-либо выдающихся особенностей и способностей. Чуть-чуть поет слабым голоском. Чуть-чуть декламирует. Все время худеет, раздражается без повода и недоволен другими. Человек из толпы. Просто обычный, но очень удачливый человек, если уж из многолюдия выбрали именно его.

А поскольку фотографировать я хотела людей удивительных и удивляющих, особых и штучных, то переход на фабричное производство звезд широкого потребления совсем меня не устраивал. Я и пригорюнилась. В общем, сначала я притормозила, а потом и вовсе остановилась, поменяла сферу деятельности, стала писать. Устала от общения, от людей (шутка ли – снять 6000 человек!), от вспышек, которые повредили глаза, и от фотоаппарата, который заметно накачал правую руку. Зато получила 16 лет полного счастья и 2 года удивления от работы – кто еще таким может похвастаться?!

В 2001-м я родила младшего сына, Даньку, а потом пошли плодиться и фотопроекты, неразрывно с ним, ребенком, связанные. Сначала появился фотопроект «Сказки» (мы тогда читали ему всё подряд, и я решила посмотреть, как будут выглядеть наши знаменитости в образе Кикиморы или Кащея Бессмертного), потом «Мечты детства» (Данька начал фантазировать, кем станет, когда вырастет, а я стала выспрашивать у звезд, кем они хотели быть в детстве, чтобы быстро, за одну фотосессию, осуществить эту мечту на фотографии) и «Рождественские открытки» (постановочные фотографии детей на Рождество в стиле начала XX века).

Когда сын пошел в школу, появился проект «Классика» – у него началось изучение классической литературы, а я стала снимать всяких Гамлетов, Хлестаковых и прочих Остапов Бендеров. Проекты «Портрет Дориана Грея» (сугубо мужской) и «Моя прекрасная леди» (соответственно для женщин) – ответвление от «Классики». Оба проекта-превращения: в одном молодой красавец становится ужасным стариком, в другом – простушка-замухрышка Лайза Дулиттл в изысканную даму.

Изучение школьной истории я отметила проектом «Века», где совершенно несочетаемые люди – мне казалось, что так интересней, – играли роли исторических персонажей. Евгений Петросян и Наташа Королева, Вениамин Смехов и Надежда Бабкина, Сергей Безруков и Оксана Пушкина, Макс Покровский и Екатерина Стриженова, Леонид Якубович и Лариса Голубкина, Алсу и Владислав Третьяк, Галина Волчек и Максим Галкин – мне нравилось экспериментировать.

Но это будет всё впереди, а пока я только начинала смотреть на мир через крохотное квадратное окошечко фотоаппарата.

Когда я была совсем мелкой, то фотографировала небо в Переделкине. Дядька, папин брат Иван, давал мне маленький фотоаппарат и разрешал щелкать. Я щелкала небо.

– Зачем? Ничего там нет. Только пленку переводишь…

А мне казалось, это так красиво – цвет, легкость, глубина, облака, воздух, объем, птица, случайно попавшая в кадр крылом, далекая звезда, пусть днем невидимая, но ведь есть же она там, есть! Как дядька этого не понимал? И снова я снимала небо. И снова он ворчал и отбирал фотоаппарат. Хотя видела и воображала я, конечно, намного больше того, что оказывалось потом на плоских черно-белых фотографиях переделкинского неба. И все равно фотоаппарат в детстве был направлен почему-то все время вверх, точно помню. Бегала с ним, как с ружьем наперевес, по участку, затаивалась у какого-нибудь толстого дерева, целилась, как снайпер, щелкала и перебегала, чуть согнувшись, к другой засаде.

Как подросла, заинтересовалась тем, что под ногами, небо почему-то перестало волновать. Цветочки, грибочки, жучки-бабочки – все это оказалось намного интереснее и материальнее неведомых и романтичных высот. Тут себе волю дала. Появился свой фотоаппарат, и – держись, округа! – я снимала все, что двигалось, цвело, лежало, пылилось, смотрело, виляло хвостом, плавало в луже и росло на ветке! Брала количеством, короче. Как это было потом ужасно! Обрубленные тела стрекоз, не поместившиеся в кадр, расплывчатые собачьи морды, нерезкие силуэты грибов – по фотографии даже не скажешь, съедобный или поганый. И вечный вопрос – а зачем я это все снимаю, кому это вообще надо? Но палец все равно нажимал на курок, вернее, на кнопочку, и вопрос этот до поры отходил на второй план, прямо как в фотографии, а потом и вовсе стал риторическим.