Петруша Рокамболь - Алексей Будищев
- Категория: Разная литература / Прочее
- Название: Петруша Рокамболь
- Автор: Алексей Будищев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алексей Будищев
Петруша Рокамболь
I
В двенадцать лет он уже был большим фантазёром, этот Петруша. В эти годы он особенно увлекался Майн-Ридом, Густавом Эмаром, Купером, Понсон дю-Террайлем. И любил воображать себя красивым отшельником «Красным кедром», неустрашимым исследователем диких пустынь, всегда среди опасностей, среди приключений. Под впечатлением «Похождений Рокамболя» он нередко воображал себя и обольстительным жуликом. Он был единственный сын своих родителей, и до поступления в гимназию его детство текло в одиночестве. Может быть, эти-то одинокие игры и изощрили его фантазию до болезненности, ибо товарищей игр, так необходимых в детском возрасте, ему приходилось лишь воображать. Может быть, в силу того же одиночества его и потянуло так необузданно к чтению.
А ко времени поступления в гимназию сложилась уже привычка играть одному, пользуясь лишь условиями собственной фантазии. Не хватало умения ладить с новоявленными товарищами, а это опять-таки невольно толкало к одиночеству.
И с каждым годом он всё более и более уходил в свой сказочный мир. В зимние, долгие вечера, когда он засыпал, утомлённый суетою дня, его детскую кроватку окружали, таинственно выдвигаясь из сумрака, целые вереницы лиц. Хитро скалили зубы похожие на маски лица индейцев, с разноцветными перьями у темени. Скрестив на груди руки, мрачно вглядывался в зловещую даль морской разбойник. Адски хохотал бесстрашный Зверобой, потрясая широким, кривым ножом. Крался вдоль стенки обольстительный Рокамболь в чёрных шёлковых чулках и с изящным кинжалом у пояса.
Плотнее прижимаясь к подушке пылающей, отяжелевшей от видений головой, Петруша, наконец, засыпал. И всё-таки видел сквозь дымчатый сумрак дрёмы. Вот отважного золотоискателя-португальца, дона Хозе-Марию-Сальвадора, сонного, окружили команчи, хитрые, как шакалы, неслышные в движениях, как тигры в возвышенностях Корро. И, весь вздымаясь с подушек, Петруша бормотал заплетающимся языком:
– Скорее берите ваш штуцер, дон Хозе, скорее ваш штуцер!
И от сильных жестов падал с кровати на пол, пугая мать.
Его звали Петруша Баранов, этого мальчика; но в эти годы, когда его никто не видел, он любил подписываться так:
Пётр-Симон-Барандос, капитан вольных стрелков Техаса.
Или ещё так:
Натипак-Ртеп-Вонараб.
Изорвав бумажку с таким росчерком в мелкие клочки и весь розовый от счастливой выдумки, он всё-таки бежал к матери и возбуждённо сообщал ей:
– Мама, угадай, что это такое значит: Натипак-Ртеп-Вонараб?
– Ничего не пойму, – недоумевала мать.
С хохотом он кричал:
– Натипак Ртеп Вонараб – это значит – капитан Пётр Баранов, если прочитать каждое слово наоборот. Правда, хорошее имя для капитана вольных стрелков Техаса? Ртеп Вонараб? Мамочка!
Какова была сила воображения у крошечного Петруши, можно судить по следующему случаю.
Однажды, когда Петруше было всего восемь лет, мать как-то прошла мимо него в то время, как он таинственно крался из одного угла детской в другой. Петруша горько и безудержно расплакался.
– О чём ты? – обеспокоенно бросилась к нему мать.
– Да… о чём… – горько хмыкал носом и губами Петруша. – Сейчас ты спугнула целое стадо антилоп… а я три дня… не ел…
– Милый! Котик мой! – мать осыпала щёки Петруши поцелуями, тормошила его за плечи, прижимала его к груди. – Милый! Котик! Ведь ты сейчас кушал телячью котлетку! Хочешь, я сделаю тебе твою любимую яичницу?
– Не х… не х… хочу! Вяленую анти… анти… лопу… х… хочу! – плакал Петруша.
Ах, как вкусно мясо антилопы, слегка провяленное на солнце и затем хорошо просушенное под седлом техасского наездника! Ах, какая же яичница может сравниться с этой снедью!
Петруша плакал долго и горько. Мать хотела утешить его.
– Ну, позабудь об антилопах, ну, голубь мой! Вон взгляни: под кроватью тапир!
Но Петруша не унимался.
– Тапи… тапиры живут не под… кроватью, а в камы… в камышах!
– Ну вот в камышах под индейской пирогой тапир! Взгляни же! – утешала его мать.
Петруша перестал плакать, хотя в его горле что-то прыгало.
– Дай шту… штуцер! Мамочка!
В третьем классе, когда пришлось усиленно работать над алгеброй, над латинским языком, и надо было во что бы то ни стало одолеть букву ять, Майн-Рид и Эмар забылись, и фантастические образы потухли у детской кровати, как догоревшие свечи. Смерклось в детской.
По ночам Петруше стали сниться переэкзаменовки – тонкие, как лезвия ножа, женщины, со сморщенными жёлтыми лицами и длинными языками, похожими на жало. Стали сниться двойки. По утрам он иногда говаривал матери:
– А я, мамочка, сегодня опять видел во сне двойку по алгебре!
По врождённой привычке пожимая худенькими плечами и покачивая головою, он добавлял:
– Эх-ма, плохо моё дело! Эх-хе-хе-хе!
А ночью опять приходили к изголовью переэкзаменовки с тонкими сплюснутыми лицами.
Они покачивались возле на каких-то зловеще-скрипучих качелях, высовывали жалоподобные языки и перехихикивались короткими, но сердитыми смешками. Точно стая змей ползла в пересохшем, шуршащем валежнике.
Дразнили Петрушу, жалили, щекотали тело холодными пальцами эти назойливые призраки.
За недосугом, под вечным страхом провала на экзаменах, пришлось оставить все книги, кроме учебников, и за три, четыре года Петруша, пожалуй, поотстал в развитии. И тут, когда Петруша посещал уже последний класс гимназии, а его верхняя губа матово оттенилась тонким пушком, над городом разразились события, одно другого головокружительнее, пробудившие из оцепенения сознание Петруши, завороженное скучными учебниками.
Чтобы не отставать от товарищей, Петруше вдруг, нежданно-негаданно, пришлось бастовать. Затем – посещать бурные митинги. Спорить, нападать и защищаться. И, наконец, услышать об экспроприации с революционными целями в губернском казначействе их городка.
Пришлось, и опять-таки наспех, наскоро, познакомиться при помощи пятикопеечных брошюрок со всевозможными политическими партиями, и речь Петруши запестрела ранее неслыханными терминами.
«С.-р.», «с.-д.», «платформа», «товарищ», «шпик», «произвол» – без труда научился выговаривать язык. Сердце зажглось так безудержно новыми симпатиями и новой ненавистью, и задремавшая под скучный шелест учебников фантазия проснулась от грохота событий. Само собой разумеется, что былые страхи перед переэкзаменовками исчезли, яко дым. Захотелось невероятных дел, подвигов, приключений, когда-то давным-давно пережитых в детстве в фантастических битвах с команчами, в сказочных охотах за черепами.
Как-то встретившись в большую перемену с восьмиклассником Верхолётовым, который носил очки и поэтому считался лучшим толкователем Бебеля, Петруша спросил его:
– Надеюсь, в твоих жилах течёт самая настоящая кровь, а не маниловские слюни?
Верхолётов кивнул головой.
– Надеюсь. А что такое?
– У нас проектируется маленькое дельце, – хмуро сказал Петруша и слегка побледнел.
– Оно обмозговано партией? – осведомился Верхолётов почтительно.
Петруша опять чуть-чуть сконфузился и по привычке пожал худенькими плечами.
– Нет, оно задумано одним лицом за свой страх и совесть!
На его щеках выступил слабый румянец.
– У-гу, – поддакнул Верхолётов, сжав губы трубкой. – И я могу понадобиться на это дело? – спросил он затем.
А Петруша весь точно воспламенился. Стукнув себя в грудь кулаком, со слезами на глазах и с дрожью в голосе он выкрикнул:
– Не всё же нам быть кисейными барышнями революции! Люди гибнут, жертвуют собой, а мы… мы…
Он не договорил, задохнувшись, и пошёл прочь от Верхолётова, застыдившись выползших из глаз слёз.
– К чёрту кисейные мармелады! – думал он. – К чёрту!
Домой возвратился он возбуждённый, как и всегда в эти последние дни, точно ужаленный самыми невероятными замыслами, поминутно загораясь необузданною грёзою. Два дня, однако, он боролся с соблазном, видимо, каким-то инстинктом чувствуя смертельную опасность. Но боролся не напряжённо. Сердце в эти минуты мечтаний билось так благородно, а молодая грудь так непреодолимо рвалась к самой кипучей жизни и к самым невероятным приключениям, что отнестись к задуманному критически прямо-таки не приходило в голову.
Инстинкт замолчал, испепелённый пылкостью фантазии. Петруша решился действовать и послал к Верхолётову с горничной Наташей записку следующего содержания:
«В борьбе обретёшь ты право своё».
«Дорогой товарищ! Приходи сегодня ко мне в семь часов вечера попить чайку. Один на один я изложу тебе некоторый замысел одного лица, если в твоих жилах кровь, а не клюквенный морс. Жду!
Твой П.Б.»
Отправив письмо, он долго бродил у себя в комнате, возбуждённо потирая холодеющие ладони. В его голову толкалось: