Озарение афоризма - Алексей Гришанков

Алексей Гришанков

Озарение афоризма

Родился в Петербурге. Так как отец был военным, в детстве оказался в Харькове. Автор трех книг, нескольких запатентованных промышленных образцов, изобретений и товарного знака. Журналист. Неоднократный победитель и призер конкурсов современной живописи во время Недель русского искусства в Москве и Берлине.

А может, все-таки близки в своем значеньеДва слова – афоризм и озаренье?

Афоризм подобен античной амфоре. Зерна, заключенные в ней, прорастают и спустя тысячелетия.

Афоризм – это первоатом Вселенной словесности.

Грустно, если долгожданное просветление мозгов совпадает с последней вспышкой сознания.

Это – литератор-монгольфьер. Горячее дыхание толпы ему столь же необходимо для подъема, как струя раскаленного воздуха – пустой оболочке воздушного шара.

Наверное, вовсе не случайно говорят, что история развивается по спирали. Особенно если вспомнить, как выглядит неотвратимый воздушный штопор, губительный водоворот или способ действия домашней мясорубки.

Величие литератора так же мало зависит от толщины книг, им написанных, как золотой блеск купола храма мало зависит от толщины слоя позолоты.

Лунатики от большой политики отличаются от своих безвестных собратьев сомнамбул-индивидуалов тем, что блуждать в потемках по краю бездны всегда предпочтут не в одиночку, а в сопровождении собственных народов.

Какое счастье, что не все литераторы исповедуют принцип: «Ни дня без строчки!»

На шумной кинопремьере экран напоминал несвежую скатерть, режиссер – бойкую стряпуху, а зрители – завсегдатаев закусочной.

Похоже, политики, присваивая своим партиям звучные наименования наподобие «Альянса всеобщего благоденствия», берут пример с заурядных обывателей, награждающих своих неказистых отпрысков громкими именами античных богов, святых или героев.

В иные времена и деятели культуры подобны кукурузным початкам – чем легковеснее, тем ближе к вершине успеха.

Он всеми правдами и неправдами домогался репутации правдолюбца.

Соавторство – это плагиат в бархатных перчатках.

Всевышний – автор. Вселенная – свиток. Смертный – читатель.

Он так долго тяготился серостью окружавшего его быта, что сперва готов был и огни преисподней принять за праздничную иллюминацию.

По своей внутренней сути две посредственности отличаются не более, чем знак препинания «тире» отличается от знака «штрих».

Нелепее женоподобных мужчин могут быть разве что мужеподобные женщины и мужчины нарочито мужественные.

Глупость гибельна. Глупость, до зубов вооруженная новейшими достижениями технологии и неограниченными финансовыми возможностями, гибельна глобально.

Афоризм – это проза, не подлежащая урезанию. Ну что можно сократить во фразе: «Вначале было Слово»? Разве что кавычки.

На белоснежном своде храма Вечности одни оставляют золотые блестки, другие – неразборчивые иероглифы, ну а третьи – лишь жирные пятна копоти.

Литература миниатюристов – это, к счастью, не всегда еще порождение литературных карликов.

В самодеятельном театре собственной жизни он был непревзойденным мастером трагифарса и режиссером-абсурдистом.

Заурядная проза – серые будни литературы. Афоризмы – ее редкие праздники.

Кто бы мог подумать, что так скоро наступят времена, когда с полным основанием можно будет говорить о замшелом футуризме, одряхлевшем авангардизме и немощном постмодернизме?

Главное отличие литературы тотального рынка от литературы принудительного реализма состоит в еще более расширительном толковании известного принципа городской панели и лакейской, сводящегося к угодливому вопросу: «Чего изволите?»

Историческое событие подобно свету отдаленной звезды. История – переменчивой земной атмосфере, в которой этот свет мерцает, дрожит, а то и вовсе заволакивается непроницаемыми тучами.

Он неуемный неофит свободного рынка. Готов всю Землю превратить в пекло, лишь бы умножить доходы своей фирмы прохладительных напитков.

Под его пером и годовой бухгалтерский отчет будет выглядеть сборником сомнительных анекдотов.

Зримым воплощением конца света может стать суперкомпьютер, мгновенно дающий исчерпывающие вопросы на все доселе неразрешенные вопросы человеческого бытия.

Злословие – как много в этом слове!

Политизированная история напоминает музей под открытым небом, в котором расторопные служители то и дело меняют местами таблички с надписями: «Аллея героев» и «Коллекция монстров».

Не потому ли всякая новая господствующая идеология называется господствующей, что она неизменно служит лишь для освящения всех грехов, пороков, преступлений и привилегий очередной властвующей касты?

Роман расцвел в эру почтовых дилижансов, комикс – в эру аэробусов. Если тенденция сохранится, времена межгалактических экспрессов могут стать эпохой ренессанса наскального рисунка.

Не потому ли говорят «высоты духа» или «твердыни духа», что большинству смертных не суждено достичь их даже с помощью новейшего альпинистского снаряжения?

Он всю жизнь свою положил на то, чтобы его похоронили по высшему разряду.

Для приговоренного к смерти все преимущества рыночной экономики могут свестись разве что к возможности из нескольких орудий казни выбрать самое безотказное.

Часовая, минутная и секундная стрелки часов – это разящие меч, копье и рапира – полный походный набор оружия Великого Всадника Времени в его нескончаемых опустошительных сражениях с летучими отрядами легковооруженных смертных.

Есть три непревзойденных чуда света – мудрый ироничный Сфинкс, вечно воскресающий Феникс и венец словесности – Афоризм, соединяющий в себе свойства первых двух.

Свобода слова – дама бойкая и напористая, однако порой не чуждая и уединения. Нередко она явно избегает общества господ, известных под именами Здравый Смысл, Острый Ум и Добрый Вкус.

Каждый раз, когда я слышу: «Он уже состоялся как художник!», на меня веет холодком склепа.

Дорога в мрачную долину писательского забвения вымощена замыслами невоплощенных гениальных произведений.

Печально сознавать, что в неизбежном противоборстве очеловеченного робота и роботизированного человека истинным триумфатором может стать лишь Его Величество научно-технический прогресс.

Афоризм – это блестящая крупица горного хрусталя среди талого снега обыденных фраз.

Художник – это скорее не заложник Вечности, как сказал поэт, а ее вольноопределяющийся. Проще говоря – волонтер.

У него ярко выраженная мания телемелькания.

Иные культуристы от геополитики напоминают фанатичных футболистов-любителей, которым не так важно, где играть – на травяном газоне, торфяном болоте или минном поле – лишь бы играть.

Мозг чиновника часто подобен твердому серому городскому асфальту. Сделать его податливым может лишь жар вечного металла, прикосновение начальственной трости или литой подошвы бизнесмена.

Первую половину своей жизни он изнемогал в борьбе за собственное величие, вторую – изнывал под его бременем.

Удовольствия не только укорачивают жизнь, но и ускоряют бег времени. Зато жизнь, полная лишений, может показаться нескончаемой.

Для человека отталкивающей наружности облачиться в роскошное одеяние – значит лишь подчеркнуть собственное безобразие.

Автор афоризмов подобен воздухоплавателю, который для достижения наибольшей высоты полета выбрасывает из корзины аэростата весь ненужный хлам, оставляя в ней лишь самое необходимое.

К великому сожалению, неуемное стремление иных индивидуумов к продолжению рода питается не столько любовью к собственным отпрыскам, сколько призрачной надеждой на то, что очередной опыт, наконец, будет более удачным, чем все предыдущие.

Для пожирателей детективов и триллеров вся прочая литература лишь «Лавка древностей» и «Факультет ненужных вещей».

К несчастью, на магистральных путях прогресса роль верстовых столбов чаще выполняют не торжественные обелиски, а надгробные камни.

Возможно, общество массового потребления с его немыслимой пошлостью, вульгарностью и приземленностью и существует лишь для того, чтобы грядущий триумф цивилизации роботов выглядел не мрачным закатом великой культуры, а избавлением и торжеством исторической справедливости.