Две недели с телевизором - Яков Длуголенский

Яков Ноевич ДЛУГОЛЕНСКИЙ

ДВЕ НЕДЕЛИ С ТЕЛЕВИЗОРОМ

1

У нас ещё не было телевизионной программки, но у нас уже был телевизор.

Мы купили его на прошлой неделе и, едва внесли в дом, сели вокруг и стали смотреть.

Скажу сразу: нам повезло. Какой-то майор милиции обращался к гражданам с просьбой разыскать преступника, которого он и его коллеги разыскать не могли.

Далее шли приметы преступника.

— Бери карандаш и записывай, — сказал отец. — Я оставил очки на работе.

— Зачем записывать? — спросил я.

— Мало ли что…

Я взял карандаш.

Судя по всему, майора интересовал человек среднего роста, которому недавно перевалило за сорок, у которого была небольшая лысина и который прихрамывал на левую ногу. Кроме того, у человека был чёрный, средних размеров чемодан, он плохо выговаривал букву «ц» и некоторое время жил в городе Нальчике.

— Записал? — спросил отец.

— Записал, — сказал я.

Мы выключили телевизор и вышли на улицу.

— Начать, пожалуй, надо со станции, — сказал отец. — Уж если он выбрал наш город, то…

— Верно, — сказал я.

Но ни в зале ожидания, ни у касс ничего подозрительного мы не заметили: кто спал на лавках, а кто на мешках.

— Надо зайти в буфет, — сказал отец. — Уж если он выбрал наш город, то…

Он не договорил.

Мы зашли в буфет.

Отец выпил две кружки пива.

А потом, будто бы между прочим, мы постояли в очереди в парикмахерскую, но человека, которым интересовался майор, так в тот вечер и не нашли.

— Может, подключить ещё кого-нибудь? — спросил я.

— Не надо, — сказал отец. — Рано или поздно, он нам всё равно попадётся.

И мы вернулись домой, спрятав до времени бумажку с приметами.

2

А через две недели к нам приехал друг отца, которого он не видел много лет, и я сразу заметил, что друг хром на левую ногу.

После того как они обнялись, я отвёл отца в сторону и негромко сказал:

— Заметил?

— Что? — спросил отец.

— Он хромает на левую ногу.

— На левую?

— На левую, — подтвердил я.

Надо сказать прямо, отец к этому времени уже забыл о просьбе майора, так как надвигался квартальный отчёт, а мой отец, как вы уже поняли, был бухгалтером, а не оперативным работником. Но тут и он вспомнил о бумажке, сказал негромко:

— Принеси.

И принялся разговаривать с другом дальше.

Скоро я незаметно положил бумажку на стол перед отцом.

Первой приметой, как вы помните, был возраст.

— Да-а, — сказал отец, заглядывая в бумажку, — давненько мы с тобой не виделись.

— Давненько, — сказал друг.

— Сколько же теперь тебе лет? — спросил отец.

— Да ты что? — спросил друг. — Если тебе сорок, легко высчитать, сколько мне…

Мы с отцом переглянулись, потому что первая примета сходилась. Мне, конечно, было немного жаль папиного друга, но я ничего не мог поделать.

Следующим пунктом в вопроснике шла лысина.

Отец решительно поднялся из-за стола, сказал другу, который ел:

— Сиди, сиди.

Подошёл и молча поцеловал в лысину.

Лысина была.

Друг вытер её платком.

Тогда и я повнимательней пригляделся и увидел, что, даже сидя, он был среднего роста.

Третья примета тоже сходилась.

— А почему вы хромаете? — спросил я.

— Ушибся, — коротко ответил друг.

Мы с отцом снова переглянулись, и отец весь дальнейший разговор перевёл на букву «ц».

— Ты давно был в цирке? — спросил он.

— Да нет, недавно, — сказал друг.

— А в Цхалтубо?

— Что? — спросил друг.

— Я спрашиваю, был ли ты в Цхалтубо?

— Нет, — сказал друг, — никогда там не был.

— А в Нальчике? — замирая, спросил я.

— В Нальчике? Был.

Мы с отцом опять переглянулись, потому что город Нальчик был в приметах, и отец снова нажал на букву «ц».

— Как там с цитрусовыми? — спросил он.

— Где? — спросил друг.

— В Нальчике.

— Ничего, — сказал друг.

— Целебная штука, эти цитрусовые, — пояснил отец и добавил для полной ясности: — Особенно ценна цедра…

— Да, — сказал друг, явно избегая произносить слова на букву «ц».

— А с ценами как? — спросил отец.

— Смотря на что, — сказал друг.

— Да на цитрусовые! — сказал отец.

— Ничего, — ответил друг. — Хотя, конечно, могли быть и поменьше.

Тут они ещё выпили по чашке чая, и отец сказал:

— Ну, а цикады… цикают?

— Где? — удивился друг.

— В Цхалтубо!

— Да откуда я знаю! — ответил друг. — Может, поют, а может, нет.

Я вышел в прихожую, зажёг свет и бегло осмотрел чемодан. Он был среднего размера и чёрный.

Когда я снова вошёл в комнату, разговор шёл уже о цистерне, циркуле и циркульной пиле, но папин друг ничего с буквой «ц» упорно не произносил.

Тогда я решил вмешаться и сказал:

— Играем в слова. Я произношу слово, а вы придумываете новое на ту букву, которая… короче…

— Знаю, — оживился друг. — Однажды всю ночь я играл в такую игру в поезде.

— Ну начали, — сказал я.

— Цивилизация! — сказал отец.

— Яблоко, — сказал друг.

— Опоссум! — сказал я.

— Кто это? — спросил отец.

— Неважно, — сказал друг.

— Мука, — сказал отец.

— Акванавт, — ответил друг.

— Тэц! — сказал я, и мы с отцом замерли, но друг молчал.

— Твоя очередь, — сказал он отцу.

И мы поняли, что на этой игре папиного друга не поймаешь.

— Цидулька, — со вздохом сказал отец.

Мы ещё выпили по кружке чая, и друг стал прощаться.

— Нет, нет, — говорил он, — не хочу вас стеснять. Я приехал сюда на две недели и остановлюсь в Доме крестьянина.

— А зачем ты приехал? — спросил отец.

— Командировка, — коротко ответил друг.

Когда он ушёл, мы ещё раз проверили приметы, и все приметы, кроме «ц», сходились, но мы были уверены: построй мы разговор более ловко, он попался бы на первом же «ц».

Некоторое время отец молчал, раздумывая о чём-то своём.

— А ведь мы с ним дружили в детстве, — наконец сказал он.

— А теперь разве не дружите? — спросил я.

— Нельзя сказать, что не дружим, просто я не одобряю тот образ жизни, который он ведёт. Смешно, но я даже не знаю, где он теперь работает… если работает. Он самый непутёвый из всех моих друзей.

— А ты бы опросил его, — сказал я.

— Это не тот человек, который скажет. И потом, достаточно того, что знаю я…

И отец рассказал мне некоторые страницы из биографии своего друга. Особенно мне понравилось то, что тот любил изобретать никому не нужные вещи: замки с секретом (один такой замок отец достал, и мы долго возились, не зная, как его открыть); ещё он конструировал какие-то особые карабины: если к такому карабину прикрепить собаку, собака никуда с поводка не денется; и ещё он изобретал трамплины.

— Какие трамплины? — удивился я.

— Не знаю, — ответил отец. — Вероятно, с которых прыгают, но я ещё ни разу не видел, чтоб с них прыгали… В общем, растрачивал он свой талант неизвестно на что, — закончил отец.

И когда он это сказал, мне стало вдруг очень жаль папиного приятеля. И я предложил отцу подбросить незаметно записку его приятелю от неизвестного друга, в которой было бы сказано, что за папиным другом следят, что городским властям всё про него известно, и, если он дорожит своей жизнью, пусть немедленно гримируется и бежит.

— Да, — сказал отец, — это единственно правильное решение. Пиши записку, отнеси её, а я будто бы ничего не буду знать… это так, на всякий случай.

В тот же день я написал записку и понёс её в Дом крестьянина.

— Ты куда, мальчик? — спросила меня дежурная, сидевшая возле тумбочки у самого входа.

— У вас сегодня, — сказал я, — остановился Максим Максимович Пирогов. Мне нужно передать ему записку.

Женщина отложила вязание, взяла канцелярскую книгу и стала водить пальцем по строчкам, отыскивая папиного друга.

— В двойных номерах его нет, — сказала она. — И в многоместных, — сказала она спустя некоторое время, — тоже.

— А где он? — оторопело спросил я.

— Не знаю, — сказала она.

Мы внимательно посмотрели друг на друга, и я вышел из Дома крестьянина.

В тот же вечер мы с отцом долго не ложились спать.

— Вероятно, он понял, — говорил отец, — что все эти наши расспросы означают, и принял свои меры. Это очень хорошо, что так получилось: с одной стороны — мы выполнили свой гражданский долг, пытались помочь майору, с другой — вольно или невольно, я полагаю, невольно — предупредили моего приятеля. Можешь, Митя, спать спокойно, наша совесть чиста.

И мы улеглись спать, и всю ночь мне снилась погоня, и я во сне перебирал ногами; отцу, как потом выяснилось, снилось то же.

3