Что можно Кузенкову? - Виль Липатов

Виль Владимирович Липатов

ЧТО МОЖНО КУЗЕНКОВУ?

Все, кто сейчас был в кабинете начальника инструментального цеха, – начиная от директора завода и кончая технологом цеха, – понимали, что есть человек, который, просверливая металл на большую глубину, непременно заставит сойтись в одну точку трем отверстиям микроскопического диаметра. Если отверстия – минимум завтра вечером – не будут просверлены и не сойдутся, завод терял деньги, престижность, а главное – подводил такого заказчика, которого, пожалуй, никогда не подводили: суровый был заказчик и нетерпеливый.

Начальник цеха сказал:

– Петр Кузенков!

Бледный от волнения последних трех дней технолог цеха повеселел.

– Именно Кузенков, и только Кузенков! – воскликнул технолог. – Он головоломки любит!

Директор завода, тоже повеселевший, распорядился:

– Так позвать Петра Семеновича Кузенкова. Я, признаться, тоже думал именно о нем, когда читал чертеж…

Случилось непредвиденное: через минуту-другую в кабинет вошел краснощекий, словно ему надавали пощечин, мастер Сопыряев. Он весь дрожал, стараясь держаться прилично, прикусил нижнюю губу и сел на самый краешек стула. Через полминуты после этого вошел и Петр Кузенков – безупречно спокойный человек атлетического сложения, загорелый, с весело блестящими глазами. По всему было видно, что он правильно и целесообразно использовал льготную путевку в один из крымских санаториев. Каждому из присутствующих он пожал руку, каждому отмерил долю улыбки и, не дождавшись приглашения, сел за стол, мельком бросив на мастера Сопыряева такой взгляд, какой, наверное, бросает старший пионервожатый на провинившегося пионера. Каштановые волосы рабочего – едва приметно тронула седина, взгляд у него был веселый и одновременно властный, и, как только он оказался за столом, всем почудилось, что в этом кабинете он – самый главный. Дескать, вы здесь чиновники, бумажки пишете, а дела-то мы делаем. Новенькая спецовка на Кузенкове сидела прекрасно, пуговицы заменили более красивыми, кирзовые сапоги невинно блестели. Пахло от Кузенкова каким-то сильным мужским одеколоном, и все это значило, что рабочий день Петра Кузенкова еще не начался, хотя был полдень. Наверное, именно по этой причине рабочий и мастер крупно поссорились.

– Слушаю, – многозначительно произнес Кузенков и так посмотрел на мастера, словно хотел сказать: «И ты до сих пор не можешь понять, кто такой Кузенков! Ах, мастер, мастер!» – Зачем понадобился?

Ему протянули чертеж, он молча взял его, шевеля по-ученически губами, про себя прочел цифры, размеры, припуски и допуски и, наконец, задержал взгляд на трех отверстиях, на работе, требующей высшей меры точности, огромного опыта и умения разгадать головоломку. Суровое лицо Петра Кузенкова понемногу светлело, и все облегченно вздохнули, когда он сказал:

– Работа интересная. Можно помараковать на досуге, – и вдруг напустил на себя печаль. – Работа индивидуальная, сложная, но разве тебе дадут трудиться спокойно. – Он всем телом повернулся к мастеру. – Нет, спокойно тебе работать не дадут, если мастер ходит за тобой, как нитка за иголкой…

Директор завода подошел к Кузенкову, наклонился, сказал:

– Завтра вечером кончается срок сдачи изделия. Если мы этого не сделаем, заказ будет отложен на неопределенный срок. Деталь должна быть готовой к завтрашнему вечеру… Важный эксперимент это, по-первых, а во-вторых, мы лишимся и прогрессивки, и всех остальных премий… А вот теперь, Петр Семенович, объясните, что произошло между вами и мастером Валерием Борисовичем Сопыряевым?

Кузенков насмешливо прищурился:

– У меня с мастером Сопыряевым ничего не происходило. Вы его спросите, почему он каждой дырке – затычка и к каждому лезет в душу. А я, например, не люблю, когда меня утром обнюхивают и делают пометки в общей тетради… Инженер! И не таких видывали! Мастера меняются – Кузенков остается!

Мастер – молодой человек в синей спецовке – хмуро глядел на город сквозь запыленные окна шестого этажа: учрежденческие службы завода располагались во многоэтажной части здания. Он так ушел в себя, что вздрогнул, когда директор обратился к нему:

– Валерий Борисович, может, вы объясните, что произошло?

Мастер неловко улыбнулся, но заговорил спокойно.

– Не произошло, а происходит! – сказал он. – Мы с Кузенковым никогда не сработаемся, если он по-прежнему будет считать, что ему, Кузенкову, все можно…

– Что ему можно?

– Все! Приходить на работу с получасовым опозданием, выбирать самые интересные и дорогооплачиваемые работы, демонстративно доставать из портфеля бутылку пива за десять минут до начала обеденного перерыва. – Мастер уже говорил громко. – Сам Кузенков не пьяница и никогда им не будет, но ведь вся бригада видит, как он расправляется с бутылкой пива… Вот и появляются после обеда подвыпившие станочники: «Кузенкову можно, а почему нам не выпить!» – Мастер жалобно посмотрел на директора завода. – А я не знаю, что говорить и что делать. Кузенков в ответ на мои замечания только усмехнулся: «Не стой на дороге, мастер, по-нечаянности сметем в кювет!» Ну я понимаю: он талантлив, самобытен, но кто сказал, что таланту все разрешено?

Директор завода расхаживал от стенки к стенке, начальник цеха сидел с опущенной головой, и только технолог – человек большой доброты – смотрел на Кузенкова с прежней надеждой.

– А сегодня что произошло? – наконец спросил директор.

– Еще ничего не произошло! – зло ответил мастер. – У меня для Кузенкова нет выгодной работы, и он… Он с утра до сих пор просто ничего не делает!

– Начальнику цеха известно об этом?

– Известно! – негромко ответил начальник.

– Почему не докладывали мне?

– Вам докладывали, – вздохнув, сказал начальник цеха. – Вы или пропускали мимо ушей, или стыдили меня за то, что цех не может справиться с одним зарвавшимся рабочим…

Кузенков медленно поднялся, поправил и без того хорошо сидевшую на нем спецовку, непонятно усмехнулся.

– Так вот как выглядит Кузенков глазами мастера? – как бы даже удивленно спросил он. – И у мастера поворачивается язык говорить все это при руководстве завода? Мне объявлена война – так прикажете считать, Валерий Борисович Сопыряев?

Наступила тишина, которую нарушали только шаги директора да большие настольные часы. Пол кабинета заметно вздрагивал – это было отзвуком огромного завода.

– Ну, вот что, товарищи! – сказал, подойдя к мастеру, директор завода. – Будете ли вы мириться, будете ли по-прежнему портить друг другу нервы, но завтра вечером заказ должен быть выполнен. Ответственность возлагается на вас, товарищ Сопыряев.

Рабочий и мастер спустились в цех одновременно, за ними на тележке, а потом на крюке крана двигалась двухпудовая деталь, загадочная до беспокойства: то ли от громадного механизма, или сама – непонятная машина. Когда и они подошли к рабочему месту Кузенкова, деталь уже висела над ним, едва покачиваясь. Кузенков попридержал мастера за рукав спецовки.

– Ты все понял, Сопыряев? – спросил он со снисходительной улыбкой. – Работу делает Кузенков, а отвечает за нее мастер Сопыряев. До тебя это дошло?

– Как это случилось, что мастер обращался к рабочему на «вы», а рабочий употреблял разухабистое «ты», Валерий Борисович сразу не заметил, потом заметил, но пропустил без замечания, а ныне и уже привык к нагловатым интонациям рабочего.

– Значит, делаю я, отвечаешь – ты, – продолжал Кузенков. – Нельзя ли по этому случаю не видеть бутылку с пивом, сделать вид, что не замечаешь моего опоздания, и уж, конечно, не заставлять меня делать работу, которую легко выполняют в любом кружке юных техников… Морщишься, мастер, не хочешь идти на попятную. А?

– Чего вы хотите от меня, Кузенков?

– Мирного существования хочу. Давай жить по-отдельности. Я не лезу в твои дела, ты не лезешь в мои. Это же не жизнь, а малина! Утром вежливо здороваемся, вечером расходимся, довольные друг другом… Ну, Валерий Борисович, по рукам – и все хвори позабыты!

– Этому не бывать! – сказал мастер. – Или вы подчиняетесь всем рабочим законам и живете в коллективе, или вы нарушаете все правила и живете вне коллектива…

– Значит, не поладим?

– Нет, не поладим, хотя я вас и считаю виртуозом… Теперь-то мне можно уйти?

– Да валите на все четыре стороны! Мне-то какое до вас дело!

Кузенков на полиспасте спустил деталь, развернул чертеж и надолго замер в неподвижности, что с Кузенковым случалось всегда, когда он встречался с необычно сложной работой. Он видел деталь во всех трех плоскостях. Мысленный взор вместе со сверлом проникал вовнутрь, Кузенков что-то подсчитывал на клочке бумаги. Морщины на лбу постепенно разгладились, напряжение проходило – это значило, что Кузенков, примерно, знает, как просверлить злополучные отверстия, чтобы все три луча внутри металла сходились в одну точку, а потом утроенным диаметром выходили на противоположной стороне. Подняв деталь на сверлильный станок последней марки, он начал делать разметку – осторожными, для непривычных глаз даже незаметными движениями.