Рассказы - Аркан Карив

Аркан Карив

Рассказы

Ведьма

Ранним ноябрьским утром, когда на улице еще темно и сонно, как ночью, дети шли в школу, жалея себя до слез. Погода была совершенно безрадостной, дети торопились зайти в помещение, где было тепло и светло, хотя бы и казенным люминесцентным светом.

Учеников 7 «Б» класса ожидал урок литературы в 33-м кабинете на третьем этаже. Вообще-то, это был кабинет химии, но в школах предметникам часто приходится странствовать, и, вместо того, чтобы сидеть за своим удобным невысоким столом в окружении портретов русских писателей, Серафима Георгиевна восседала за приподнятой над землей массивной кафедрой, и прямо перед ней раскинулась со всеми своими символами таблица элементов, а сбоку жег взглядом ее инвольтатор, Дмитрий Менделеев.

Серафима Георгиевна преподавала русскую литературу вот уже тридцать семь лет, и эта литература ей до сих пор не надоела. Скорее, ей надоели дети. Но она никогда бы в этом не призналась, потому что смолоду была воспитана служить призванию.

Строгим и неулыбчивым взглядом, прямо держа голову с туго зачесанными седыми волосами, она наблюдала, как ученики заходят в класс. Некоторые выглядели еще совсем детьми, в других уже происходили загадочные переходы, и они находились на разных стадиях превращения в юношей и девушек.

На каждое «здрасьте, Серафима Гёргевна!» старая учительница отвечала легким кивком.

— Ой, Серафима Георгиевна, а у вас чулок порвался!

— Хамить будешь в другом месте, Филенкова!

Серафима Георгиевна была опытным педагогом и годами отработанной интонацией могла поселить стыд и ужас в душе любого школьника. Раскаяние настигло Филенкову мгновенно, и сердце, которое только что было у девочки легким, вдруг стало тяжелым.

Прозвенел звонок. Неуловимым движением Серафима ужесточила позу. Класс понял, что от него требуют полной тишины, и подчинился.

— Итак, письмо Татьяны Онегину.

Строгий ноготь начал движение по мышиному формуляру классного журнала. Остановился.

— Старосельский. Вальдемар. Письмо Татьяны.

Из-за парты во втором ряду слева — если смотреть от кафедры — поднялся красивый мальчик. Он держался с напускным равнодушием, а для девочек в классе был пажом и любимцем, и они с нетерпением ожидали его превращения. Голос у него уже ломался.

— Серафима Георгиевна! Вы знаете, мы до сих пор не переехали из загородного дома, и отец отвозит меня каждое утро в школу на машине. Но дело, собственно не в этом.

— В чем же тогда дело? — прервала его Серафима. — Это во-первых. А во-вторых, сними, пожалуйста, головной убор.

— Если я сниму берет, Серафима Георгиевна, это может иметь непредсказуемые последствия.

В классе захихикали.

— Старосельский, не заставляй меня ждать! И будь добр перейти от вашего загородного дома к поместью Лариных!

Вальдемар медленно стащил с головы берет, и на чистейшей белизны свитер ангорской шерсти легли роскошные каштановые кудри. По классу прошелестело коллективное девичье «Ах!».

— Серафима Георгиевна, я буду краток. — Вальдемар заговорил напористо и искренне. — Вчера вечером я собирался прочесть письмо Татьяны Онегину, но бабушка попросила обработать спреем листья ее любимого папоротника, и мне пришлось немного повозиться на нашем садовом участке. Я почти закончил работу, когда заметил странное движение на юго-западе усадьбы, возле самых ворот. Я напряг зрение и не поверил своим глазам: мой шестилетний племянник Емеля превращался в вертолет «Апачи». Вы, вероятно, догадываетесь, какую смертельную опасность представляет собой подобная машина с мозгами ребенка. Емеля довольно легко поднялся в воздух и для начала обстрелял меня из одноствольной автоматической пушки «Хьюз М230Е1» калибра 30 мм. Я носился по участку, как загнанный зверь, увертываясь от снарядов. В какой-то момент, признаюсь, я проявил малодушие, схватил лежащие на земле грабли и превратил их в РПГ. Но мне быстро удалось взять себя в руки: не стрелять же в шестилетнего ребенка, пусть и отчаянного шалуна! Емеля тем временем израсходовал все снаряды и принялся испытывать ракеты «хеллфайер», которых, по счастью, у него оказалось только пять. При помощи серии хитроумных маневров мне удалось благополучно посадить «Апачи» и обезвредить его. Племянник понес в тот вечер заслуженное наказание — дедушка всыпал ему розог, то ли десять, то ли двенадцать, — точно не знаю. У меня же хватило лишь сил добраться до постели, и я проспал мертвым сном до самого утра. Едва смог подняться, чтобы пойти в школу. Честное слово, Серафима Георгиевна!

Настоящий учитель всегда готов к бунту, как капитан, но как мастер единоборств, если уж бой предложен, никогда не отвечает на удар противника симметричным ударом той же силы. А Серафима была мастером со стажем.

— Садись, Старосельский. Спасибо за интересный рассказ.

Маленький паж знает, что будет наказан. Но не знает, когда и как. Снедаемый неизвестностью, теперь он до конца дня и думать забудет о своей боевой магии. Но и самой Серафиме Георгиевне шестое чувство подсказывало, что в ее многолетнем противостоянии ученикам намечается денек не из легких.

— Письмо Татьяны Онегину. Отвечать будет…

Класс затих. Ни один ученик не хотел отвечать письмо Татьяны Онегину. В напуганной тишине явственно прозвучал чей-то шепот: «Старая ведьма!»

— …отвечать будет Денисова. Эльвира.

Эльвира не была принцессой. Она даже не была красавицей. Но вряд ли в этом, да и в параллельном классе нашелся бы мальчик, которому не было лестно ее внимание и который не мечтал бы с ней дружить. Недостаток у Эльвиры был смешной, но милый: она тараторила:

— Понимаете, нам ботаничка, то есть, извините, Алла Васильевна, задала собрать осенний гербарий, а у меня, у забывахи, совсем вылетело из головы, а вспомнила я только вчера и решила сходить в наш парк, а потом уже прочитать письмо Татьяны Онегину. Гербарий ведь быстро можно собрать, и очень даже красивый. Только нужно обязательно поспеть к часу Венеры…

— И раздеться донага!

Не только сама Эльвира — весь класс задохнулся от неслыханной дерзости.

— В субботу в четырнадцать ноль ноль в кабинете директора с родителями, — произнесла Серафима Георгиевна, глядя в упор на Лукашова. Лукашову стало страшно.

Он превратился совсем недавно и чрезвычайно неудачно. Особенно отталкивающими были гнойные прыщи, обильно покрывавшие его лицо от линии волос до подбородка.

Серафима Георгиевна, обладавшая немалой предсказательной силой (ученики об этом даже не догадывались), смотрела на Лукашова и видела, как ревность к этому миру превращает его с годами в монстра, а потом и вовсе губит. Но Серафима не испытывала к ученику ни малейшей жалости.

— Продолжай, Денисова!

— Ну вот, — Эльвира отерла со щеки слезинку обиды и продолжила: — Прежде всего, конечно, несколько кленовых листьев — ведь это и есть цвет осени, правда? К ним я сразу добавила астру с лиловыми узкими листочками и серединкой, похожей на маленького осьминожка; потом мне попался бузульник. Ой! Он такой красивый! На тебя будто смотрят сразу несколько солнц с детского рисунка. Возле девушки с веслом я сорвала ветку стройной геухеры, на которой развесились маленькие колокольчики. И они, главное, чудесно смотрятся вместе с фиолетовыми ракушками безвременника! Я так увлеклась, что не заметила, как стемнело. Я заторопилась домой, чтобы учить письмо Татьяны Онегину, но на аллее пионеров под фонарем вдруг увидела клумбу нереальной красоты. Это была гортензия, и она переливалась всеми цветами — от медово-молочного до цвета свежей крови. А рядом на лавочке сидел мой сосед Ярослав и слушал музыку. Я знаю, знаю, Серафима Георгиевна: мне надо было идти прямо домой, но Ярослав дал мне один наушник, и музыка оказалась такой волшебной, что я не смогла себя заставить вот так сразу подняться и уйти. Я на секундочку закрыла глаза и увидела собор невиданной красы. Он был построен из кирпичиков и словно парил в воздухе. Но главное, Серафима Георгиевна, что каждый кирпичик был нотой, и музыка Ярослава играла именно этот собор! Не знаю, сколько прошло времени. Очнулась я все на той же лавочке, совсем одна. Я испугалась, подхватила гербарий и побежала домой. Дома меня встретила бабушка, которая очень переволновалась. Она отругала меня и сразу отправила спать.

— Что ж, — Серафима недобро улыбнулась. — Готичненько!

Класс рассмеялся облегченно. Это был старинный и надежный прием. Вот уже тысячи лет им пользуются практически все кураторы детей. Бытовая магия учителя.

Серафима оглядела класс. Несчастные! Они уверены, что недолговечные заклинания их мира выдержат натиск вечных правил. Заклинания от употребления теряют силу, а правила становятся только тверже. Эти дети действительно думают, что их готическое чародейство заменит истинное волшебство русской литературы. Они еще не поняли, что в реальной, по-взрослому опасной жизни им не обойтись без письма Татьяны Онегину! Многие из них поймут это слишком поздно.