Ученик Удава - Евгений Жироухов

Евгений Жироухов

УЧЕНИК УДАВА

(капиталистическая баллада времён начала рыночных отношений)

Глава первая. Начало баллады

На рынке рабов было пусто. Петька прошёлся по вытоптанной площадке среди кустов чепышника, похлёстывая веточкой по голенищам своих кирзачей с блатными отворотами. Что ж, в этот сезон приехал поздновато. Степную братву разобрали уже другие чилижные бригадиры, капитаны степных пиратских команд.

И тут из кустов хриплый, спитой голос возопил с восторгом: – Петруха! Я же говорил, что не зря дожидаемся… Вылазь, братва! Навстречу Петру выбрались из кустарника, радушно раскинув нараспашку руки, парочка «гвардейцев» из его прошлогодней бригады – Утюг и Ильяс. – Хе-е! – громко хмыкнул Утюг. – А мы только тебя и ждали. Другим не продались – ждали, что ты приедешь.

Петька стоял, похлопывая прутиком, тоже широко улыбался во весь рот и покачивал головой в ковбойской шляпе. – Расценки те же? – по-деловому спросил Ильяс. – А для моих гвардейцев – даже с решпектом, – смеясь, ответил Петька, радуясь появлению этих двух чумазых мужиков, как встреченным внезапно родственникам. – Где стоим? – улыбаясь своей мощной, как у каменной бабы, физиономией, спросил Утюг. – Пока ищу. Пока не нашел. – ответил Петька. – Полную бригаду потом наберу… Пока будете со мной по среднему тарифу – этак тюков десять за день… – О-о-о, – сразу разочарованно заохал Утюг. – Такой деньга – ищи другой рабочий. – Согласны, что там! – твёрдо объявил Ильяс, и Утюг после этих слов тоже соглашающее закивал кудлатой башкой, коротко сказал: «Якши!».

Утюг вдарил своей пятернёй по ладони Петра. Обернувшись, позвал ещё кого-то из кустов чепышника. Из кустов, сильно покачиваясь, выбрался изрядно тощий, фитилястого роста парень европейской наружности. Пётр взглядом военного вербовщика оценил кандидата и решил, что кандидат этот больше трёх дней на чилижных плантациях не выдержит – но для первичных хозяйственных работ на первое время подойдёт. – Лёлик, – представил парня Ильяс. – Хороший пацан. Возьмёшь?.. Он, конечно, новичок. Но, может, сгодиться на подхвате? Ему совсем в жизни плохо… Знаю я твой капитализм – но Лёлику совсем в жизни плохо. А? – Поехали, – согласился Петька.

Ильяс слыл умницей и к его словам следовало прислушиваться. В этом Пётр убедился ещё в прошлый сезон. Ильяс, интеллигентный лицом и щупловатой фигурой, тем не менее, мог работать ударно, выдавать двойную от установленных стандартов норму. Из разных разговоров в бригаде Петр был осведомлён, что Ильяс несколько лет назад работал инженером в областном автосервисе, чуть ли даже не главным инженером. Но по непонятным причинам взял и «ушёл в бичи».

На потрёпанных «Жигулях» Петька гнал по трассе, обдуваемый горячим воздухом казахстанских степей. В салоне мирно похрапывали его навербованные работяги. Полтораста километров от областного центра, потом – ещё шестьдесят просёлком до разбитого в степи лагеря бригады, состоявшего пока из одной палатки.

У палатки с грустным видом верной собаки, оставленной надолго без хозяина, сидел Алик-тракторист и что-то варил в котелке на убогом костерке из веток чилижного кустарника. именно этого кустарника и предстояло Петьке найти в таком промышленном масштабе, чтобы хватило бригаде на пятимесячный объём работы, или, хотя бы, на двухмесячный, или, хотя бы, на месячный – а потом перекочёвывать в другую местность всем лагерем, точно цыганским табором, в поисках удачи, которой всегда больше там, где ещё не были. От найденных бригадиром чилижных «кулиг» зависел заработок бригады, собственно рентабельность этого степного дела, похвала «шефа» и, в конечном итоге, «расчёт по конечному результату» самого бригадира и его «верного пса», тракториста Алика.

Тоже обрадовавшись старым знакомым, Алик радушно полез с ними обниматься. Потом критически покосился на фигуру незнакомца Лёлика, хотел сразу же вслух его забраковать, но бригадир цыкнул, и Алик привычно заткнул свой фонтан самоуверенности.

Бригадир Алика так и воспитывал: чтобы тракторист, собирающий у братвы дневную выручку и определяющий стандарт качества, был как палач – а сам Петька – как судья для всей бригады, символ честности и справедливости. Именно этому и учил самого Петра «великий и мудрый Шеф». – Вон там, – сказал утомлённым голосом Петька и ткнул пальцем в направлении трёх куч различного барахла, выгруженного вчера с двух Камазов. – Берите одну большую палатку на всех, одеяла, спальники ну и всю другую требуху, что найдёте… Короче, пока тут располагаемся, а завтра поеду рыскать фронт работ. Ваш тариф – десять тюков с завтрашнего дня и пойдёт… Хотя и работы особой пока вам и не будет. Копите силы для трудовых рекордов.

Роясь в куче «имущества», выбирая что получше, Утюг критически ворчал, как Попандопало над сундуком награбленного барахла. Потом мужики небрежно, «на время, пока» растянули палатку с провисающим пологом, заползли внутрь и буквально через минуту раздался знаменитый храп Утюга, от которого, говорили, разбегались в страхе степные волки.

Петр со своим трактористом посидели ещё чуток у затухающего костерка и тоже полезли в палатку. Уткнулись носами в тряпьё, сохранившееся с прошлых сезонов, пахнущее плесенью, мышами и тараканами.

Вокруг всю ночь прыгали тушканчики и цвыркали одуревшие от весны чеканы.

Утром Пётр вылез из палатки совсем не отдохнувшим, с онемевшими мышцами и хрустом в суставах. «Отвык, – подумал он, морщась, – Скоро привыкну к этой треклятой степной романтике…». Он потянулся всем телом, втянул в лёгкие запахи степи и оглянулся вокруг.

Вот она – опять степь… В первый свой сезон, пять лет назад она показалась ему прекрасной в своей необъятности, пахнущей коктейлем степных экзотических запахов, этакой ласковой природной натурой, точнее, натуральной природой, а не как с телеэкрана «Клуба кинопутешественников». Ну разве учуешь такой первозданный дикий воздух на московских улицах-проспектах… Да, поначалу она, степь показалась «московскому бамбуку» прелестной экзотикой – но уже через месяц она, степь, обернулась злобной фурией. Завывала по ночам в, казалось бы, полной тишине в периоды новолуния необъяснимыми наукой ультразвуками. И эти звуки унисонили с паническим воем шакалов. Она, степь, таилась своими суховеями, несущими порывами секущий стеклянный песок, сдирающий наждаком краску с автомобильной поверхности и обтачивающей за два-три года телеграфные столбы, точно карандаши. Она, степь, выглядела вечной, как космос в своей первоначальной дикости. Её, степь, нельзя покорить, ей можно только подчиняться. Как древнему шаману, которого считаешь шарлатаном – но всё равно боишься.

В этот сезон – пятый на боевом счету Петра – выехали позднее обычного, аж в начале июня. Что-то не ладилось у шефа с финансами. Как, впрочем, и во всей стране в этот период истории. Шеф изредка появлялся перед своими «шестёрками» с глазами, выпученными, как у рака, опущенного в кипяток. Орал, не объясняя причины своей злости, швырялся со своего стола разными канцелярскими принадлежностями, самого верного из своих «шестерных», лысого Толяна, пнул ботинком в задницу, чтобы тот не торчал на «маршруте бешенства». Пётр, в статусе козырной «шестёрки» сидел молча в углу кабинета в позе мыслителя, которому вообще не хочется ни во что вмешиваться, который очень устал и которому абсолютно наплевать на грядущие «большие миллионы». Пропал у него этакий жизненный азарт – и стало всё неинтересно.

Уже почти месяц. После того как развёлся с женой. Развёлся вмиг, по секундному решению, под психом от очевидных фактов. Сказал: «Развод!». Жена – без психа, но также под тяжестью очевидных фактов – сказала тихо: «Ладно».

И Петьке не хотелось в степь до изжоги в сердце. Как она, степь, уже высосала и выжгла соки организма, будто почву, на которой только что буйствовали жёлто-красные поля тюльпанов – и вдруг превратилась в безжизненный песок.

Но Петькин участок в делах шефа приносил основной доход бюджету фирмы. Хотя сам шеф таких показателей вслух не констатировал, и даже, наоборот, утверждал, что незаменимых не бывает. Однако, как-то раз убедился в обратном, поставив параллельно в Петькиной степи ещё одну бригаду под бригадирством лысого Толяна. Четыреста процентов выигрыша от вложенного капитала не получилось – получилось чуть-чуть покрыть рентабельность эксперимента.

Шеф тогда, после своих подсчётов на обрывках бумаги, посмотрел на Петра, как удав на не подчиняющего гипнозу кролика. «Удав» был не тупой – но что-то не укладывалось привычной схемой в голове «удава». Шеф не верил в честность как существующую категорию в денежных делах. Честность для шефа, как аннигилятор, как клавиша «стереть», для всех его жизненных принципов. Честность для «удава» непонятна – а всё непонятное для «удава» опасно.