Пламя веков - Роберт Чоут Олбрайт

Роберт Чоут Олбрайт

«Пламя веков»

Robert Choate Albright

«Flame of the Ages» (1928)

Шабад Нагаур, верховный жрец Храма Огня в Ауде, в тишине опустился на колени перед алтарем парсов. Благовония тлели в этом священном месте, распространяя вокруг приторно-сладкий аромат. Рубиново-красное пламя уверенно горело в бронзовой чаше прямо перед коленопреклоненным жрецом, отбрасывая яркий свет на почерневшие стены древнего храма. Оно вздымалось более чем на фут в высоту, заливая все вокруг тусклым красным сиянием.

Такова была Душа Ормузда, бога гебров: веками она пылала — с самого начала времен, как учили верить Шабада. И почему он должен сомневаться в традициях, переданных ему поколениями самых святых из смертных, верховных жрецов храма в Ауде? Разве он не был самым способным учеником почтенного Шерхазура, своего предшественника?

Еще юношей Шабад выучил наизусть «Зенд-Авесту», священную книгу парсов, и поразил своего учителя своим пониманием Воху Мано и Акем Мано. Прошло не так много времени, когда старый Шерхазур уже не мог ответить на его вопросы и отправил мальчика в другие храмы, чтобы утолить его жажду знаний. Поэтому неудивительно, что когда престарелый Шерхазур скончался, вместо него служителем стал Шабад Нагаур, «мальчик-проповедник».

Глубокой ночью Шабад молча преклонил колени перед алтарем парсов, сосредоточенно наблюдая за рубиновым пламенем, душой доброго божества Ормузда. Он должен был непрестанно смотреть так, за исключением кратких промежутков времени, когда другие жрецы храма в Ауде занимали его место у алтаря. Ибо разве не написано в «Зенд-Авесте», что Ариман, злое божество, всегда кружится неподалеку, ожидая, когда устанут святые люди и ослабнет их внимание? Что будет потом, Шабад даже при всем своем знании не ведал. Только три вещи заботили его: он был верховным жрецом Ормузда; он должен охранять его святилище от Аримана; он должен следить за пламенем. Оно горело с незапамятных времен и должно гореть до самого конца. Его предки защитили его, несмотря на гонения персов. Во время кровавых набегов калифа Омара они поддерживали огонь. Отправленные в изгнание, они увезли его с собой в Индию и построили для него храм в Ауде. И вот оно пылает сейчас перед ним, огненный символ Ормузда.

Но жрец парсов — всего лишь человек, и, даже будучи мудрейшим и образованнейшим из представителей своей расы, у Шабада бывали моменты в жизни, когда он испытывал сомнения насчет многих вещей — сомневался он даже в принципах своей собственной религии. Он имел обыкновение легкомысленно отбрасывать такие мысли, приписывая их искушению лукавого Аримана. Но в эту ночь он осмелился дольше, чем обычно, размышлять о судьбе, заставившей такого ученого, как он, до конца своих дней наблюдать за небольшим пламенем, хотя это пламя и было символом доброго божества Ормузда.

Возможно, Шабад слишком глубоко погрузился в свою задумчивость. Возможно, густой дым ладана вызвал у него странную сонливость, ибо вскоре глаза жреца закрылись, а голова склонилась на грудь. Преклонив колени перед алтарем, верховный жрец из Ауда крепко уснул.

* * *

Когда Шабад проснулся, то понял, что храм погружен во мрак. Священный огонь больше не пылал перед ним. Невероятной силы страх сжал его сердце. Ошеломленный, он наощупь приблизился к алтарю. Бронзовая чаша была там, но она была холодной, остывшей впервые за все столетия.

Верховный жрец упал ниц на пол и лежал, сильно дрожа. Он удивлялся, почему стены храма не обрушились на него. Почему Ариман не сразил его? Нет, Ариман не сразит его. Ариман должен относиться к нему благосклонно, ибо разве не обрушил он из-за своей небрежности веру, древнюю, как мир? Разве он не уничтожил душу Ормузда?

Шабад проклял день своего рождения — проклял самого себя за то, что всегда давал священные обеты. Лучше бы он давно замер в смерти в Храме Безмолвия, куда священные стервятники прилетают каждый день, чтобы срывать плоть с мертвых парсов, чьи кости одна за другой падают через решетку в склеп внизу.

Разум подсказал верховному жрецу, что это не Ариман погасил пламя. Оно погасло, сказал он себе, из-за того, что он по глупости своей не наполнил чашу священным маслом. Если бы он продолжал бодрствовать, он мог бы спасти рубиновый огонь. Но нет, он заснул, как пьяница из низшей касты! Он размышлял о последствиях своей роковой ошибки. Что будет делать теперь его народ, когда вера их отцов была отнята у них, уничтожена самым доверенным хранителем храма? Должны ли они теперь искать другую веру? Должны ли они стать ненавистными мусульманами, глупцами-буддистами или христианскими псами? Шабад содрогнулся от одной только мысли об этом.

Тогда ему в голову пришла одна мысль. Почему они должны узнать об этом? Не так уж сложно добавить масла в чашу и снова разжечь пламя. Парсы доверяли ему; они никогда бы не заподозрили, что произошло. Они все так же приходили бы в храм и приносили жертвы священному огню, который, увы! перестал быть священным. Они никогда не узнают, что душа Аримана сгорела в пламени в священном месте доброго божества Ормузда.

Совесть Шабада восстала. Неужели он, верховный жрец парсов, пал так низко? Станет ли он подобным образом высмеивать религию своих отцов? Он громко всхлипнул. Что же ему делать? Он даже не мог представить себе гнев своего народа, когда они обнаружат, что душа Ормузда больше не пылает в бронзовой чаше. Они будут проклинать его, плеваться и изгонят из храма. Они сделают даже больше, чем это. Они вырвут его сердце и бросят мертвое тело стервятникам на вершину башни мертвецов.

Верховный жрец поднялся с колен и внимательно прислушался. Все было тихо, как в покоях смерти. Медленно он пробрался сквозь темноту к задней части храма, где неловкими пальцами открыл маленькую дверцу у основания алтаря. Он вытащил из укрытия факел и зажег его. Неся его и маленькую урну, он вернулся к алтарю. Он быстро наполнил бронзовую чашу маслом из урны и поднес зажженный факел. Послышался резкий треск, а затем пламя поднялось во весь рост.

Шабад упал на колени перед святыней. Его тело неудержимо дрожало, и казалось, что его сердце вот-вот разорвется. Несколько мгновений он пытался взять себя в руки. Дело было сделано, рассуждал он. И он не должен колебаться сейчас. Подняв голову, он тихо позвал жреца, который каждое утро занимал его место перед алтарем.

— Котах! — позвал он. Затем более громким голосом повторил: — Котах!

В соседнем коридоре