Гимны к ночи - (Харденберг Новалис

Новалис (Харденберг Фридрих)

Гимны к ночи

Новалис

Гимны к ночи

Глава первая

Кто, наделенный жизнью и чувством, в окружении всех явных чудес пространного мира не предпочтет им всесладостного Света в его многоцветных проявленьях, струях и потоках, в нежном возбужденье вездесущего дня! Его тончайшей жизненной стихией одушевлена великая гармония небесных тел, неутомимых танцоров, омытых этой стремительной голубизной, - одушевлен самоцвет в своем вечном покое, сосредоточенно наливающийся колос и распаленный, неукротимый, причудливый зверь, - но прежде всего странствующий чаровник с вещими очами, плавной поступью и звучным сокровищем замкнутых, трепетных уст. Владея всем земным, Свет вызывает нескончаемые превращения различных начал, беспрестанно связует и разрешает узы, наделяет своим горним обаянием последнюю земную тварь. - Лишь его пришествием явлены несравненные красоты стран, что граничат в безграничном. Долу обращаю взор, к святилищу загадочной неизъяснимой Ночи. Вселенная вдали - затеряна в могильной бездне - пустынный, необитаемый предел. Струны сердца дрогнули в глубоком томленье. Росою бы мне выпасть, чтобы пепел впитал меня. Исчезнувшие тени минувшего, юношеские порывы, младенческие сновиденья, мгновенные обольщенья всей этой затянувшейся жизни, тщетные упованья возвращаются в сумеречных облачениях, как вечерние туманы после заката. В других странах Свет раскинул свои праздничные скинии. Неужто навеки он покинул своих детей, тоскующих о нем в своем невинном упованье?

Что там вдруг, полное предвестий, проистекает из-под сердца, упиваясь тихим веяньем томленья? Ты тоже благоволишь к нам, сумрачная Ночь? Что ты скрываешь под мантией своей, незримо, но властно трогая мне душу? Сладостным снадобьем нас кропят маки, приносимые тобою. Ты напрягаешь онемевшие крылья души. Смутное невыразимое волнение охватывает нас - в испуге блаженном вижу, как склоняется ко мне благоговейно и нежно задумчивый лик, и в бесконечном сплетенье прядей угадываются ненаглядные юные черты матери. Каким жалким и незрелым представляется теперь мне свет - как отрадны, как благодатны проводы дня! Итак, лишь потому, что переманивает Ночь приверженцев твоих, ты засеваешь мировое пространство вспыхивающими шариками в знак твоего всевластия - недолгой отлучки - скорого возврата. Истинное небо мы обретаем не в твоих меркнущих звездах, а в тех беспредельных зеницах, что в нас отверзает Ночь. Им доступны дали, неведомые даже чуть видным разведчикам в твоих неисчислимых ратях, - пренебрегая Светом, проницают они сокровенные тайники любящего сердца, и воцаряется неизъяснимое блаженство на новых высотах. Слава всемирной владычице, провозвестнице святынь вселенских, любвеобильной покровительнице! Ею ниспослана ты мне - любящая, любимая милое солнце ночное! Теперь я пробудился - я принадлежу тебе, значит, себе ночь ты превратила в жизнь, меня ты превратила в человека - уничтожай пылким объятием тело мое, чтобы мне, тебя вдыхая, вечно тобою проникаться и чтобы не кончилась брачная ночь.

Глава вторая

Неужели утро неотвратимо? Неужели вечен гнет земного? В хлопотах злосчастных исчез небесный след ночи. Неужто никогда не загорится вечным пламенем тайный жертвенник любви? Свету положены пределы; в бессрочном, в беспредельном Ночь царит. - Сон длится вечно. Сон святой, не обездоливай надолго причастных Ночи в тягостях земного дня. Лишь глупцы тобой пренебрегают; не ведая тебя, они довольствуются тенью, сострадательно бросаемой тобой в нас, пока не наступила истинная ночь. Они тебя не обретают в золотом токе гроздьев, в чарах миндального масла, в темном соке мака. Не ведают они, что это ты волнуешь нежные девичьи перси, лоно в небо превращая, не замечают они, как ты веешь из древних сказаний, к небу приобщая, сохраняя ключ к чертогам блаженных, безмолвный вестник неисчерпаемой тайны.

Глава третья

Однажды, когда я горькие слезы лил, когда, истощенная болью, иссякла моя надежда и на сухом холме, скрывавшем в тесной своей темнице образ моей жизни, я стоял - одинокий, как никто еще не был одинок, неизъяснимой боязнью гонимый, измученный, весь в своем скорбном помысле, - когда искал я подмоги, осматриваясь понапрасну, не в силах шагнуть ни вперед, ни назад, когда в беспредельном отчаянье тщетно держался за жизнь, ускользавшую, гаснущую: тогда ниспослала мне даль голубая с высот моего былого блаженства пролившийся сумрак - и сразу расторглись узы рожденья, оковы света. Сгинуло земное великолепье вместе с моею печалью, слилось мое горе с непостижимою новой вселенной - ты, вдохновенье ночное, небесною дремой меня осенило; тихо земля возносилась, над нею парил мой новорожденный, не связанный более дух. Облаком праха клубился холм - сквозь облако виделся мне просветленный лик любимой. В очах у нее опочила вечность, - руки мои дотянулись до рук ее, с нею меня сочетали, сияя, нерасторжимые узы слез. Тысячелетия канули вдаль, миновав, словно грозы. У ней в объятьях упился я новою жизнью в слезах. Это пригрезилось мне однажды и навеки, и с тех пор я храню неизменную вечную веру в небо Ночи, где светит возлюбленная.

Глава четвертая

Я знаю теперь, когда наступит последнее утро, когда больше Свет не прогонит Ночи, любви не спугнет, когда сон будет вечен в единой неисчерпаемой грезе. В изнеможенье небесном влачусь я. - Утомительно долог был путь мой ко гробу святому, тяжек мой крест. Недоступный обычному чувству, прозрачен родник, бьющий в сумрачном лоне холма, чьим подножьем земной поток пересечен; кто вкусил сокровенного, кто стоял на пограничной вершине мира, глядя вниз, в неизведанный дол, в гнездилище Ночи, - поистине тот не вернулся в столпотворенье мирское, в страну, где в смятении вечном господствует Свет.

Пилигрим на вершине возводит кущи свои, мирные кущи, томится, любит и смотрит ввысь, пока долгожданный час не унесет его в глубь источника. Все земное всплывает, вихрем гонимое вспять; лишь то, что любовь освятила прикосновением своим, течет, растворяясь, по сокровенным жилам в потустороннее царство, где благоуханьем приобщается к милым усопшим. Еще будишь усталых ты, Свет, ради урочной работы, еще вливаешь в меня отрадную жизнь - однако замшелый памятник воспоминанья уже не отпустит меня в тенета к тебе. Готов я мои прилежные руки тебе предоставить, готов успевать я повсюду, где ты меня ждешь, - прославить всю роскошь твою в сиянье твоем, усердно прослеживать всю несравненную слаженность, мысль в созиданье твоем ухищренном, любоваться осмысленным ходом твоих сверкающих мощных часов, постигать соразмерность начал твоих, правила твоей чудной игры в неисчислимых мирах с временами своими. Однако владеет моим сокровенным сердцем одна только Ночь со своей дочерью, животворящей Любовью. Ты можешь явить мне сердце, верное вечно? Где у твоего солнца приветливые очи, узнающие меня? Замечают ли твои звезды мою простертую руку? Отвечают ли они мне рукопожатьем, нежным и ласковым словом? Ты ли Ночи даруешь оттенки, облик воздушный, или, напротив, она наделила твое убранство более тонким и сладостным смыслом? Чем твоя жизнь соблазнит, чем прельстит она тех, кто изведал восторги смерти? Разве не все, что нас восхищает, окрашено цветом Ночи? Ты выношен в чреве ее материнском, и все твое великолепие от нее. Ты улетучился бы в себе самом, истощился бы ты в бесконечном пространстве, когда бы она не пленила тебя, сжимая в объятьях, чтобы ты согрелся и, пламенея, зачал мир. Поистине был я прежде тебя, мать послала меня с моими сородичами твой мир заселять, любовью целить его, дабы созерцанию вечному памятник-мир завещать, мир, возделанный нами цветник, увяданию чуждый. Еще не созрели они, эти мысли божественные, еще редки приметы нашего прозрения. Однажды твои часы покажут скончание века, и ты, приобщенный к нашему лику, погаснешь, преставишься ты. Я в себе самом ощутил завершение твоих начинаний, небесную волю, отрадный возврат. В дикой скорби постиг я разлуку твою с нашей отчизной, весь твой разлад с нашим древним дивным небом. Тщетен твой гнев, тщетно буйство твое. Не истлеет водруженный навеки крест победная хоругвь нашего рода.

Путь пилигрима

К вершинам, вдаль,

Где сладким жалом

Станет печаль;

Являя небо,

Внушил мне склон,

Что для восторгов

Там нет препон.

В бессмертной жизни,

Вечно любя,

Смотрю оттуда

Я на тебя.

На этой вершине

Сиянью конец

Дарован тенью

Прохладный венец.

С любовью выпей

Меня скорей,

И я почию

В любви моей.

Смерть обновляет

В своей быстрине,

И вместо крови

Эфир во мне.

Жизнь и надежда

При солнечном дне,

Смерть моя - ночью

В священном огне.

Глава пятая

Над племенами людскими в пространном их расселенье до времени царило насилье немое железного рока. Робкая душа людская в тяжких пеленах дремала. Земля была бескрайна - обитель богов, их родина. От века высился их таинственный чертог. За красными горами утра, в священном лоне моря обитало солнце, всевозжигающий, живительный Свет.