Пишмашка - Николай Коляда

Николай Коляда

ПИШМАШКА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ОНА

МАЛЬЧИШКА

Двухкомнатная квартира в обычном доме на втором этаже, с балконом.

Вечер, часов десять. Осень, холодно на улице, ветер гонит по дорогам жёлтые листья. Скоро снег пойдёт, уже батареи включили.

Обычная квартира в кирпичном доме на втором этаже, у парка культуры и отдыха, или ЦПКиО, как принято называть. Там, в парке, торчит посреди сосен «чёртово колесо», блестят какие-то горки-рельсы, и прочие аттракционы. Между высокими соснами — тропинки-червячки тянутся к мосту через заросшую камышом речку.

Впрочем, всё это далеко. А тут, в квартире, из которой этот чудесный вид можно наблюдать изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, и он не меняется, так вот, тут — стоит у стены письменный стол, на нём старый компьютер, рядом в жёлтой толстой пластмассовой вазе сухие цветы и длинные камышины с коричневыми бамбушками. На стенах фотографии с видами природы. Есть раскладной диван, возле него буфет, кресло у торшера, а на торшер в целях уюта цветной русский платок наброшен. Всё в квартире немножко с претензией, правда, всё как-то давно уже постарело и покрылось слоем пыли. Везде понатыкана куча богатых никчёмных безделушек, которые, как видно, привезли из дальних экзотических стран: Будда металлический, кукла индийская, тарелка латышская, статуэтка из Непала, подсвечник немецкий, синий жук-скарабей из Египта, ну и прочая шелуха — «сборники пыли», которые, вроде и выкинуть жалко, а практического применения в хозяйстве им тоже нету. Вот и стоит всё это по углам, столам, подоконникам, на полу.

В центре комнаты — накрытый кружевной скатертью полированный стол. На нём всё — по самому большому счёту: вино, водка, шампанское, фрукты, живые цветы в вазе. Два прибора. Посуда богатая, чешская, старая.

Дверь на балкон открыта, занавеска колышется. С балкона виден не только ЦПКиО, но и то, что двор этого дома огораживает железный забор. В заборе ворота — из двух половинок. Никакого замка на воротах нет, но всё же ворота, сваренные из железных прутьев в виде солнца, как-то отличают этот дом от других, как-то отделяют его от всего маленького мира, что вокруг.

На одной половинке ворот каким-то образом угнездился Мальчишка и, отталкиваясь ногой от земли, катается. Раз! — полукружье проедет и назад. Два! — проедет и снова назад. Ворота при этом противно скрипят. Противно до ужаса. Но Мальчишке не надоедает, он катается и катается, может — с самого утра катается, и — чего-то сидит себе на воротах, не уходит, чего-то думает.

Дальше, сразу за воротами, перекрёсток со светофором, в котором звуковой сигнал для слепых. Зажигается зелёный свет, и из светофора идёт равномерный раздражающий с одинаковыми интервалами треск. Поначалу можно сдуреть от этого треска и его постоянства, но потом — привыкаешь. Трещит и трещит себе. Пусть. Одно непонятно — зачем этот светофор для слепых тут, на краю города, сделан? Какие тут слепые ходят? Тут все зрячие.

Чуть правее стоит новый девятиэтажный дом, в нём окна светятся.

ЕЙ — шестьдесят. ОНА — завита, чисто одета, в туфлях на каблучках, в очках на цепочке, сидит у компьютера, неестественно выпрямив спину. Набирает текст, при этом некоторые слова произносит вслух. Иногда читает целую строчку. Время от времени пьёт чай из большой кружки и не видит, что проливает его на клавиатуру. Клавиатура давно уже почернела от грязи и пыли. От того, что клавиатура помогала хозяйке деньги зарабатывать, клавиши продавились, почернели, буквы на них стёрлись.

Висящие на стене часы-ходики пробили десять раз.

ОНА (бормочет). «… и закрывает дверь», точка. С новой строки… «За окном поднимается ураган, ветер колышет деревья, стало темно…» Точка, стиль — ремарка, выделить, та-а-ак…

Звонок телефона.

(Вскочила). Дополз, крендель!

Схватила зеркальце. Красит губы. Смеётся. Кинула губную помаду. Телефон звонит.

Люся?! Люся?! Нельзя брать сразу трубку, слышишь?! Люся, держи марку. Только пятый звонок. Вот, можно. (Сняла трубку). Алё? А-а-а, вы по объявлению… Да, да, компьютерный набор текста, корректура, ну — вычитка, по-русски выражаясь, исправление ошибок, то есть, орфография. Контрольные, дипломы, любые тексты, делаю очень быстро, за ночь могу, да, сертификат, разрешение. Не поняла, вы по объявлению? Какое? Нет. Нет, говорю. Нет, я не продаю холодильник «Бирюса». Всего доброго.

Положила трубку.

«Бирюса» какая-то. (Печатает). «… стало темно и в комнате, и в парке. С деревьев полетели белые лепестки на землю…» С каких деревьев? С яблонь, что ли? Дело весной, что ли? Дак вроде, зима в начале была? (Пауза). Короче говоря, забылся, писатель наш, зарапортовался: «Листья тополя падают с ясеня, вот ничего себе, вот ни фига себе». Ну тебе-то что, Люся? Не комментируй. Вперёд. Та-ак. «Белые лепестки на землю…» (Поёт негромко). «Там, где речка, речка Бирюса! Ломая лёд, шумит, поёт на голоса! Та-ам ждёт меня тревожная-а, таёжная краса-а-а!» (Печатает). Господи, какая ерунда. Неужели это кто-то будет в театре играть, кто-то будет смотреть? Надо было просить с него больше, за муки. Ну, простите меня, да, да, да, вы — великий художник. Пусть. Я согласна. Но, правда ведь — это мука. Каракули такие к тому же, что не разобрать, как курица лапой. Мне надо молоко за вредность. «И пошла дальше по кругу комнаты». Комната круглая не бывает. Где это происходит? Ничего не понимаю. «… по кругу комнаты, трогая стены и двери пальцами…» Ну и вся в пыли вымажется. А он думает, что это романтично. Ладно. Печатай, Люся! (Печатает). Какая глупость, никто так не говорит, никто так не страдает, не чувствует, никто так не любит, никто так не делает. Враньё. Не знаю, может на голоса это звучит иначе, когда артисты прикидываются. (Читает вслух то, что печатает). «Молчит, тревожно оглядывается, мучительно что-то вспоминает…» Я буду, как артистка, вслух, надо мне вслух попробовать говорить, сказать-то можно, что хочешь, любые слова, можно найти им интонацию. Может, он, когда писал, на это рассчитывал, на артисток? (Читает вслух то, что печатает). «Ей больно и тяжело, она дышит высокой грудью…» Мрак. Зыкина. Точно, он рассчитывал на артисток с высокой грудью. Тише, Люсьен, тише! Помни — строчка рубль, две — два рубля, три — три и так далее до бесконечности. Да, только это и помогает. (Хлебнула чай. Взглянула на часы). Придёт. Сейчас. Пока — работай. Держи марку, не звони сама, дура. Работай, это успокаивает. (Долго печатает молча, шевелит губами). Нет, это не успокаивает, это нервирует. Вслух, говори вслух! Ужас. «Маша подходит к роялю…» Выделить чёрным, мелко, десятым ремарку… Ну и что же Маша, радость наша? Ага. «Я люблю вас, Василий Иванович…» «Вэ» и «И» с большой, Иванович, так… И что этот Чапаев? Василий Иванович, «контрл» плюс «вэ» — выскочил «Василий Иванович», чёрным…

Встала, поправила приборы на столе, посмотрела на себя в зеркало. Подошла к плотным зелёным бархатным с бомбошками занавескам в соседнюю комнату. Постояла у двери, погладила занавески. Улыбается. Села, печатает.

«Вы хорошо подумали, Маша?» Бог мой, что ей думать, она старая дева, хоть на кого готова броситься… Она все думки продумала, у неё башка дырявая…

Звонок телефона.

Люся! Люся-а-а?! Пятый, только пятый, держи марку, Люся!

После пятого звонка взяла трубку.

Алё? Да какая, блин, «Бирюса»! Нет!

Кинула трубку. Снова сняла её, послушала гудок. Бережно положила трубку на рычаг. Быстро печатает, говорит вслух:

«Василий Иванович с болью в скобках чёрным десятым, точка: «Я человек уже пожилой, запятая, со сложившимися принципами. Точка. Вы должны знать это, запятая, Маша. Точка. Мне трудно будет из-за вас изменить свою жизнь. Точка. К тому же я был женат, запятая, и не раз, через «е», запятая, я стар, но я ещё могу нравиться… Через мягкий знак, потому что отвечает на вопрос «что делать»… Нравиться молоденьким девушкам, запятая, потому что у меня иногда встаёт…» Ремарка — встаёт, ходит вокруг рояля, скобка открывается, скобка закрывается, точка, мелким, чёрным, десятым… «… я могу свести с ума иногда кое-кого»… Господи, какая ерунда, меня ты точно с ума сведёшь, Вася Чапай…

Звонок, она кинулась, схватила трубку, кричит:

Алё? Алё? Нет. Нет. Сказала, нет!