Гибельный дар Статуэткина - Владимир Осинский

Осинский Владимир

Гибельный дар Статуэткина

ОСИНСКИЙ ВЛАДИМИР ВАЛЕРИАНОВИЧ

ГИБЕЛЬНЫЙ ДАР СТАТУЭТКИНА

Шеф был строг, но справедлив, хотя порою излишне нетерпелив в своих начальственных побуждениях. А Статуэткин - прямодушен до наивности, бесконечно предан служебному долгу, характером ровен и тих, за что его любили сослуживцы и порою привечало начальство.

Шеф управлял одной из контор, назначение которой за все довольно долгие годы ее существования так и не было выяснено до конца. Поэтому деятельность конторы проходила в атмосфере сугубой деловитости, подчеркнутой значительности и, в некотором смысле, даже секретности. На деликатные вопросы знакомых, соседей по общему административному зданию и даже любимых девушек, касающиеся данного предмета, служащие отвечали сдержанно, с едва уловимым оттенком превосходства:

- Объяснять это-дело долгое и утомительное... Да и стоит ли? Словом, стараемся. На благо и во имя. Не жалея сил и энергии. Исполненные сознанием. Не покладая рук...

Теперь же, когда читатель достаточно определен ВО времени и месте действия, пора перейти к странным, необычным, отчасти чудесным и несомненно драматическим событиям, которые начались и завершились менее чем в недельный срок.

Итак, начальство не только терпело Статуэткина, но порою и привечало его. Происходило это в первую очередь потому, что Статуэткин всегда понимал Шефа. В наши дни ни у кого больше не вызывает сомнения факт, что шефы тоже, как принято говорить, люди, и, следовательно, ничто человеческое им не чуждо.

Порою, отдавая руководящие указания, Шеф параллельно с досадой отмечал про себя: "О черт! Ну какое мне сейчас дело до того, что при ответе на вопросы по форме № 14 необходимо ссылаться на сведения, приведенные в форме № 2, основанной, в свою очередь, на данных формы № 104-6?! Да, какое мне до всего этого дело, если вчера Марго весь вечер танцевала с тем лысым, похожим на боксера в отставке?!". (Надо ли после этого небольшого экскурса в начальственное подсознание разъяснить читателю, что Шеф отнюдь не походил на шефов, какими мы их привыкли представлять? Что был он упитан в меру, далеко не стар, холост и достаточна полнокровен, чтобы не оставаться безразличным к любым доступным радостям жизни?).

Статуэткин над всем этим как-то не задумывался, ибо, будучи человеком еще более молодым, тем не менее видел смысл своего существования в безупречном исполнении служебного долга. Поскольку же упоминалось выше, и сам Шеф, и два с лишним десятка его подчиненных, включая нашего героя, так и не сумели разобраться в том, чем они, собственно, занимаются. Статуэткин нашел выход простой и мудрый: посвятил себя служению начальству.

Нет, он не был традиционным подхалимом с отталкивающе гибкой спиной. Напротив, Статуэткин выслушивал указания Шефа с видом чопорным и почти надменным, а на вопросы отвечал сдержанно, с явственным холодком в голосе.

Но отвечал всегда одно:

- Понял вас. Будет сделано. Соответственно полученным указаниям...

Поначалу Шеф этому слегка удивлялся, так как сам (см. экскурс в начальственное подсознание) часто не знал, что он, собственно, хочет. Потом удивляться перестал, и были две главные тому причины: во-первых, не зная, что ему требовалось, Шеф о своих указаниях вскоре забывал; во-вторых же, Статуэткин в ответ на полученное распоряжение неизменно что-нибудь да делал.

В результате рождалась бумага, и ее следовало подписать, подшить и зарегистрировать.

Шефа, любимым афоризмом которого было: "Деятельность управленческого аппарата - суть составление бумаг", подобное положение вещей вполне устраивало.

Но, в разной мере, оно не могло удовлетворять Статуэткина. Ибо-не лишне повторить-он отнюдь не был подхалимом. Он был рожден служить и, не жалея сил и энергии, самоотверженно выполнять свой долг перед родной конторой. Если же человеку от рождения дано столь высокое предназначение, он непременно должен мечтать о конкретных, вещественных результатах своей беззаветной деятельности. И Статуэткин, в отличие от начальства не интересовавшийся ни вином, ни женщинами, ни детективными романами, мечтал и страдал.

Однажды солнечным зимним утром он стоял в не лишенной непринужденности позе перед столом Шефа, ожидая, пока тот подпишет очередную бумагу. Постояв, без разрешения сел, так как был по природе своей независим и отнюдь не робок.

Шеф рассеянно ощупывал стол в поисках авторучки.

Не нашел и начал обшаривать карманы. "Куда она, черт возьми, подевалась?!-с ленивым раздражением размышляло начальство.-Или оставил вчера там... после преферанса? О, если б не проклятая семерка бубен!.. Да, но где же ручка?"

Здесь-то и настал великин момент.

Статуэткин, повторяем, терзался без конкретных, весомых, вещественных свершений. Между тем, в силу своей специфики, контора-и данное обстоятельство нам отлично уже известно-ни в малейшей степени не соответствовала его громадному служебному потенциалу.

"Eсли бы... Ах, если бы!.." - страстно подумал Статуэткин.

"Я, кажется, немного того,-в то же мгновение пришел к грустному заключению Шеф.-Нельзя все-таки ночь напролет... Вот ведь она, окаянная,-в правом кармане!..--Он расписался, с новой тревогой отметив:-И рука дрожит...".

Однако руководящая рука, бессонная ночь и неудавшийся преферанс были абсолютно ни при чем. Это трепетал от сладостного восторга Статуэткин, впервые за три года службы во всей полноте вкусивший ни с чем не сравнимое счастье вещественного свершения!

Ибо случилось чудо: Статуэткин превратился в авторучку, без которой никак не мог обойтись в данный отрезок времени его Шеф, том более, что он был строг, но справедлив, хотя и... (см. начало).

Разумеется, читатель вправе потребовать вразумительных объяснений по поводу свершившегося чуда. К сожалению, автор может ответить на это лишь тривиальным тезисом, утверждающим, что, мол, много есть на свете чудес...

Но ближе к делу.

Вероятно, Шеф, озабоченный давешним проигрышем, так бы ничего и не заметил, если б не следующий дополнительный штрих по странному капризу неведомого начала, которое пошло навстречу давнишним чаяниям Статуэткина, последний превратился в обыкновенную чернильную авторучку, вместо прочно укоренившихся шариковых.

Шеф с недоумением воззрился на не желающие высыхать чернила, сделал невольный жест рукой-и едва не выронил... пресс-папье, тоже, как известно, давно вышедшее из моды. Тут-то он и обнаружил отсутствие Статуэткина, после чего машинально промокнул свою подпись, так же механически отложил пресс-папье - и последнее немедленно исчезло.

Статуэткин вновь сидел в непринужденной позе терпеливого ожидания. В его серьезных карих глазах светилось счастье.