Дворник и поэт - Михаил Лифшиц

ДВОРНИК И ПОЭТ

Вы знаете, что такое бойлерная? Впрочем, это неважно. Так вот, в бойлерной сидели дворник и поэт. Поэт был настоящий, член Союза писателей. В бойлерной он работал, как считалось, чтобы давать тепло людям не в переносном, а в прямом смысле, или чтобы быть ближе к жизни, или ещё по какой-то причине, в общем, поэтическая причуда.

Дворник же зашел в бойлерную на огонёк. Он вышел перед сном прогулять свою собаку породы «Московская сторожевая», и, пока ученый пес обнюхивал столбы и деревья, дворник решил побеседовать с соседом по дому и сослуживцем по ДЕЗ-20.

– Моя жена – удивительная женщина, – рассказывал дворник поэту. – Любит меня, как перед свадьбой. За что? Какие у меня заслуги? А у жены такое уважение к моей личности, как будто я – космонавт или засекреченный физик. Была бы она тёмная, тупая, тогда понятно – рот открыла десять лет назад и до сих пор закрыть не может. Нет ведь, она женщина чуткая, нежная, очень способная к любой работе. В каких только дырах нам с ней жить не приходилось! Казалось бы, щели заткни, чтоб не дуло, ящик дощатый газетой накрой и пережидай. Куда там. Мы тут живем! Устраиваемся капитально. Не любит она убогих времянок. Так всё сделает, что, поверишь, в лучший дом ехать неохота, боишься, что хорошо так не устроишься. А она легко бросает всё и едет – в лучшем доме лучше и делает. Еды в доме всегда полно. Слава Богу, не война, на харчи всегда есть. Мало денег – картошка, каша, напечёт чего невесть из чего. Появятся деньжонки, так чего побогаче, но такого, чтоб в доме пусто было и вкусно не пахло, не бывает. Посоветуешься с ней насчёт дел своих. Какие у меня дела – халтурка какая-то подвернётся и подобное. Она так разговор ведет, что для неё не деньги важны, ради которых я за это дело и берусь-то. Нет, в первую очередь её интересует, хочется ли мне, не во вред ли это моей репутации, да моему драгоценному здоровью. Конечно, хорошо и для семьи – деньги.

– Пьяный я один раз заявился, лет восемь уже прошло, – продолжал откровенничать дворник. – На улицу не выгнала, заставить меня спать в канаве или в вытрезвителе не решилась, но и не прикоснулась ко мне. Всё мне прощала – и метлу, и трудности жизни, а предательства такого не могла простить. Я с тех пор на всякий случай к напиткам не прикасаюсь. Только с ней, дома, на праздник. Она у меня графинчик завела для гостей. Всегда полный, по месяцу стоит, если не зайдет никто. Конечно, она главная, и на ней всё держится, а спроси пацанов, кто глава семьи? Так оба балбеса моих не задумываясь скажут: «Папа!» Она повернула всё этак: папы нет дома – грустно, папа пришел – ура, папа устал, так что ты, Павлик, после школы – никуда, снега много намело, надо папе помочь. Не по заслугам, вроде бы, счастье мне досталось, а совесть меня не мучит. Есть во мне, видно, что-то, раз такая женщина меня любит. И я под её любовь и уважение тянусь. Денег зарабатываю, сколько могу. Если увижу, что ей хочется чего, так расшибусь, а сотворю. И культурно расту. Книг перечитал – всю библиотеку тридцать третью и твои в придачу, что ты мне давал. Спасибо тебе, ты человек простой и не жадный. Ты когда в бойлерную устроился дежурить, что-то, думаю, не то. А потом, смотрю, устроился и работаешь без всяких. Вот так. И стихи твои мне нравятся, какие читал… Знаешь, я тебе сознаться хочу. Стихи я тоже писать стал. Смешно, конечно, никто не знает, даже жена. Можно прочту? Я печататься, навязываться, не собираюсь. Твое мнение хочу услышать…

Поэт разрешил дворнику почитать – ведь он был настоящий поэт и любопытства к другим людям и чужим стихам не утратил. И дворник стал читать.

Я проводил Марусю не рыдая,А равнодушно глядя в потолок.“Прощай, моя Маруся дорогая,” —Сказать я больше ничего не смог.

Она ушла, в последнюю минутуВ дверном проёме зачернив квадрат,Мой дом забыв, перечеркнув как будто.Маруся, я ни в чём не виноват!

Любовь прошла, но вновь настанет лето,И не спасусь я от любовных пут,Другая, что сейчас гуляет где-то,На будущее лето будет тут…

– Что это за «квадрат в дверном проеме»? – спросил поэт.

– Понимаешь, – ответил дворник, – эта женщина, Маруся, такая толстая, широкоплечая, уверенная в себе. Они жили с этим мечтательным человеком, а потом поняли, что ошиблись друг в друге и расстались. Она вышла из его неряшливой полутемной квартиры на освещенную лестничную площадку и не обернулась в дверях. Поэтому квадрат. Если бы она обернулась, был бы уже не квадрат, в профиль-то она не квадратная! А он рад, что она ушла. Он-то её давно разлюбил, а выгнать не решался. И он надеется, что в будущем у него будет какая-нибудь получше, что он опять полюбит. Понятно?

– Не понятно, почему ты пишешь про каких-то марусь, а сам только что мне про свою счастливую семейную жизнь рассказывал.

– Вот этого я не могу объяснить, – грустно сказал дворник. – Только я думаю, что какой-нибудь облезлый бабник как раз и пишет про верных жён и любовь до гроба, а я про Марусю. Так человеческое воображение работает.

– Собачка твоя не заскучала?

– Нет, будет носиться, пока не позову.

– Тогда и я тебе расскажу, как поэт поэту. Тебе мои стихи нравятся. Мне это слышать очень приятно. Мне мои стихи тоже нравятся, особенно сначала, когда только что написал. Потом, правда, перестают нравиться, даже стыдно бывает, кажутся слабыми, сырыми. Но, ты знаешь, я – поэт не потому, что поэтом работаю, и не потому, что у меня есть хорошие стихи. Я – поэт, потому что всё время сочиняю. Мне скучно никогда не бывает. Строчки сочиняются, забываются, новые сочиняются. Всё окружающее звучит, просится в стихотворение. И чужие стихи, особенно созвучие удачное или рифма, меня волнуют, взбудораживают. Из-за этого я жизнь воспринимаю немножко не так, не адекватно, что называется. Немножко размыты во мне границы дорого – дёшево, хорошо – плохо. Это недостаток, мешающий жить, очень хорошие поэты его не имеют. И вот, представь себе, много лет назад является предо мной девица и хвалит несколько моих стихотворений. Причем так хорошо, как я бы их сам похвалил, и именно те стихи. Понятно, что я на ней женился. Стихов ей перечитал пропасть, как мотылек около неё порхал. Всем друзьям и родственникам объяснил, какая она умная, тонкая и хорошая. Ну, а супружница моя потихоньку отъелась, оперилась, шкурка, знаешь ли, стала блестящей, как у старухиной кошки. И понял я, дяденька, что опростоволосился в очередной раз. Не могу тебе объяснить толком. Вроде, и любит она меня, и гордится, что я – поэт и что квартира хорошая, не изменяла она мне никогда. Всё, всё правильно, никаких претензий. Но, вот знаешь, человеком она меня всё-таки не считает и наличия во мне души не признает. Как автомобиль: и дорогая вещь, и ухода требует, а всё не человек. Вот, например, книжка наклёвывается. Я всю халтуру, всю текучку бросаю, занимаюсь одним – пишу, переделываю, переставляю и так далее. Денег в семье поменьше становится, да и я семьёй поменьше занимаюсь. Моя сразу за телефон: «Ах! Мы так бедствуем, мне нечего одеть. Не одолжите ли денег? Скоро у нас выйдет книжка, тогда нам будет полегче». Мне это слышать унизительно, для меня каждая книжка таинство, праздник, счастье, я для этого живу. У меня пять книжек вышло, вот, считай, я пять раз счастлив был. От гонорара я не отказываюсь, побольше бы платили, но, пойми, нельзя так говорить! Попросишь её: не одалживай, подожмемся давай. И пойдет – побольше денег приносить надо, не буду одалживать, у той пальто и соболя, и тру-ля-ля, и тру-ля-ля. Пиши и приноси деньги, хоть бы раз сказала: «Прочти», нет, говорит только: «Пиши». Поэзия – штука неустойчивая, она мало кому опору, уверенность в себе дает. Разве что уж самым талантливым, но история учит, что даже их легко заклевать. И вот стал я себя всё время виноватым чувствовать. Идеальный человек – это который здоров, как буйвол, поэт, как Пушкин, богат, как банкир, обои клеит, как маляр, жену ублажает, как Дон Жуан, и много ещё кое-чего. Я-то до этого идеала не дотягиваю, видишь ли… Виноват во всём. Мужчина должен сознавать, что он умеет что-то делать, а то, что я умею стихи писать, так это сомнительное оправдание моего существования, всё равно что знание древнегреческого языка на рыбалке. Затосковал я, дяденька, ужасно, жизни радоваться перестал, всё из рук валится. Ни за что взяться не могу, усталость какая-то на сердце. Вот, с тоски в бойлерную и подался…

– А ты разведись, – посоветовал дворник.

– Да ты что! Натура у меня прилипчивая, к жене я привязан, дочку в жизни своей не брошу. Деваться мне, опять же, некуда, снова с угла начинать неохота. К тому же, больно пошло – все сейчас разводятся. А чувствовать себя виноватым устал. Итак, живу, как в подполье. Для любых, самых невинных моих поступков жена придумывает пусть фантастические, нереальные, но обязательно подлые объяснения. Всё время хочется оправдываться, доказывать, что всё не так – это по пустякам-то. А ты говоришь, семью бросить!