Передышка - Саки

Саки

Передышка

– Я пригласила Латимера Спрингфилда провести с нами воскресенье и остаться у нас на ночь, – объявила миссис Дюрмот за завтраком.

– Я думал, он с головой ушел в избирательную кампанию, – заметил ее муж.

– Именно так. Выборы состоятся в среду, а к тому времени бедняга совсем измотается. Представь себе, что значит вести предвыборную агитацию под этим ужасным проливным дождем, ходить по слякотным деревенским дорогам, разговаривать с продрогшими людьми в продуваемых сквозняками классных комнатах, и так изо дня в день в продолжение двух недель. В воскресенье утром он должен появиться в каком-то храме, а потом может сразу же завернуть к нам и хорошенько отдохнуть от всего, что связано с политикой. Я и думать ему о ней не позволю. Я велела снять картину с Кромвелем, разгоняющим Долгий парламент,[1] ту, что висела над лестницей, а также убрать из курительной комнаты полотно, на котором изображена Ладас лорда Розбери.[2] А ты, Вера, – прибавила миссис Дюрмот, обратившись к своей шестнадцатилетней племяннице, – подумай о том, какого цвета ленточку вплетешь в волосы. Она ни в коем случае не должна быть голубой или желтой – это цвета противоборствующих партий, не лучше будут и изумрудно-зеленый и оранжевый ввиду всех этих разговоров о самоуправлении.[3]

– В дни официальных праздников я всегда заплетаю черную ленточку, – молвила Вера с сокрушительным достоинством.

Латимер Спрингфилд оказался довольно угрюмым и немолодым уже человеком, который ушел в политику с тем же душевным настроем, с каким другие облачаются в траур. Не будучи энтузиастом, он, однако, был усердным тружеником, и миссис Дюрмот была недалека от истины, когда утверждала, что на этих выборах он работал весьма напряженно. Передышка, которую ему навязали, несомненно, была нужна, но нервное напряжение, сопутствующее предвыборной борьбе, слишком крепко его держало, чтобы отпустить совсем.

– Понятное дело, он до утра просидит, внося поправки в свое заключительное выступление, – с сожалением проговорила миссис Дюрмот. – Мы, однако, избегали разговоров о политике весь день и целый вечер. Большего мы сделать не в силах.

«Посмотрим», – сказала Вера, но сказала это про себя.

Едва закрыв за собой дверь спальни, Латимер окунулся в море бумажек и брошюр и принялся заносить в записную книжку полезные сведения и тщательно продуманные небылицы. Работал он, должно быть, минут тридцать пять, и весь дом, похоже, погрузился в здоровый сон, каким спят в деревне, когда в коридоре послышались чьи-то шаги, кто-то приглушенно заскулил, вслед за тем в дверь громко постучали. Не успел он ответить, как в комнату ворвалась Вера с какой-то ношей на руках и с вопросом:

– Простите, могу я этих здесь оставить?

«Этими» оказались маленький черный поросенок и здоровенный черно-красный петух.

Латимер в меру любил животных, отдавая предпочтение мелкому домашнему скоту, разводимому из экономических соображений. В выступлении, над которым он в ту минуту трудился, он горячо отстаивал необходимость дальнейшего развития свиноводства и птицеводства в наших сельских районах, но отнюдь не намеревался делить спальню с обитателями курятника и свинарника, пусть и просторную.

– А им где-нибудь во дворе не лучше будет? – спросил он, тактично выразив свою точку зрения на то, где им лучше находиться. Ему хотелось, чтобы в его голосе прозвучала забота о «них».

– Двора больше нет, – печально проговорила Вера, – ничего нет, только темная, бурлящая вода. Водохранилище в Бринкли прорвало.

– Я и не знал, что в Бринкли есть водохранилище, – сказал Латимер.

– Теперь и его уже нет, вода разлилась повсюду, и поскольку мы находимся в низине, то оказались в самой середине внутреннего моря. Река тоже вышла из берегов.

– Боже праведный! И жертвы есть?

– Я так скажу: жуть сколько. Наша вторая служанка уже опознала три трупа, проплывших мимо окна бильярдной. Все они принадлежат молодому человеку, с которым она помолвлена. Она либо помолвлена сразу со многими, либо опознание проводила весьма небрежно. Впрочем, это может быть одно и то же тело, которое плавает вокруг дома. Как я раньше об этом не подумала?

– Однако нам надо бы принять участие в спасательных работах, не так ли? – спросил Латимер, чуя инстинктом кандидата в парламент, что представился случай сделаться местной знаменитостью.

– Ничего у нас не выйдет, – решительно заявила Вера, – лодок у нас нет, и к тому же мы отрезаны от ближайшего человеческого жилища бушующим потоком. Моя тетушка настаивает на том, чтобы вы оставались в своей комнате и не принимали участия во всеобщей суматохе, но она полагает, что с вашей стороны было бы весьма любезно, если бы вы взяли к себе петуха на ночь. Видите ли, у нее еще восемь петухов, и стоит им оказаться вместе, как они начинают отчаянно драться, поэтому мы сажаем по одному петуху в каждую комнату. Все курятники смыло. И еще я подумала, может, вы не откажетесь взять этого крохотного поросеночка; это такая прелесть, хотя нрава он и злобного. Это у него от матери, – впрочем, не буду ничего говорить против утопленницы, которая лежит где-то в свинарнике. Все, что ему нужно, – это твердая мужская рука, и тогда он будет вести себя хорошо. Я бы и сама попыталась с ним справиться, но у меня в комнате сидит чау-чау, а ему только покажи свинью, так он сразу на нее набросится.

– А в ванную свинью нельзя поместить? – робко спросил Латимер, пожалев о том, что, в отличие от чау-чау, он не может занять столь же решительную позицию в вопросе о том, чтобы в спальне не было ни одной свиньи.

– В ванную? – Вера резко рассмеялась. – Если горячей воды хватит, она до утра будет переполнена бойскаутами.

– Бойскаутами?

– Да, когда вода была еще по пояс, тридцать бойскаутов пришли к нам на помощь. Потом она поднялась еще фута на три, и нам пришлось спасать их. Мы им даем возможность группами принимать горячую ванну и сушим их одежду в сушильном шкафу, однако промокшая одежда, понятно, не высушивается за минуту, и потому коридор и лестница становятся немного похожими на прибрежный пейзаж. Двое мальчиков надели ваше мельтоновое пальто; надеюсь, вы не возражаете.

– Пальто совсем новое, – сказал Латимер, всем своим видом показывая, что он очень возражает.

– Вы ведь присмотрите за петухом, не правда ли? – продолжала Вера. – Его мать завоевала три первых приза на петушиных боях в Бирмингеме, а он в прошлом году в Глостере занял второе место в разряде петушков. Пожалуй, он мог бы усесться на ту жердочку, под кроватью. Интересно, может, он почувствует себя уютнее, если к нему привести кое-кого из его жен? Все куры сидят в кладовке, и думаю, я бы смогла отыскать там ту, которую он любит больше всех.

Латимер хотя и с опозданием, но все-таки выказал решимость в отношении присутствия в комнате любимой жены петуха, и Вера удалилась, не настаивая на своем предложении, однако перед уходом усадила петуха на импровизированный насест и ласково попрощалась с поросенком. Латимер с поспешностью, на какую был способен, разделся и забрался в постель, рассудив, что пытливого беспокойства свиньи поубавится, как только будет погашен свет. По сравнению с уютным, устланным соломой свинарником комната при первом знакомстве представляла собой мало что интересного, однако безутешное животное неожиданно обнаружило приспособление, которого так недостает даже самым изобретательным свинкам. Острый край нижней части кровати находился как раз на таком уровне, который позволял поросенку исступленно тереться о него, при этом в критические моменты он артистично изгибал спинку и в восторге протяжно урчал. Петух, видимо вообразив, будто его раскачивают на сосновой ветке, сносил тряску с большим стоицизмом, нежели Латимер. Серия шлепков по телу свиньи была воспринята ею скорее как дополнительный и приятный раздражитель, чем как критика поведения или намек на то, что пора бы все и прекратить. Было очевидно, что тут требовалось что-то покрепче, чем твердая мужская рука. Латимер выскользнул из постели в поисках какого-нибудь орудия разубеждения. В комнате было достаточно света, чтобы свинья углядела этот маневр, и ее злобный нрав, унаследованный от утонувшей матери, проявился в полной мере. Латимер вскочил обратно в постель, а его победитель, похрапывая и щелкая челюстями, с новой силой возобновил самомассаж. В продолжение долгих часов бодрствования, последовавших вслед за тем, Латимер пытался отвлечься от свалившихся на него неприятностей, с сочувствием думая о второй служанке и постигшем ее горе, однако все чаще ловил себя на том, что гадал, сколько же бойскаутов уже перемерили его мельтоновое пальто. Роль св. Мартина maigre lui[4] не привлекала его.

К рассвету свинка забылась блаженным сном, и Латимер собрался было последовать ее примеру, но в эту минуту петух издал восторженное «кукареку», соскочил на пол и принялся с воодушевлением биться с собственным отражением в зеркале шкафа. Вспомнив, что птица как-никак оставлена под его присмотром, Латимер устроил в комнате нечто в стиле помещений гаагского суда, завесив провоцирующее зеркало большим махровым полотенцем, однако наступивший мир оказался нетвердым и непродолжительным. Неукротимая энергия петуха нашла новый выход в неожиданных и непрерывных нападках на спящую и временно беззащитную свинку. Последовавшая дуэль была отчаянной и ожесточенной, притом не было никакой возможности сколько-нибудь эффективно вмешаться. Пернатый боец, когда ему приходилось туго, получал некоторое преимущество, спасаясь бегством на кровать, и сполна пользовался этой возможностью. Свинке же так и не удалось запрыгнуть на такую высоту, хотя в желании ей нельзя было отказать.