Внедрение - Йен Уотсон

Йен Уотсон

Внедрение

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Крис Соул оделся быстро. Айлин уже звала его. Когда она позвала его во второй раз, почтальон был у дверей.

- Письмо из Бразилии, - крикнула она из #8209;под лестницы. - От Пьера…

Пьер? Какого черта? Соул не ждал ничего хорошего от новостей. Айлин стала так далека и недоступна со времени появления ребенка. Ушла в себя, в мысли о Питере и воспоминания. Это была не та стена, которую легко - или, если честно, казалось легко - разрушить. Что значило для нее это письмо от бывшего любовника? Оставалось надеяться, что обойдется без последствий.

В окне на лестничной площадке промелькнули черные поля, дома персонала и госпиталь в полумиле отсюда на вершине холма. Соул увидел все это разом - и поежился от утренних предчувствий. Дурные мысли часто настигали его по пути в клинику.

На кухне трехлетний Питер шумно возился с завтраком, мешая кукурузные хлопья с молоком. Рядом стояла Айлин с распечатанным письмом.

Соул присел напротив Пита и намазал ломтик тоста. Украдкой он осмотрел лицо ребенка. Не прибавилось ли в нем тех тонких черт его друга Пьера, какие он помнил по фото: среди поля маргариток где #8209;то там в его Франции? Уже мерещилось это грозное сходство, эти карие глаза, постоянно горящие охотничьим азартом. Лицо истинного пропагандиста, агитатора и революционера.

Свое же лицо Соул не уважал. Оно было слишком симметричным и пустым. Скользни зеркалом вдоль линии носа (старый фокус) - и оно не расколется на два совершенно разных лица, как это бывает у большинства людей, а только обнаружит пару однояйцевых близнецов. Это равновесие черт первоначально было выразительным, ко конечный результат - исключение одной стороны человека другой его половиной - с годами становился все заметнее.

Он бросил взгляд на Айлин, читавшую письмо. Она была чуть выше Соула. Глаза, которые в последнем ее паспорте назывались «серыми», вполне могли сойти за голубые. Такими они казались в Африке - голубые, как вода в бассейне, голубые, как открытые африканские небеса, голубые, как конверты авиапочты.

Африка. Душные тихие вечера, когда открытые жалюзи не пропускали в их комнату ни вздоха ветерка, а пиво доставалось теплым из перегруженного холодильника. Сверкающие огнями строения университета вдали на холме и желтые огни города в десятке миль от побережья, отделенные тьмой, в которой отбивали ритм африканские тамтамы. Их дружба, гармония, их тройственный союз - как же это было здорово! Еще до того, как наступила тоска и начались противоречия. Еще до того, как Пьер проник на территорию Свободного Мозамбика с бойцами #8209;партизанами ФРЕЛИМО [1], чтобы изучать социологию среди народности маконде на дальнем берегу реки Рувума. Еще до того, как Соул узнал о перспективной должности, ожидавшей его в этом английском госпитальном комплексе. Еще до последней, неловкой встречи с Пьером в Париже четыре года назад, когда Айлин ушла с французом на всю ночь и вернулась лишь под утро, узнав, насколько их жизни стали далеки и что они с Крисом пошли по разным дорогам.

- Похоже, он живет в этом племени на Амазонке, - сказала она, - но их заносит водой, они стреляют ядовитыми иглами и принимают наркотики…

- Можно взглянуть?

Она на секунду задержала письмо, не желая расстаться с ним. Наконец передала, словно отрывая от сердца: ведь письмо было адресовано не ему.

- Читать? - спросил он.

Голос его как будто покушался на эти строки, написанные для нее одной, и то, что было любовным письмом, становилось причудливым сочетанием политики и фольклора. Зачем он делал это? Хотел воздать должное диалогу Пьера и Айлин - к которому он эмоционально присоединиться не мог, хотя мог пожинать плоды идей француза? Или доказать, что есть идеи поважней, и бросить вызов очевидности ее любви - в виде Питера?

- Айлин?

- Я не могу сосредоточиться. Он разольет молоко. Читай сам - я после…

Вытирая рот мальчика салфеткой, она внимательно изучала его лицо, затем направила детскую ручку к ложке, собирая рассыпавшиеся хлопья себе в блюдце.

Соул, неуклюже прикрыв письмо, точно школьник, не желающий, чтобы у него списали, стал читать:

«Наверное, вы, Крис и Айлин, удивитесь, с чего это я вздумал через вас выпустить пар? Тем более после стольких лет разлуки! Но ты #8209;то, Крис, поймешь меня. Есть странные связующие нити, проходящие через годы и страны, связывая непохожих людей, места и события. Или такая мистическая мысль крамольна для марксиста? Что же в таком случае эта фиглярская сюрреалистическая поэма Реймона Русселя [2], которую мы каждый день вспоминали в Африке? Что это, как не очевидная связь между вами и мной, моими открытиями среди этого совершенно уникального племени в дельте Амазонки.

Эти люди получили выбор Гобсона: утонуть в местах, где они родились, или погибнуть в новом мире - среди жестяных крыш, рома, проституции и болезней. Это если они окажутся достаточно «прозорливыми», чтобы сойти с пути надвигающихся вод. Воды уже по колено. И надо ли говорить, что никому нет дела до их мнений и решений.

В Африке все намного проще в сравнении с тем, что происходит здесь, в сердце Бразилии. Там легко определялась почетная и всеми признанная иерархия ролей в мозамбикском буше [3]. Даже самый ничтожный член племени маконде знал, откуда ветер дует, и сторонился «политиков»…»

Проклятье, пронеслось в голове Соула при упоминании Русселя. Пусть Пьер занимается реформами, своим переделом мира. Только не надо лезть в мои дела - открывать, чем же этот мир является в реальности!

«Но как могут эти индейцы уяснить разницу между тем или иным «караиба»? Это мерзкое португальское слово индейцы применяют для обозначения иностранцев, в том числе европейских потомков самих бразильерос, и, естественно, для меня. Мы все аутсайдеры, чужаки. Французы, американцы. Правое крыло, левое крыло. Все равно. «Караиба».

Те же, кто знает, что такое политика и в том числе политика Амазонского Потопа, отсюда кажутся далекими, обитающими на другом краю земли горожанами, разрешающими проблемы с автоматами в руках. Даже когда ситуация потребует переместиться в провинцию, за черту города, что им делать с индейцами в глухих дебрях лесов? Да и что могут они сделать! Индейцы погибнут как раса и превратятся в обнищавших «цивилизадос», сограждан, имеющих равные права - умирать цивилизованными.

Так что за радость находиться здесь, в человеческом заповеднике, где пребывают эти «странные дикари», законсервированные в своем экзотическом дикарстве? Но, как ни паршиво будет признать, для индейцев в здешних местах нет никакой политической альтернативы!