На пороге Тьмы - Андрей Круз

Андрей и Мария Круз

На пороге Тьмы

В руках у меня пистолет, большой, вороненный, пахнущий оружейным маслом. Нет, стрелять не собираюсь, я сейчас дома сижу, за столом, и на этом самом столе старая газета расстелена. Я пистолет чищу, а стрелял я днем, в тире. Пистолет называется ТТ. Но для меня он именно что «так называется», на привычный мне чуть неуклюжий, но плоский и мощный пистолет образца тридцать третьего года он похож очень относительно. Если честно, то больше он напоминает американский «Кольт М1911» устройством. Хотя и от «моего», привычного ТТ, тоже есть немало. Ударно-спусковой механизм, например, целиком вынимается. И затворная задержка запирается на пружинную защелку. Зато в этом, в отличие от привычного ТТ, есть ручной предохранитель, большой и удобный, как у «американца». А вот автоматического предохранителя с «клювом» и «бобровым хвостом» нет. И американской дульной втулки. Зато есть чисто кольтовская удобная рукоятка. Хотя держать ТТ все же похуже получается, чем кольт, того самого «клюва» на затворе не хватает, это из-за него «американец» так быстро и четко ложится в руку. У ТТ этого затыльник затвора округлый, тут с «нашим» ТТ полное совпадение.

Калибр у этого ТТ тоже не как у нашего. Не маузеровский патрон 7.62, а какой-то совсем непривычный девятимиллиметровый, с длинной, в двадцать три миллиметра, гильзой. Мощный патрон, серьезный, довелось уже убедиться. И сам пистолет, естественно, чуток потолще. Называется этот патрон «9 миллиметров длинный». Есть еще и «короткий», но это уже про совсем другие пистолеты.

«Почему все не так»? Что случилось с этим ТТ, почему он так изменился?

Нет, он не изменился. Он тут с самого начала такой, таким и придуман. И патрон тоже маузеровский, но так называемый «экспортный», то есть девять на двадцать три он был изначально. Вместе с комиссарскими маузерами он попал из Германии в СССР, где со временем сделали основным калибром для пистолетов и пистолетов-пулеметов.

Непонятно? Это где так? А вот здесь, где я сейчас.

Это просто я сейчас черт знает где, в каком-то непонятном, пустынном, мерзком, отвратительном мире, в который я просто взял — да и провалился. Как? А вот так, пошел генератор чинить, дверь сарая захлопнулась, и в полной темноте я переместился черт знает куда. И теперь в этом черт знает где и живу. Хотя… хотя совсем уж жаловаться грех, все могло закончиться куда хуже. А я вот женщину нашел и влюбился, а она возьми, да и ответь взаимностью. Разве плохо? Разве этого мало? Немало.

Мир похож на мой… но не совсем. Как вот этот самый пистолет на свой аналог в «моем слое», как здесь принято говорить. Что-то похоже, а что-то вообще другое. И время словно назад отмоталось, лет на пятьдесят, примерно.

А вообще время здесь странное. Тут все как в заводи у реки, вроде рядом течение, а здесь по кругу все движется, несет всякие травинки-щепочки, нас, в общем, то туда, то сюда. Не стареем мы здесь. Почти. Чуть-чуть совсем, эльфы, блин.

Так все хорошо? Да я бы не сказал. Плохой тут мир, даже, кажется, это и не мир вовсе, а какое-то «подмирье», вроде подкладки, от старого пальто отпоровшейся, что-то не так здесь, не зря такие же как я «попаданцы», которые и составляют местное население, зовут его Отстойником. Отстойное место. И еще здесь живет Тьма. Что такое Тьма? А черт его знает, тут сколько людей, столько и мнений, похоже. Только ей все эти мнения до одного места. Она тут есть, и она разрастается. А мы отсюда, из-под подкладки, никак выбраться не можем, ни назад, откуда провалились, ни куда еще. И когда Тьма распространится на весь этот мир, многие из нас будут еще живы, потому что мы, как я уже сказал, даже не стареем. Те будут живы, которых не разорвут твари, приходящие к нам из этой самой Тьмы. Дерьмовое все же здесь место, и жизнь здесь дерьмовая.

Федьку выписали из госпиталя в субботу утром, и я заехал за ним. Настя, радуясь наступившему выходному, да еще и наложившемуся на заведомо нелетную погоду — дождь, хоть и мелкий, сыпал с самого утра — и возможности посидеть дома, занялась с утра уборкой нашей крошечной, но уже вполне обжитой конуры. А днем должны были доставить заказанную мебель, призванную превратить уныло-казенную жилплощадь в некое подобие уютного семейного гнездышка. Жалкое, конечно, подобие, но все лучше чем сейчас будет.

«Раненый герой» вышел из дверей ровно в одиннадцать, опираясь на палку, хотя, судя по походке, она ему была не слишком нужна. Хотя, может мне это и показалось.

— Ну ты как вообще? — спросил я его, стоящего на госпитальном крыльце и оглядывающегося по сторонам.

Смотреть особо было не на что, поздний ноябрь всей своей бесконечной мерзостью навалился на Углегорск, засыпая мокрым, быстро тающим снегом грязные разбитые мостовые. Отвратительная картина, если честно, глянешь — и из дому выходить не хочется. Ну, разве что до шашлычной Шалвы Абуладзе, чтобы там забазироваться за столом в уголке и никуда уже не уходить. До весны как минимум.

— Да вроде нормально, — сказал Федька. — Опять же не без пользы — медсестричка там сексапильная, познакомился, получается.

— Тебе бы все одно, — лицемерно вздохнул я. — Милославский премию нам выписал, так что законно отметим твой выход.

— Если насчет премии не врешь и в шашлычку приглашаешь — то тем более нормально, — решительно заявил вообще редко унывающий Федька, продемонстрировав редкое совпадение взглядов на то, как хорошо и с пользой провести время.

— Как на духу, сама честность! — запротестовал я, стукнув себя кулаков в грудь для вящей экспрессии. — Оклад за полгода, Милославский подмахнул, и я свою уже получил. Кстати, чего это «приглашаю»? Ты что, финансово не участвуешь? Тебе премию тоже выписали. Нам выписали, я уточняю, не мне.

— Мне ж нельзя, я раненый, — решительно сказал он. — Это ты мне вроде как компенсацию за страдания выплачиваешь. Я тебя грудью и чем попало прикрыл, а ты меня теперь душевно благодаришь и руку жмешь. Ну и угощаешь, само собой.

— Не, ну ни стыда, ни совести, — вздохнул я. — Хорошо, подкину тебе по сиротству твоему.

— Во-во, — нисколько не смутившись, радостно закивал Федька. — Ты хоть на машине, или мне, раненому герою, кровь мешками лившему, пешком топать?

— Глаза разуй, — сказал я, указав на припаркованный у самых госпитальных ворот «тазик» — маленькую, но шуструю и проходимую немецкую амфибию «Швимваген».

— До общаги меня сперва, ага? — сразу последовал заказ.

— А я тебя туда в любом случае, у меня еще дела есть, — сказал я. — Недосуг мне тебя с визитами катать. Потом с Настей заедем, ближе к делу. Годится?

— Вполне, — кивнул он, — все равно от вас ничего другого не добьешься. А что вообще делается?

— А ничего, — абсолютно честно ответил я. — Даже Иван бездельем мается, по-моему, папка у Милославского, от него абсолютно никакой информации, хоть он и обещал что-нибудь рассказать.

Влез в машину Федька все же с трудом, нога явно гнулась плохо. Но влез.

— А ты спрашивал?

— Спрашивал, — кивнул я, прикрывая тент. — На второй день его перехватил на Ферме и спросил. Но он сказал, что пока не готов говорить, жди, сказал.

— А ты чего?

— Жду покуда, — пожал я плечами. — Что еще остается?

— А Иван говорит чего?

— Тоже молчит как партизан. Чего-то замышляют, похоже.

— Но хоть по делу мы сгоняли? — уточнил Федька.

— По моим впечатлениям — да, — честно ответил я. — Что-то они из этой папки зацепили.

Вообще я ожидал большего, если честно. Милославский, более чем настойчиво заманивая меня на работу к себе, обещал делиться информацией. Приз во всей этой истории для меня предполагался немалый — путь домой, обратно, так что хотелось быть в курсе и не хотелось быть использованным втемную.

Я воткнул первую скорость, нажал на педаль газа, и «Тазик», звонко рыкнув мотором, лихо сорвался с места.

— Ты вообще как себя чувствуешь? — спросил я Федьку. — На подвиги уже способен, или нет пока?

— Не то чтобы очень способен, но куда деваться? — поморщился он. — Ты же про машины, что в Порфирьевске стоят, говоришь?

— Про них. Зима на носу, скоро дороги завалит. Не весны же ждать. Река со дня на день вставать начнет.

— Это верно, — согласился Федька. — Уж до Порфирьевска точно никто чистить не будет. В общем, баранку вертеть смогу, если только мой «Блиц» за это время не скис. Ты его хоть заводил или плюнул на просьбы страдальца?

— Раз в три дня, как ты и просил, страдалец, — честно ответил я, заодно передав Федьке ключи от его грузовика.

Заводился федькин грузовик рычагом, открывавшим клапана баллонов со сжатым воздухом, но двери все равно ключом отпирались.

— Надо съездить, не хрен резину тянуть, — сказал Федька, убирая ключи в карман куртки. — Еще один «шнауцер» заведем, «кюбеля» на жесткую сцепку возьмем — и всех делов. А потом зимуем. Кстати, по зиме в Горсвете служба тяжелее становится, а вот чего у нас ожидается… как думаешь?