Вторник в сентябре, или Про талант и норов - Эрвин Штритматтер

Эрвин Штритматтер

Вторник в сентябре, или Про талант и норов

Меня всё просят объяснить, почему я решил продолжить учебу и поступил на заочное отделение института.

Биография у меня нехитрая, известна вам по рассказу «Валун». Написал рассказ писатель. Все, в общем, верно написал. Приврал, правда, малость. У писателей это называется не привирать, а гиперболизировать.

Насколько я успел выяснить, в области искусства очень важно отбирать, просеивать, ужимать и гиперболизировать, и без таланта тут вроде бы никак не обойтись. Надеюсь, что к концу учебы я точно буду знать, что такое талант. В газетах про такое не прочтешь. Те, кто добывает себе «хлеб насущный» толкованием литературы, рассказывают нашему брату, про что написано в книгах, а вот про талант почему-то ни слова, ни полслова. Хотя, конечно, может, и правильно делают, что помалкивают, потому что обделенные судьбой современники, похоже, завидуют талантам. А если б талант был чем-то вроде болезни заразной? Тогда б, наверно, завидовали и тому, кто, к примеру будь сказано, чумой болен.

Но вернемся ко мне. Я долго ломал себе голову — учиться или не учиться? До того дошел, что не мозги у меня стали, а сплошной клубок вопросов, сомнений и догадок. В конце концов я решил размотать этот клубок с помощью учебы. А подтолкнул меня к такому решению один случай.

Наш электромеханик Эдди Кинаст (смотри рассказ вышеупомянутого писателя «Время на размышление») все упрашивал меня поехать с ним на осеннюю ярмарку. Ладно, уговорил. Поехали, значит. Дело было в сентябре месяце, как раз бабьим летом: на деревьях, кустарнике, траве — паутина, все в росе утром, тучи мошкары вечером. Ну, едем. А ехали на мопедах. Мопеды тарахтят, я песенку насвистываю, Кинаст незажженную сигару пожевывает.

Добрались до реки. Через луга и болотистые торфяники Хафель тащится ленивой черепахой, еле-еле волочит на своем горбу грузовые баржи, но там, где меняет направление, разливается лиманами и будто норовит заслониться от мира густым прибрежным кустарником и рощами. Места в этих излучинах замечательные, можно даже сказать — истинно райские места, не водись там этой треклятой мошкары, хотя, с другой стороны, у всякого рая свой конец света, верно ведь?

Река — мать-кормилица всех бранденбургских городков. На ее тинистой заводи лежала тяжелая тень старинных крепостных строений того городка, к которому мы так торопились. Кроме нас, спешили туда, как пчелы на мед, и другие: кто на мотоцикле, кто на машине, кто автобусом.

Прошло время, когда на годовой осенней ярмарке устраивались смотрины крестьянским дочкам, да и лошадьми там теперь почти не торгуют. Одну пору ярмарка вообще была точно пустой мешок, но потом мешок наполнили всякой приятной и полезной штуковиной под стать новой эпохе: тут тебе и выставка сельхозмашин, и выставка охотничьих трофеев, и чертово колесо, и карусели разные, и автоаттракцион, и салон мод, и комната смеха, а еще — жареные колбаски, румяные сосиски и прочие подобные удовольствия.

Иные отколесили дай боже сколько, чтобы хоть разок провести праздничный день не по заранее расписанному сценарию и без ораторских речей. Нет, против речей они, собственно, ничего не имели, но ведь ораторы, согласитесь, редко когда «цицероны».

Весь прибрежный луг перед городком — не один гектар — был сплошь уставлен машинами и прочей техникой, на которой люди приехали на ярмарку. Земли не видно, а все одна ботва, только не свекольная, а железная да пластмассовая. Не совру, если скажу, что именно так оно и было.

Эдди вырядился как на свадьбу: штаны по последней моде — в дудочку, шляпа широкополая с диковинными перьями, словом, жених, да и только.

Чтобы попасть на толкучку, пришлось продираться сквозь суету лошадиного торга. Сама торговля превратилась в настоящий фарс, потому что те, кто продает сейчас лошадей, экономически совсем не заинтересованы в том, чтобы, скажем, балагурить или хитрить или вообще стараться как-нибудь «объегорить» покупателя.

На краю ярмарки стояли три «немецких тяжеловоза», каждый — со средних размеров слона. Гривы длинные, тяжелые и растрепанные, как кустарник на ветру. Гнали лошадей ночью по почти безлюдным проселочным дорогам. Покупатель сыскался быстро, и теперь усталым лошадям предстояло подняться в автофургон сельхозкооператива и, значит, на практике испытать благотворное действие современной техники.

Задний борт фургона был опущен до земли и густо засыпан соломой. Лошадям давали понять, что это проход в конюшню. Оба первых тяжеловоза прошли по мостику без сопротивления, но как-то подобравшись всем телом, как люди, когда они на ощупь движутся по темному коридору. Третий — сивый, с огненным отливом, мерин — всходить не хотел. Подковы у него были величиной с добрую столовую тарелку, и доски, едва выдерживая его вес, сильно прогибались. Мерину казалось, что его хотят завести в болото, он отступал и тащил за собой кучера.

Тот растерялся и не знал, что делать. Он только бледнел и мягко увещевал лошадь. Собралась толпа жадных до зрелища базарных ротозеев. Иные из них подступали к кучеру со всякого рода советами, будто сами изрядно поднаторели в коневодческом деле.

«Тоже мне проблема — лошадь завести, это ж проще пареной репы!» — заявил маленького роста мужичок, сам похожий на иссохшую репу. Волосы у него космами выбивались из-под фуражки и обрамляли воротник его клетчатой спортивной куртки. Как шершень делает виражи вокруг слона, так мужичонка вытанцовывал вокруг громадной лошади. Наконец, изловчившись, он продел в уздечку длинную веревку, соорудил узел, прошел по дощатому мостику и перекинул веревку через брезентовый верх грузовика. Этим лебедочным устройством гномик, видно, надеялся приумножить силовую тягу своих хиленьких мускулов. Не исключено, что в допотопные времена подобная операция могла бы показаться новаторством, а то и великим изобретением. Но в данном случае мужичонка своими действиями напоминал церковного звонаря, натягивающего трос.

Жеребец сделал два-три шага, сообразил, куда его тянут, и резко отпрянул назад. Мужичонка завис в метре под крышей автофургона, болтанул ногами и грохнулся на доски.

Зрители весело заржали. Их симпатии были явно на стороне строптивой лошади. Низкорослый мужичок, которому не суждено было стать центром людского собрания, юркнул в рыночную толпу и вмиг там затерялся.

Мне кажется, все мы не прочь иной раз возбудить в людях интерес к собственной персоне. Когда этого не удается достичь полезными делами, мы довольствуемся тем, что устраиваем свадьбу на широкую ногу или похороны под стать свадьбе. Человеку от природы присуще стремление как-нибудь выделиться из общей массы.

К жеребцу протиснулся молодой парень. На лице его играла самодовольная улыбка, губы были властно сжаты, самоуверенность пробивалась через поры обильным потом. Видно, он был из породы тех, кто завел бы лошадь не то что в автофургон, а и в висящий в воздухе вертолет, если б в том возникла нужда. Стянув с себя спортивную маечку с коротким рукавом, он набросил ее на массивную голову лошади, прикрепил в двух местах к уздечке, переждал секунд несколько, потом потянул лошадь за повод к машине.

Жеребец двинулся вперед осторожным, неуверенным шагом, но, когда левой передней ногой ступил на мостик, копыто его стало зрячим, и он, как и в случае с гномиком, рванулся назад.

«Э, друг, разве так делают! Надо, чтобы кляча сначала потеряла ориентировку!» — выкрикнул черноволосый мужчина, сильно смахивавший на цыгана. На рукаве его охотничьей куртки красовался голубой бумажный цветок, полученный им в тире в качестве приза. Он перехватил у парня уздцы и заставил лошадь ходить кругами — направо круг, налево круг, снова направо, снова налево — до тех пор, пока лошадь не зашаталась и покорно не последовала за своим танцмейстером. Когда она ступила передними ногами на дощатые мостки, раздались сдержанные аплодисменты — но, как оказалось, преждевременные, потому что лошадь вдруг остановилась снова. Она покачивалась из стороны в сторону, но вперед уже не шла.

Парень смекнул, что следующий укротитель может с помощью его маечки довести дело до успешного конца, и потому потребовал ее назад. Улыбнулся все той же чванливой улыбкой и как сквозь землю провалился.

У меня у самого возникло желание попытаться завести лошадь. Но в лошадях я слабо разбирался. В детстве мне пришлось довольно часто таскать воду из колодца отцовым лошадям. Причем делать это, как назло, приходилось в самое неподходящее время, чаще всего, когда я зачитывался какой-нибудь книжкой и всеми своими мыслями был где-нибудь в далекой-предалекой стране. Правда, в «сельской академии» нас несколько месяцев назад знакомили с учением Павлова и, кстати, рассказывали о психике лошадей. По этой теории лошадь считается степным, табунным животным.