Цейлонский графит - Василий Гроссман

Гроссман Василий

Цейлонский графит

Василий Гроссман

Цейлонский графит

I

- Как работает новый химик? -- спросил главный инженер Патрикеев.

-- Я знаю? -- сказал Кругляк и закрыл один глаз. -- Пока знакомится с лабораторией и ходит по производству.

-- Да, плохой ли, хороший ли, уволить его нельзя, -- сказал Патрикеев и, усмехаясь, рассказал Кругляку, что новый химик какой-то особенный политэмигрант и что сам секретарь райкома вчера приезжал к директору говорить о нем.

-- Это на их языке называется "создать условия", -- сказал он.

-- Ну, положим! -- проговорил Кругляк. -- Я у себя в лаборатории не буду создавать условий. Если он не сможет работать, пусть секретарь райкома приезжает еще раз и переведет его в техпроп, к толстой мадамочке, -- там чисто санаторная

обстановка.

Он вдруг рассердился и замахал руками.

- Хорошее дело! Вчера мне посадили индуса, а завтра посадят негра, а послезавтра китайца. А с кем работать? А? За качество парить будут меня или этого марсианина?

Потом они заговорили о производстве, и главный инженер, почесывая худую слабую шею, говорил, что нужно закрыть фабрику и что скоро все они получат свои пять лет и отправятся на канал. Он усмехался и пожимал плечами: в конце концов, ему все надоело, он устал от этой работы, у него нет больше ни нервов, ни сил.

-- Вы подумайте, -- говорил он, -- управляющий трестом знает только одно: "Мы смогли построить Магнитогорск, а вы не можете наладить выпуск приличного карандаша". Чтобы сделать карандаш, нам нужны японский воск, древесина виргинского можжевельника, германские анилины, метилвиолет. Ведь это импорт! Только законченный идиот не может этого понять.

-- Э, - сказал Кругляк, - разве можно закрывать производство? -- И он рассмеялся от этой смешной мысли. -- Виргинский можжевельник мы заменили сибирским кедром. Когда нам сказали, что нет вагонов, чтобы везти кедр, мы заменили кедр липой, а липу ольхой, а ольху сосновыми досками. Сегодня один вайемер (чудак, на идиш) предложил мне вообще заменить древесину прессованным торфом. Заменим торфом, в чем дело? Ну, а насчет того, чтобы посидеть; почему не посидеть в советских условиях? - сказал он.

-- А чем вы замените цейлонский графит, который у нас на исходе?

Зазвонил телефон. Кругляк взял трубку.

-- Да, да, вы угадали. Это я, - сказал он и покосился на главного инженера.

-- Почему на улице? -- с ужасом произнес он. -Почему неприлично к холостому? Но это нелогично, Людмила Степановна, вы ведь обещали. Что? Хорошо, приходите с подругой. Тогда я позову приятеля... Он начальник цеха на Шарике. Что? Ну, конечно, не такой, как я, но, в общем, хороший парень. Будет, будет патефон, - грустно сказал он. - Что? Только торгсиновские, польские. Хорошо,хорошо, без водки. Будем пить наливку. Видите: со мной, как с воском, а вы боялись. Значит, в девять? Очень хорошо! Ну, пока! -- и он положил трубку.

- Что, будет сегодня дело? - спросил Патрикеев и, уныло погладив лысину, пробормотал. -- Хоть бы в этом году получить отпуск, поехал бы в Сочи.

-- Знаете, -- сказал Кругляк, -- меня уже тошнит от холостой любви.

Потом, сверкнув карими зрячими глазами и пронзив воздух большим пальцем, он проговорил:

-- Цейлонский графит на исходе? Я найду заменитель. Мы заменим его, если понадобится, навозом, а карандаши все-таки будут писать. А, Степан Николаевич? Разве можно остановить производство карандашей в стране, которая начала учиться писать?

И они снова заговорили о том, что дощечка сырая, что кудиновская глина никуда не годится, а чясовярская ничуть не хуже германской шипаховской, и что Бутырский завод готовит не краски, а дерьмо, но что глянцлак и грунтлак завода "Победа рабочих" совсем не плохи... Фабер и даже сам Хартмут не отказались бы от них.

Потом в комнату ворвался клеевар и крикнул: "Расклейка!" Патрикеев вытер пот, а Кругляк выругался, и все побежали в цех.

Никто не знал настоящей фамилии нового химика, но, глядя на его кофейное лицо, синеватые толстые губы, -- такие губы бывают у мальчишек, вылезающих из воды после четырехчасового купания, - на черные глаза, ворочавшиеся за громадными стеклами очков, как существа, живущие своей отдельной и обособленной жизнью, казалось, что имя у него красивое и странное, как плеск воды, "Бэн", "Сайд", "Али".

Директор фабрики Квочин, -- человек в сапогах и ситцевой рубахе, красноглазый от недосыпания и желтолицый от евшей его желудок язвы, -- хотел обставить встречу красиво и торжественно. Ему казалось, что сотрудники лаборатории должны произнести речи, по-братски обнять зарубежного товарища, и поэтому нового химика при первом его приходе в лабораторию сопровождали, кроме Квочина, секретарь ячейки и председательница фабкома.

Но Кругляк сразу же все испортил. Он похлопал индуса по спине, потом пощупал его брюки, подмигнул лаборанткам и сказал:

-- Вот это коверкот, чистой воды инснаб! Вот бы, товарищ Митницкая, вам такой костюм!

И все невольно рассмеялись, и новый химик улыбнулся, показав отливающие влажной синевой зубы.

Кругляк начал деловито допрашивать, какое у него образование и где он работал.

Новый химик, оказывается, окончил в Англии двухгодичные курсы при каком-то колледже.

-- Эпес (что-то - на идиш) вроде техникума, - объяснил себе вслух Кругляк.

Где он работал как химик? О, немного. В Англии он занимался лаковыми красками, а в Германии работал по гидролизу древесины, недолго, около шести месяцев. И еще у себя на родине он полтора года пробыл на графитовых рудниках.

-- По эксплоатации, или как химик по контролю? -- с восторгом спросил Кругляк.

Новый химик улыбнулся и замотал головой.

-- О нет, совсем другой, -- сказал он.

-- Ну, а как вас зовут? -- вдруг спросил Кругляк. И индус, улыбнувшись в третий раз, точно осторожно ступая в темноте, старательно выговорил свое новое имя:

-- Николай... Николай... Николаевич.

-- Ну вот, Николай Николаевич, -- сказал Кругляк, - будем работать вместе. В чем дело? Я вас напущу на этот самый графит, почему бы вам не поработать на производстве в советских условиях?

Он удивился и снова повторил:

-- Конечно, мы поработаем в советских условиях. Он повернулся к толстухе Алферовой, председателю фабкома, и сказал:

-- Товарищ Алферова, как жизнь? Я что-то не видел у себя в лаборатории этих пресловутых практикантов из графитного цеха. Где же борьба за знаменитый техминимум?

После этого он произнес речь.

-- Ого, карандаш! -- говорил Кругляк. -- Это вроде метро, экзамен на аттестат зрелости. Карандашных фабрик меньше, чем метрополитенов, если хотите знать. А хорошие карандаши, к которым я не могу придраться, делает только Хартмут в Чехословакии. Вы думаете - Фабер? Ничего подобного! Но такого дерьма, как мы, не делает ни одна страна. Честное слово! Это нечто ужасное. Если б я работал в прокуратуре, поверьте мне, я бы обеспечил на три года всех наших итээров. Но подождите, подождите! Вы еще увидите: мы сдадим на аттестат зрелости, экстерном, за четыре года! А не за сто двадцать, как Германия.

В общем, из торжественной встречи ничего не получилось.

II

Новый химик был высок и худ, и хотя он хорошо одевался и носил разрисованный галстук, при каждом его движении как будто становились видны из-под платья сухие, легкие ноги, вздыбленная ребрами грудь и худые темно-коричневые руки. И ходил он по цехам, точно раздвигая высокую траву, странной походкой, похожей на медленный, полный значения танец. К нему привыкли очень быстро, он вошел в жизнь фабрики так же просто и легко, как и всякий другой человек.

Пробер приносил со склада коробочки графита, новый химик брал навески на аналитических весах и сжигал графит в муфельной печи, потом он снова брал белые фарфоровые тигли своими темными пальцами и взвешивал золу. На клочке бумаги он высчитывал процент зольности и вносил цифры в лабораторный журнал.

Подбегал Кругляк и, заглядывая через его плечо, говорил:

-- Цейлонского графита больше не дадут, скоро кончится счастье.

Красивый юноша, мастер графитного цеха, Кореньков, прежде чем загрузить графит в шаровые мельницы, приходил в лабораторию за анализом, и, пока новый химик списывал цифры на бланк, Кореньков смотрел на его темное лицо и руки, казавшиеся совсем черными по сравнению с белой сорочкой.

- Как там у вас в Индии, очень жарко? однажды спросил Кореньков.

- О нет! Совсем хорошо, - поспешно ответил новый химик.

Девушки-лаборантки тихонько обсуждали, краси вый ли он.

Худенькая Кратова считала, что он страшный. Оля Колесниченко, первая красавица на фабрике, на которую приходили каждый день молча смотреть молодые инженеры Анохин и Левин, и которой Кругляк ежедневно со вздохом и угрозой говорил. "Ох, товарищ Колесниченко, если б вы только не были лаборанткой в моей лаборатории"... - находила, что нового химика портят синие губы. "Я бы, кажется, умерла", -- говорила она подругам. Кузнецова и Мензина были согласны с ней. И только старшая лаборантка, толстая Митницкая, носившая пенсне, считала, что индус замечательно красивый и интересный. Она даже рассердилась на Колесниченко и назвала ее мещанкой.