Я, говорит пёс - Николь Дескур

Николь Дескур

Я, говорит пёс

Моим внукам

ПРЕДИСЛОВИЕ

Имена и характеры героев этой книги подлинные. Их сходство с любым живым или умершим существом — не случайность. Так задумал автор.

Это история обыкновенной собаки, которая очень много значила в жизни нашей семьи.

Она прожила с нами в семье одиннадцать лет. Жизнь собаки всегда слишком коротка. До сих пор мы грустим о ней, с любовью вспоминая ее преданность, умное выражение ее глаз и улыбку, прощая все проделки и шалости. Мы — кого она называет в этой книге своей семьей, надеемся, что ее жизнь с нами была счастливой.

Самая большая несправедливость по отношению к собаке — выбрать ее равнодушно, словно яблоки на рынке, и в результате сделать несчастной.

Друзья Хэддока, которые прочитают эту небольшую книгу, поймут, что это одновременно и память о собаке, и история нашей семьи. Они найдут в ней воспоминания лишь о реальных событиях. Пусть будут снисходительны к неумелости первых ее глав, ведь в них живет и действует щенок. Потом он повзрослеет, научится мыслить, почти как люди, и будет очень походить на них.

Эта книга написана собачьей лапой и от всего собачьего сердца.

Я, ГОВОРИТ ПЁС

Я, — говорит пес, — был счастлив на природе. Там можно было поваляться на траве, там были еда и питье, братья и сестры и бесконечная беготня в саду.

Ну а потом пришли какие-то люди. Меня поймали и посадили в деревянный ящик, который вдруг начал двигаться и трястись. Я сидел в темноте ни жив ни мертв. Послышалось тихое рычание: рядом был один из моих братьев. Его присутствие приободрило меня, но все же ехать в такой тесноте было не очень-то приятно. От нечего делать мы жевали солому, которой был покрыт пол нашей новой конуры.

Здесь нам пришлось провести не один час, но вдруг шум и тряска разом прекратились. Меня взяли за шкирку, вынесли на свежий воздух и опять положили на солому. В новом доме было, по крайней мере, светло. Через решетку я мог видеть прохожих. Это было чудесно, намного веселей, чем прежде! Брат все еще был со мной. Дальше все произошло так быстро, я даже не понял, что нас разлучают. Пришел какой-то человек, указал на меня пальцем, и вот уже меня переносят в более просторный дом, который сам едет. Это машина. Человек этот добр ко мне и даже иногда меня поглаживает, потому что я дрожу от страха. Мы с ним заходим в магазин, он оставляет меня на жестком деревянном полу (и здесь тоже нет травы, к которой я так привык). Какая-то дама стоит рядом и разглядывает меня… Если бы я знал, что это Она, то поприветствовал бы Ее из последних сил, но я так устал — признаться, меня укачало в машине. Вот меня берут на руки, причесывают, надевают зеленый ошейник, — все это они называют костюмом. При упоминании о костюме я пугаюсь, потому что едва ли могу представить себя в брюках.

Все находят, что зеленый цвет очень идет к моему окрасу. Уж не собираются ли меня покрасить? Но нет, к счастью, речь идет о натуральном цвете моей шерсти. Меня снова берут на руки и переносят в другую машину. Она просит посадить меня спереди, чтобы придержать, если я буду падать. Мы отправляемся в путь.

В пути я чуть не умер со страха. Понимаете, я в жизни не видел женщины за рулем. А тут еще шум, огни, виражи, — короче, я перенервничал и немного намочил сиденье, чем был искренне раздосадован. Конечно, следовало бы что-то сказать, как-то объясниться, но как… На всякий случай положил свою лапу Ей на ногу. Она сразу все поняла. Она не глупа. Она сказала, что все в порядке, что не надо бояться, и погладила меня. Но и я не так уж глуп и понимаю, что в следующий раз Она меня за такие дела, скорее всего, не погладит.

Ну вот и приехали. Пока Она несла меня в дом, все вокруг смотрели и восхищались: «Ах! Какое прелестное маленькое существо!» Меня это немного раздосадовало: все-таки я пес, и у меня есть имя — Хартур де… Но как им это объяснить? Меня отнесли на кухню и снова посадили в ящик (ничего поинтересней ящиков люди, видно, придумать не могут, — и травы там, конечно, тоже не оказалось). Я задремал от усталости и пережитых волнений. Разбудили меня мужские шаги. Я открыл один глаз и увидел Ее мужа, который пришел посмотреть на меня. Он нашел, что я очень мил, и опять они стали обсуждать мой окрас; рассерженный, я даже не шелохнулся. Чуть позже в коридоре раздался громкий топот. Ко мне подбежал сияющий мальчик. Он гладил и обнимал меня; я прямо почуял, что он станет моим другом, но слишком устал, чтобы показать ему это. Дорогие мои хозяева, я могу все: и преданно глядеть на вас, и вилять хвостом, — но только в другой раз. А пока что я сплю!

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Я долго буду помнить свой первый выход на улицу; до тех пор я бегал только по траве. После путешествия в ящике, куда меня упаковали словно вещь, я видел лишь машину моей хозяйки и Ее руки. Что ж, к такому способу передвижения привыкнуть совсем не трудно… Ковры в доме были ничем не хуже травы, и теплые солнечные блики то и дело соблазняли меня вздремнуть.

Утром я почувствовал некоторое неудобство, но как объяснить им, чего я хочу (нелегко псу, живущему в человеческом доме).

Как же поступают в таких случаях люди? Я долго крепился, но не удержался. Ах, какое безобразие! Под меня подложили бумагу. Меня ругали и (какой позор, даже неловко об этом говорить) ткнули во все это носом. Неожиданно я оказался на лестнице. Меня выставили за дверь, меня больше не любили.

Я хотел бежать, но за дверью зияла пустота. Я совершенно растерялся и одурел. Я не смел переступить с лапы на лапу. Она неожиданно оказалась рядом со мной и стала тянуть меня вниз, в эту пустоту. Поняв, что я в полном замешательстве, Она взяла меня за лапы, помогая спускаться: вот одна лапа опускается в яму, потом вторая — в следующую яму и снова и снова, и этому нет конца. Я вырвался на свежий воздух, обезумевший от крутого спуска и виражей, и стал носиться как сумасшедший. Она бегала за мной, и нам обоим было очень весело. Но оказывается, моя хозяйка что-то задумала: только я собрался снова прыгнуть, как меня что-то остановило. Я не понял, как это получилось, и, полузадушенный, присел от удивления. Снова бросился Ее догонять, но опять не смог бежать. Понятно, Она меня держит. Должно быть, меня воспитывают, и мне хотят внушить, что нельзя бегать на улице. Тогда я сел, но Она рассердилась! Как же все это трудно! Наконец, Она взяла меня на руки, и это избавило меня от дальнейших мучений.

Но воспитание на этом не кончилось, потом мне дали кусочек мяса, и как только я собрался его проглотить, он отпрыгнул. Я начал понимать: таким образом они объясняют мне, куда я должен идти. Хозяйка протягивала мне мясо, а Ее приятельница держала меня за ошейник. Люди так противоречивы!

По пути мы заходим в магазин; там я вырываюсь, чтобы осмотреться, но это вызывает переполох. Ладно, больше не буду. В другом магазине моя хозяйка, увлеченная выбором перчаток для мужа (ведь скоро Рождество), ненадолго забывает обо мне. А я бы тоже хотел посмотреть, повыбирать. Но ничего не поделаешь. Это уже не тот элегантный магазин, где было столько надушенных дам! А в этом магазинчике жарко и плохо пахнет. К счастью, меня начинает тошнить. Она замечает это, и обе мои дамы, бросив перчатки и продавцов, быстро вытаскивают меня на улицу. Свежий воздух приводит меня в чувство.

В жизни не видел большего количества обуви, чем на этом проспекте! Я вижу только ноги, которые быстро, ритмично поднимаются и опускаются. Весь город вышел на улицу, а я так устал! Я сажусь, и меня берут на руки. Все понятно: теперь, когда я устану, стоит только повторить все сначала. Мы возвращаемся домой. Кажется, завтра мы снова пойдем в магазин, но на этот раз, чтобы одеть меня, и в самом деле никто не выходит на улицу без пальто.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Решено: на улице слишком холодно, поэтому я не могу гулять раздетым. Она должна отвезти меня в магазин. С нами другая Ее знакомая; кажется, она тоже меня любит. Позже я узнаю, что у нее есть маленькая дочка, которая разделит со мной все прелести дачной жизни и полюбит меня так сильно, что разрешит играть со своим плюшевым мишкой. Снова повторяется лестничная комедия, но теперь-то я знаю, что делать. Лестница, двор, улица — и вот уже стало намного холодней, чем в доме. Я бегу сломя голову и чуть не врезаюсь в высокую стену. Приходится ждать, пока Она откроет ворота (скоро эта церемония станет для меня привычной). Во двор выходит старушка и гладит меня. Это консьержка. Я чувствую, что она меня тоже любит. Старушка дает мне маленький, белый и очень вкусный кусочек. Я его моментально съедаю, она достает другой, но моя хозяйка протестует: «Это вредно для собак, от сахара у них ухудшается зрение». Вот оно — второе слово из моего словаря — первым было мое имя, которое я теперь редко слышу. Вчера вечером мое семейство спорило на этот счет. В собачьих документах я называюсь «Хартур де ля Шавалери».