Время московское - Николай Шадрин

Шадрин Николай

Время московское

Николай Шадрин

Время московское

Николай Иванович Шадрин родился в 1947 году в Сибири. В 1972 году окончил институт искусств во Владивостоке. Работает актером.

Автор семи книг. Лауреат областной премии им. А.С. Пушкина, Всероссийской премии им. В.М. Шукшина (1999) за лучший короткий рассказ.

Ноль часов по московскому времени

Толик - человек странный, но приятный. Даже ласковый. Все собаки - его друзья. Только дети не любят, не понимают его. О детях в последнее время стали думать, что они чуть ли не умнее всех, что они цветы и прочие радости нашей жизни. Эгоисты они, а никакие не цветы. То есть не совсем маленькие, а те, что курить по сортирам начинают,- до взрослого гуманизма им очень далеко. А иначе зачем было бы все воспитание и просвещение? Я так думаю.

Толик, он неполноценный умственно. И неприятен бывает. Встанет у магазина на крыльце и дикторским голосом: "В Кустанайских степях успешно проведена культива-ция! - он особенно четко произносит в словах последние звуки. - Берегите окружающую вас среду! Ареал маралов на грани катастрофической!" Но это с ним нечасто случается. Больше он молчалив, задумчив. Встанет у какого-нибудь столба, в печаль ударится и не терпит, если кто в это время пристает к нему.

Я, откровенно признаться, тоже его недолюбливал: ходит по дороге, проезжим машинам честь отдает! А под окном "громкоговоритель" устроит: "Работают все радиостанции Советского Союза! Товарищи, проверьте свои часы, последний, шестой сигнал дается в семнадцать часов по московскому времени". Пикает, правда, очень похоже. А однажды он меня даже озадачил. Иду с работы, глядь - Толик, в соломенной шляпе и грудь в орденах.

- Это ты куда так нарядился?- спрашиваю, смеюсь, понятно.

Посмотрел он на меня самым что ни есть пристальным манером, подождал, пока дурацкая улыбка у меня с лица сползет.

- Это не жизнь, - говорит негромко, - а сплошной трамплин, с которого нужно прыгать! - изумил и вниз к дороге детской походкой. Ему уж двадцать с лишним, а походка все детская: шлепает как-то...

Ну, Толик... Толик живет себе - и пусть бы жил, и ничего особенного; но тут с Севера наша Юлька вернулась, сеструха. Ну конечно же, не одна... Понимаете о чем? Я много раз думал об этом и никак не могу постигнуть! То есть вроде и пойму, и соглашусь на мгновение, но вдруг - щелк! - и опять не верю.

Как в бесконечность мира-то не верится. И девчонка ничего, улыбается! Мама, конечно, и всплакнет иногда, и даже вдруг ни с того ни с сего меня похвалит. Ага. За то, что я "парнишка-то"! Удивительные дела случаются иногда с нами в жизни!

Так вот, не помню уж, как это получилось. Он и раньше к нам заходил. Мамка человек сердобольный, поговорит с ним, с Толей, угостит чем-нибудь. А тут как узнал, что мы девочку "купили" - ну все пороги оббил. Агукает с ней, разговаривает, вроде даже понимают друг друга. Уровнем-то, наверно, недалеко ушел. А то встанет на четвереньки, посадит ее себе на спину и аллюром по квартире - только слоны с дивана валятся. Сначала Юлька, конечно, девочку отбирала, а потом - что вы! Как что: "Толя, поводись с Катей, я в магазин ушла!" и си-идит Толик, водится, у него, наверное, способности к воспитанию, кто его знает. Меня с мальцами ни за какие калачи не заставишь сидеть. И даже и это бы ничего. Ну, водится человек, да бог с ним, пусть себе водится, раз нравится. Но эта наша пошлая манера, этот пережиток в сознании человеческом, что у каждого ребенка обязательно отец должен быть! Вот матушка-то моя как-то Катьке на Толика показывает, да и говорит вдруг: "Па-апа". А Катька, глупое созданьице, тоже пальчиком в Толика тычет и повторяет! Я взглянул на него. А он как-то весь поломался, подбородок сморщился, задрожал, закрыл он лицо руками - и на улицу! Мы с мамой так и переглянулись.

И вот с этого дня все и пошло. Следить он за собой начал. И на Юльку, я заметил, как-то особенно смотреть стал.

Раз иду по улице - у колонки бабы. Слышу:

- А дурачка-то что-то не видать стало! - и этакий ядови-итый, липкий смешок.

- Да как же не видать? Тут он. Вчерась видела... вырядился, идет. Я говорю: "Драстуй-ка, Толя". Остановился. "Драстуйте, - говорит, - только поговорить с вами я сейчас не могу, потому что очень спешу".

- Иди ты!

- Да-а. "А куда это, - говорю, - ты так спешишь-то?" "В магазин, говорит, - за детским питанием".

Меня в жар так и кинуло! А они знай балабонят!

- Да-а! Вот слушай. "Только не подумайте, пожалуйста, что это я себе, нет, - говорит, - это я для своей девочки". "Откуда же, - говорю, - у тебя девочка-то взялась? Ты же неженатый!" Задумался он так, голову повесил. "А я, - говорит, - скоро женюсь".

- Ай!

- Ну. "Дак кольца, - говорю, - тогда надо покупать!"

Тут они увидели меня. Сначала одна толкнула другую, и обе отвернулись!

Ну, ясное дело, после этого я Толика решил отвадить от дома так, чтобы и духу его не было. Да куда там! Все против меня, и особенно Катька: топает ножонкой и на весь дом:

- Кьде папа?!

Без него ни есть не заставишь, ни спать не уколотишь...

А тут еще и мать-то его... Стыд! Мать-то оно, конечно, и есть мать, да мыслимо ли такое обольщение? Втемяшилось ей, будто Толик ее "выправляется". Так и говорит:

- Толя-то мой выправляться начал, вот дал-то бог! "Ты, - говорит, меня, мама, осенью учиться отдай, а то, - говорит, - я ведь ни писать, ни читать, ничего не умею - хорошо ли?" "Ладно, - говорю, - Толя, отдам..." А вчера чё-то смотрю, не слыхать его; заглядываю в кладовку, а он, тошно мнечиньки, сидит да букварь листает. Заплакала я чё-то, а сама по голове его глажу и думаю: вот бы дал бог!

Ну чего они! С чего глупить-то?! Есть люди, которые потом уж свихнулись, не с самого начала, это еще понятно, тут надежда какая-то есть, и медицина лечит, а уж когда уродился-то таким и до двадцати лет дожил, тут-то уж какого ляда ждать?! Нет, ничего не понимают! Вообще-то я тут, кажется, не совсем прав: может, он и действительно немножко начал... "выправляться". Ведь после этого случая с букварем он с Юлькой в какую-нибудь неделю буквы осилил и "складывать" научился: "мама мыла рамы", ну там "мы не рабы, не бары мы", дальше, правда, кажется, не пошли. А говорил-то он и до этого, как по газете. "Я, - говорит, - раньше у радио учился, а теперь вот у нее". Юльку ни за какие пироги по имени не называет стесняется! Он и смотрит-то на нее как на солнце. Как читать учился- я думал, сгорит со стыда! Умора.

И вот как-то позвал он меня к Филаретову источнику.

- Пойдем, Федя, со мной, я что-то тебе покажу.

Он каждый день к нему ходит все лето до осени: кто-то посоветовал. Вода в нем до революции была "святой". Источник на самой горе: колодец такой и вода в нем порохом воняет. Вот и все. Зимой замерзает.

Идем мы по траве, не по тропинке. Толику втемяшилось, что по тропе ходить нельзя, "чахнуть" будешь; то цветок нагнется, сорвет, то былинку какую-нибудь, и все, я вижу, о чем-то заговорить хочет - не решается! Я уж догадался, о чем. И как-то мне вдруг что-то муторно стало - за него и за сеструху. "За каким фигом, - думаю, - иду". Даже как-то мысль мелькнула: тяпнуть чем-нибудь по головушке, да и концы в воду. Мысль такая, несерьезная, конечно, мелькнула - и нет ее. А Толик "умненько" так, как бы сам с собой, но и для меня:

- Мама говорит, чтобы я на вашей Юле женился.

Ошарашило меня, конечно, такое-то признание - но молчу!

- Девочку, говорит, удочеришь, работать будешь... Да только она ведь за меня не пойдет...

- А почему ты так думаешь?

- Да я ведь дурак.

- А что же вы с ней, уравнения решать собираетесь? Главное-то - любовь! Любит она тебя?

Он помолчал-помолчал да вдруг и брякнул:

- Думаю, что любит. Она меня один раз поцеловала... Только ты уж, пожалуйста, - никому!

Я, понятно, чуть не лопнул от благодарности за такое доверие! А он свое:

- Думаешь, может, и согласится? Я кольца как раз купил...

- Кого?

- На свадьбу кольца купил. На свадьбу обязательно нужно! - вытаскивает из кармана два колечка и протягивает мне на ладони.

А я не бью его! Гляжу на колечки! Их в киоске "союзпечать" продают по сорок копеек за штуку. И ведь можете представить! Пронял он меня этими колечками. Ведь никакими доводами интеллекта ни за какие коврижки никакой оратор не уговорил бы меня отдать сестру единоутробную замуж за дурака. А посмотрел он мне в глаза: казни или милуй - снесу безропотно!.. То есть не то чтобы я сразу так и согласился - я посочувствовал.

Вот сижу я как-то на диване, перечитываю в пятый раз "Вий", Юлька пол моет. И вдруг что-то мне не по себе сделалось: смотрю, а у нее на безымянном пальце кольцо. И хочу спросить: откуда? А не могу. Как будто вата в горле воздуху не хватает. Но все ж спросил.

- Где?

- На пальце.

Она даже смутилась и покраснела - в точности как Толька краснеет! Потом отвернулась, опустила руку в таз, и вижу: плачет! И так-то мне нехорошо стало. Вскочил, выбежал на улицу да по переулку в гору, в лес... Потом, вечером, Юлька уверила меня, что ничего такого, что оправдало бы мое скакание по лесу, нет и не было, шутка, и ничего больше! Ничего дальше духовной сферы, конечно, не пошло, и "как это можно"! я, признаться, обрадовался. Что бы ни говорили, а все-таки живем-то из-под того, "что люди скажут". И все же теперь мне кажется, что... пусть не сразу, а года через два-три могло бы случиться! То есть что он... выздоровел бы!