Гость из тех времён - Ольга Златогорская

Ольга Владимировна Златогорская

Гость из тех времён

Больше всего папе не понравилось зеркало.

В трехкомнатной квартире осталось много старых вещей: вытертое кресло, продавленный диван, пузатые шкафы на гнутых ножках… Папа ходил по гулким комнатам, морщил нос и называл шкафы странными словами. Алина раньше таких не слышала: комод, сервант, секретер. У них на старой квартире были стенка и шкаф-купе, диван и раскладывающееся кресло. Но места всё равно не хватало: приходилось даже уроки учить на кухне, когда родители телевизор смотрят. А здесь — пространство как в спортзале. Потолки, папа сказал, четыре метра. Огромные окна, скругленные сверху. И толщина стен — как в крепости. Старый дом. Очень старый. Еще довоенный.

Когда умер дедушка, бабуся сказала: «Что вам в однушке ютиться?» — и отдала свою квартиру маме. Ведь мама её дочка. А сама уехала в маленький домик, куда добраться можно только на электричке. Конечно, все вещи туда она забрать не смогла, вот и оставила. Алина помнит, как бабуся грустно произнесла: «Обживетесь, купите всё своё. А что не нужно, потихоньку выбросите». И шкаф по стенке погладила. Как котенка. Хотя он не котенок вовсе, а сервант.

Папа обошел все комнаты и встал напротив зеркала. Сморщился и отвернулся.

— Старая рухлядь, — пробормотал он.

— Алина! — сердито позвала мама. — Что ты таскаешься за отцом как хвост? Бери коробки, неси в свою комнату!

Своя комната. Самые прекрасные слова на свете.

Алина подхватила коробку с одеждой. Потом ещё одну. И ещё. Тяжеленные коробки с книгами папа не дал поднять, принёс сам. А потом Алина с мамой снова мыли пол — натоптали, пока носили вещи. А потом прикидывали, где будет стоять мебель. А потом… Потом наступил вечер, и Алина снова вспомнила про зеркало. Вернее, увидела его, пробегая на кухню.

Огромное зеркало висело в коридоре. Оно отражало человека в полный рост. Понять, какого именно человека, было трудно: в темном стекле появлялся только мутный силуэт. Когда включили свет, отражение прояснялось, даже лицо стало узнаваться. И рама из темного потрескавшегося дерева как будто стала легче, а то в полумраке прихожей казалось, что зеркало весит килограммов сто. Оно было массивным, как всё в этом доме.

— Алина! — окликнула мама из кухни. — Куда ты пропала, помоги мне найти чашки!

Алина бросилась на кухню.

Стол и стулья стояли посередине, а не приткнувшись к стенке, как на старой квартире. И вокруг можно в догонялки играть, столько здесь места. Рядом с плитой и мойкой — тумбочки от гарнитура, как дома. У стенок — пакеты, коробки… Чашки они с мамой упаковывали в большой ящик из-под кухонного комбайна, неужели мама не помнит? Вот он, на нем пакет с полотенцами и коробка с вилками и ложками…

Алина потянула ящик на себя, пакет завалился в одну сторону, коробка в другую, и ложки, вилки и ножи посыпались на пол. На кафельную плитку. Грохот поднялся такой, что папа выглянул из ванной. Ничего не сказал и спрятался обратно.

— О господи! — простонала мама. — Ну почему ты у меня такой слоненок? Ты же девочка! Должна быть аккуратной!

Ещё секунду назад Алина была готова сказать: «Мамочка, я нечаянно». Но, услышав ненавистную фразу, застыла. И молча принялась собирать ножи и вилки.

— Что ты пыхтишь как паровоз? — всё ещё сердито спросила мама. — Я тебя чашки просила найти, а не устраивать мне здесь погром!

— В ящике чашки, — буркнула Алина. — Не видишь, что ли?

Папа громко сказал из ванной:

— Как ты разговариваешь с матерью!

Эту папину фразу Алина слышала тысячу раз. Или миллион. Поэтому и не ответила. Свалила ложки в коробку и ушла в свою комнату. Села на диван и уставилась в стену. Обои в квартире тоже старые, вытертые и кое-где почерневшие. Пятна складывались в страшные рожи.

— Алина! — позвала с кухни мама.

Рожи ехидно ухмылялись. Алина сделала вид, что не слышит. Вот всегда так с мамой: сначала накричит, а потом делает вид, что ничего не случилось. Сейчас сама придет…

Дверь открылась, мама заглянула и весело сказала:

— Что сидишь надувшись как мышь на крупу? Пойдем чай пить! У нас тортик!

Как надувается мышь и почему на крупу, мама никогда не объясняла. Наверное, сама не знает. Взрослые часто говорят не пойми что.

— Линка, — мама села рядом. — Ну, ладно тебе обижаться. Все устали. Всё-таки переезд хуже двух пожаров.

Алина хотела спросить: «А ты знаешь, какие они, два пожара? Или хотя бы один?» — но не стала. Ссориться не осталось сил. Лучше и правда сделать вид, что она больше не обижается.

— А тортик пражский?

— Пражский, конечно, — засмеялась мама. — Как ты любишь. Пойдем, а то папа не любит ждать.

Папа и не ждал — он уже вовсю жевал торт, не отрываясь от мобильника.

— Я заказал Алинке новый диван, — сообщил он, даже не прожевав огромный кусок торта. — Розовый. Ей понравится.

Алина хотела возмутиться: почему это ей должен понравиться розовый диван? Но посмотрела на папу и промолчала. Ссориться с папой — это не на маму дуться. Для этого много сил надо, потом ещё реветь часа два…

Поздно вечером родители закрылись в своей комнате. Алина включила свет, встала напротив зеркала и долго всматривалась в темную глубину. Что видит там папа? Вот лично ей улыбается симпатичная девчонка. И… не совсем девчонка. При некоторых поворотах головы там как будто появляется мальчишка. Симпатичный улыбчивый мальчишка, похожий на Тимура из старинного фильма.

Алина оглянулась на дверь в родительскую комнату. За ней негромко бормотал телевизор. Алина одними губами прошептала:

— Привет…

И помахала мальчишке рукой.

Он помахал в ответ.

Постепенно вещи из коробок заняли свои места. Шкафы папа выбрасывать не спешил. Вот Алинин диван он отдал консьержке, как только привезли новый. А уютное кресло мама накрыла ковриком и оставила в большой комнате. И только зеркало папу раздражало. Каждый раз, проходя мимо, он оглядывался и вздрагивал, словно видел там что-то неприятное.

И всё бы ничего, но мама взяла отпуск «на обустройство», как она сама выразилась. Раньше можно было спокойно жить до семи часов, а тут только приедешь из школы, протащившись, между прочим, через полгорода, только расслабишься, как вдруг скрежещет ключ в замке.

И начинается.

— Алина! Почему туфли посреди коридора?

— Сейчас уберу.

— Для одежды есть шкаф, я должна твою форму вешать?

— Сейчас повешу.

— Не бурчи на меня!

Здесь уже сказать нечего, Алина молча вешает клетчатую юбку в шкаф, мимоходом подхватывая сумку с учебниками. Хорошо, что мама об неё не запнулась, а то нотаций хватило бы до ужина.

— Алина! Ты обедала?

— Да, в школе.

— Знаю я, как в школе кормят. Сейчас суп погрею!

— Я не хочу есть.

— Опять худеешь? Посмотри на себя в зеркало, ты же худая как щепка!

Алина медленно подошла к зеркалу, убрала волосы в хвост. Из-за стекла ей улыбнулся круглолицый мальчишка. Алина подмигнула ему и поднесла палец к губам: тихо, не палимся. Мальчишка кивнул в ответ.

А мама кричит с кухни:

— Ты музыкой занималась?

— Да.

— Как долго?

— Полчаса.

Алина поморщилась, пользуясь тем, что мама не видит. Сразу бы завелась: «Не корчи рожи, ты же девочка…» Как будто девочка обязана заниматься музыкой! Гаммы и пьесы надоели еще два года назад. Но деваться некуда, да и в комнате давно прописалось чудовище. Старое, черное, с потрескавшимся лаком. Теперь к пианино добавилось ещё одно: мерзкий розовый диван, твердый как асфальт. Эти два предмета жутко портили и настроение, и интерьер.

А мама не отставала. Сегодня она какая-то на себя не похожая. Обычно поругает и через пять минут уже смеется. А тут вопросы, вопросы…

— Что можно выучить за полчаса?

— Гаммы. У меня скоро технический зачет.

— Ничего странного не видела?

— О чем ты?

Мама вышла из кухни, вытерла руки полотенцем.

— Занималась, говоришь? Пойдем-ка.

Ничего не понимая, Алина пожала плечами и двинулась в свою комнату. Мама открыла крышку пианино. На пожелтевших клавишах, на ноте «фа» первой октавы, лежала монетка. Один рубль.

— Занималась, говоришь… — задумчиво протянула мама.

Алина почувствовала, что у неё горят уши. А мама вдруг хлестнула её полотенцем и закричала:

— Я ненавижу, когда ты врешь! Хуже вранья ничего нет! Не хочешь заниматься музыкой — так и скажи, а врать мне здесь не нужно! Стыдно! И это моя дочь!

Алина втянула голову в плечи. Полотенцем по спине — не больно, но очень обидно. И ведь сама виновата, подставилась.

И сделать ничего нельзя. Да, однажды она уже развесила уши на «если тебе не нравится, скажи и можешь не есть». Мама всегда так говорит. Но однажды Алина осмелилась сказать, что в каше комочки. Так мама ей чуть на голову эту тарелку не надела. По крайней мере, это так выглядело. Давно это было, еще до школы. Но с тех пор Алина запомнила накрепко: «скажи и можешь не делать» — ловушка. Музыкалка — это уже не каша, тут пятнадцатью минутами диких криков не отделаешься. Мама будет скандалить несколько месяцев, а папа только мимоходом бросит: «слушайся маму», не вникая в суть вопроса. Нет уж, лучше как-то дотянуть, два года осталось. Главное, больше так глупо не попадаться.