Кладоискатели - Вашингтон Ирвинг

Вашингтон Ирвинг

Кладоискатели

Из бумаг покойного Дитриха Никкербоккера

Теперь я вспомнил болтовню старух,

Как мне они нашептывали сказки

Об эльфах и тенях, скользящих ночью

В Местах, где клад когда-то был зарыт.

ВРАТА ДЬЯВОЛА

Приблизительно в шести милях от достославного города, носящего имя Манхеттен, в том проливе, или, вернее, морском рукаве, который отделяет от материка Нассау, или, что то же, Лонг-Айленд, есть узкий проток, где течение, сжатое с обеих сторон высящимися друг против друга мысами, с трудом пробивается через отмели и нагромождения скал. Порою, однако, оно стремительно несется вперед и преодолевает эти препятствия в гневе и ярости, и тогда проток вскипает водоворотами, мечется и ярится белыми гребнями барашков, ревет и неистовствует на быстринах и бурунах — одним словом, предается безудержному буйству и бешенству. И горе тому злополучному судну, которое отважится в такой час ринуться ему в когти!

Это буйное настроение, впрочем, свойственно ему лишь по временам, в определенные моменты прилива или отлива. При низкой воде — правда, считанные минуты — течение бывает так спокойно и тихо, что о лучшем нечего и мечтать; но едва начнет подыматься вода, как на него нападает безумие, и когда прилив достигает половины своей высоты, оно мечется и беснуется, как забулдыга, жаждущий выпить. Но вот вода поднялась до наивысшего уровня — и течение снова делается спокойным и на время засыпает столь же сладко и безмятежно, как олдермен после обеда. И вообще его можно сравнить с задирой-пьянчужкою, малым миролюбивым и тихим, когда ему нечего выпить или, напротив, когда он пропитался выпивкою насквозь, и сущим дьяволом, когда он только навеселе.

Этот могучий, бурный, буйный и пьяный проток, будучи опаснейшим для плаванья местом, доставлял немало неприятностей и хлопот голландским морякам былых дней; он самым бесцеремонным образом швырял их похожие на лохани суда, кружил их вихрем в водоворотах, и притом с такой быстротой, что у всякого, кроме голландца, непременно закружилась бы голова; он нередко бросал их на скалы и рифы, как это случилось, например, со знаменитой эскадрою Олофа Сновидца, разыскивавшего в то время подходящее место для закладки Манхеттена. Именно тогда, будучи вне себя от ярости и досады, он и его спутники прозвали эту стремнину «Хелле-Гат» [Helle gat

— чертова дыра (голл. )] и торжественно отдали ее во владение дьяволу. Это название было переосмыслено впоследствии англичанами и превратилось в «Хелл-Гейт» [Hell-gate — врата дьявола (англ.).] , а на устах незваных пришельцев, не понимавших ни по-голландски, ни по-английски — да поразит их святой Николай! — даже в совершенно бессмысленное «Хорл-Гейт».

Врата Дьявола в детстве моем внушали мне ужас и были ареною моих рискованных предприятий; будучи мореплавателем этих мелких морей, я не раз во время воскресных скитаний, которые обожал, как и все голландские пострелы-мальчишки, подвергался опасности потерпеть кораблекрушение и утонуть. И впрямь, отчасти из-за названия, отчасти по причине различных связанных с этим местом необыкновенных событий и обстоятельств, в моих глазах и в глазах моих вечно праздных приятелей Врата Дьявола были неизмеримо страшнее, чем Сцилла и Харибда note 1 для моряков древности.

Посредине этой стремнины, рядом с группою скал, называемых «Курица и цыплята», виднелся остов разбитого судна, попавшего в водоворот и во время шторма выброшенного на камни. Передавали, что это пиратский корабль, и еще какую-то историю о страшном убийстве — что именно, я не помню, — заставлявшую нас смотреть на разбитый корпус с паническим страхом и объезжать его по возможности дальше. И действительно, унылый вид разрушающегося корабельного остова и место, в котором он гнил в одиночестве, были сами по себе достаточным основанием, чтобы породить причудливые образы и представления. Ряд почерневших от времени, едва выступавших над поверхностью судовых ребер — вот все, что мы видели при высокой воде; но когда начинался отлив, обнажалась довольно значительная часть корабельного корпуса, и его могучие ребра или шпангоуты с нависшими на них водорослями, проглядывавшие сквозь отпавшую местами обшивку, казались огромным костяком какого-то морского чудовища. Над водою высился даже обрубок мачты с болтавшимися вокруг него концами канатов и блоками, которые скрипели при ветре, и над меланхоличным корпусом корабля описывала круги и пронзительно кричала прилетевшая с моря чайка. Я смутно припоминаю рассказы о матросах-призраках, которых иногда видели ночью на корабле; у них были голые черепа, в их пустых глазных впадинах горели синие огоньки, но я успел запамятовать подробности.

Эти места были для меня областью сказки и вымысла, чем-то вроде Пролива Чудовищ у древних. Берега рукава, от Манхеттена и до самой стремнины, весьма живописны; они изрезаны крошечными скалистыми бухточками, над которыми простирают свои ветви деревья, придающие им дикий и романтический вид. В дни моего детства с этими потаенными уголками связывалось бесчисленное множество легенд и преданий, повествовавших о пиратах, духах, контрабандистах и зарытых сокровищах; эти предания пленяли мое воображение и воображение моих юных спутников. Достигнув зрелого возраста, я произвел тщательное расследование, поставив себе целью выяснить, есть ли в этих преданиях хоть чуточку правды; я всегда с живым интересом изучал эту драгоценную, но темную область истории моего края. Впрочем, добиваясь достоверных известий, я встретился с бесконечными трудностями. Прежде чем мне удавалось докопаться до какого-нибудь давно забытого факта, я натыкался на невероятное количество басен и сказок. Я не стану распространяться о «Чертовом переходе», по которому сатана, как по мосту, ретировался через пролив из Коннектикута на Лонг-Айленд, ибо эта тема, кажется, уже разрабатывается одним моим ученейшим и достопочтеннейшим другом-историком, которого я снабдил некоторыми подробностями по этому поводу note 2. Равным образом я умолчу также и о черном призраке в треуголке, которого не раз замечали в непогоду у Врат Дьявола на корме утлой шлюпки, который известен под именем Пират-привидение и которого, как носилась молва, губернатор Стюйвезент застрелил когда-то серебряной пулею, ибо мне так и не пришлось встретить кого-либо, заслуживающего доверия, кто подтвердил бы, что видел этого черного человека, за исключением разве вдовы Мануса Конклина, кузнеца из Фрогснека; но бедная женщина была немного подслеповата и могла впасть в ошибку, хотя утверждают, будто в темноте она видела много лучше, чем кто бы то ни было.