Белокурая бестия - Лазарь Лагин

Лазарь Лагин

БЕЛОКУРАЯ БЕСТИЯ

(памфлет)

Рисунки П. Бунина.

Журнал «Юность» № 4, 1963.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В последних числах апреля 1943 года унтер-офицер Франц Кашкель дезертировал из германской армии по причине, в своем роде единственной в тысячелетней практике дезертирства. В середине мая того же года Кашкеля поймали, судили военно-полевым судом и расстреляли.

Прошло около трех с половиной лет, и километрах в двухстах от места, где закопали злосчастного унтера, приключилось событие, которое даже в те богатые событиями дни могло стать мировой сенсацией, если бы не принятые меры.

Случилось это в одном из глухих и суеверных горных селений Баварского Оберланда. Местный житель, некто Гуго Вурм, почтенный хуторянин, человек серьезный и заслуженный, — он вернулся с войны в чине обер-фельдфебеля, — забравшись как-то во время прогулки довольно далеко в лес, почти носом к носу столкнулся с оборотнем.

О том, что где-то в окрестностях замечен оборотень в селении поговаривали уже не первую неделю. Лично господин Вурм, как человек, не чуждый просвещения, больше склонялся к мысли, что оборотней не бывает, а что это скорее всего какая-нибудь обезьяна, сбежавшая из Мюнхенского зоопарка.

И все же одно дело — отвлеченные рассуждения насчет оборотней, а совсем другое — столкнуться под вечер в одиночку и в довольно дикой лесной чаще с чем-то голым, бесхвостым, передвигающимся на четвереньках. А вместо головы у этого «чего-то» — круглое, вроде арбуза средних размеров. Нет, скорее, не арбуза, а огромного одуванчика.

Обезьяна (мы будем так вместе с господином Вурмом называть впредь до скорого уточнения это загадочное существо), не заметив бравого обер-фельдфебеля, стремительно промелькнула в густом подлеске и словно сквозь землю провалилась. Поначалу Вурм несколько струхнул, но он тут же взял себя в руки и осторожно пополз по следам обезьяны.

Вскоре он убедился, что единственно, куда она могла скрыться, был еле видный лаз под мощным нагромождением полусгнившего бурелома.

Метрах в тридцати высился дуб. Вурм избрал его в качестве наблюдательного пункта. Пыхтя и отдуваясь, залез он в самую гущу ржавой, не успевшей опасть листвы. В лицо ему дул приятный предзакатный ветерок.

Прошло не менее часа. Солнце ушло за горизонт. Быстро сгустились осенние сумерки. Заметно посвежело. Наступила та удивительная тишина, которая воцаряется в лесу сразу после заката. И вдруг, когда Вурм уже окончательно решил, что ждет понапрасну, под буреломом чуть слышно хрустнуло, фосфорически блеснули в лазу два зеленовато-желтых кружочка, и из-под сухих сучьев высунулась… волчья голова. Она медленно и настороженно повернулась сначала налево, потом направо, и совсем не слышно, без единого шороха наружу выбралась поджарая матерая волчица.

Засветилась в лазу вторая пара глаз, показалась еще одна голова, тоже волчья, но поменьше, тоже оглянулась по сторонам, и также бесшумно, на брюхе выполз из логова полугодовалый волчонок. За ним, уморительно повторяя все повадки матери, показался еще один.

Волчата жмурились, отряхивались, переминались с лапы на лапу, не отходя от волчицы, которая продолжала оглядываться по сторонам.

«Мда-а-а! — сокрушенно подумал господин Вурм. — Конечно, и за волков полагается неплохая премия, но где же моя обезьяна? Неужели они ее слопали?»

Не успел он прийти к этой огорчительной мысли, как в лазе сверкнула еще пара глаз. Потом возникла голова, вернее, нечто более или менее светлое, обрамленное теперь уже еле различимым в сгустившемся мраке огромным, болтающимся из стороны в сторону шаром. Этот шар качнулся сначала направо, затем налево, и наружу выбралось то самое существо, которое час тому назад промелькнуло перед Вурмом в подлеске.

Волчица в последний раз с шумом втянула в себя воздух, проверяя, нет ли все же опасности. За нею то же самое проделали оба волчонка, а вслед за ними и обезьяна. Сейчас уже стало так темно, что трудно было определить, голая ли она или покрыта шерстью. Но что задние конечности у нее длиннее передних, все же можно было разглядеть.

Очевидно, волки ждали ее, потому что, как только она оказалась рядом, волчица легкой и спокойной рысцой направилась в глубь леса. За нею затрусили оба волчонка. За волчатами, монотонно тряся шароподобной головой, по-волчьи перебирая конечностями и нелепо вихляя задом, побежала и обезьяна…

На закате следующего дня господин Вурм и оба его сына в великой тайне от соседей отправились в лес за большими деньгами.

Дальше все пошло по плану.

Младший Вурм швырнул в логово камень и отпрянул в сторону, держа наготове вилы.

Тотчас же выскочила волчица. Шерсть на холке стояла дыбом. Возможно, она рычала, но ее рычание потонуло в грохоте залпа двух охотничьих ружей. Раненое животное взвыло и, оставляя на ржавой траве черный кровавый след, пропало в чаще.

Нельзя было терять времени: быстро темнело. Господин Вурм передал свое ружье младшему сыну и, держа о левой руке электрический фонарик, а в правой — охотничий нож, полез в берлогу.

В дальнем углу, упершись взъерошенными спинками о стенку, испуганно уставились на страшного гостя волчата. Они щерили острые желтоватые зубы и рычали, ослепленные ярким светом фонаря. А рядом с ними, тесно к ним прижавшись, оскалилось на господина Вурма и тоже рычало то самое существо, которое он вчера принял за обезьяну. Но это не была обезьяна. На господина Вурма рычало, дико тараща глаза, нечто удивительно похожее на человеческое существо, точнее, на ребенка лет четырех-пяти. Оно сидело, по-волчьи опираясь передними лапами о земляной пол берлоги, но у него было лицо, очень грязное, остроносое и тонкогубое детское личико, обрамленное шарообразной шевелюрой нестриженых и нечесаных волос, в которых было полным-полно сучков, травинок, комьев сухой земли и даже косточек.

Если это и был оборотень, отступать было поздно…

Первым делом господин Вурм оглушил и придушил волчат. Он равнодушно сжимал в своих жестких железных ладонях их мягкие и теплые пушистые шейки и силился понять, что же это все-таки за чудище такое сидит перед ним, по-волчьи упершись передними лапами в землю и угрожающе скаля зубы. Стоит ли вообще с ним связываться?

Покончив с волчатами, господин Вурм протянул руку к оборотню, который с ужасом смотрел, как душат его четвероногих товарищей. Очевидно, решив, что сейчас наступил и его черед, он стал бешено отбиваться, царапаться, потом, зажатый могучими коленями господина Вурма, впился в левую руку обер-фельдфебеля, да так и замер, стиснув зубы в мертвой хватке. Господин Вурм, вне себя от боли, чуть было не прикончил это загадочное существо, когда вдруг заметил на его голой и очень грязной шее нечто вроде металлической цепочки. Это и была металлическая цепочка. Золотая. На ней висел красивый, старинной работы, медальон. Медальон тоже был, очевидно, золотой.

Дрожащими от нетерпения руками господин Вурм раскрыл его и увидел крошечное золотое распятие тончайшей ручной работы. А на внутренней стороне другой крышки, на серебристом фоне рыцарского щита, геральдический орел нес в когтях меч и цепь. Вокруг щита шла тонкая готическая вязь. Для того, чтобы ее прочесть, Вурму пришлось надеть очки.

Вокруг щита было написано: «ЧЕСТЬ, БЕСПОЩАДНОСТЬ И ПОСЛУШАНИЕ». ВОЛЬФГАНГ ИОЗЕФ ПАНКРАТИЙ АМАДЕЙ БАРОН ФОН ВИВВЕР».

И тут господина Вурма словно молнией пронзило. Он вспомнил унтер-офицера Франца Кашкеля.

До октября сорок второго года унтер-офицер Кашкель командовал отделением в заурядном пехотном полку на Восточном фронте. После октября сорок второго года он, положив на это немело хлопот, стел денщиком начальника гарнизона одного из полукурортных городов в Баварских Альпах, генерал-майора Эриха Готфрида барона фон Виввер.

Унтер-офицер Кашкель был специально приставлен к полуторагодовалой особе барона Хорста фон Виввера, единственного сына начальника гарнизона — прямого потомка четырнадцати поколений баварских военных с отцовской стороны и старинного гамбургского патрицианского торгового рода — с материнской.

Вилла, в которой проживал со своей немногочисленной семьей начальник гарнизона, была расположена на самой аристократической окраине курортной части города. От помещения штаба ее отделял двор, щедро расцвеченный клумбами, а от опушки леса — просторная, с полгектара лужайка, благоухавшая сплошным ковром чудесных вешних цветов.

Лужайка была изрезана посыпанными желтым песочком дорожками, по которым унтер-офицер Кашкель, на зависть другим нижним чинам и унтер-офицерам, и прогуливал маленького барончика. Во время этих частых прогулок на господине унтер-офицере Кашкеле почивало отраженное, но все же достаточно мощное сияние его начальника. Господин Кашкель с наслаждением купался в подобострастии встречных лиц рядового и унтер-офицерского состава, и следует отметить, что в какой-то степени он как раз и пал жертвой этого подобострастия.