Свистунишка - Виктор Корюкин

Виктор Николаевич Корюкин

Свистунишка

СВИСТУНИШ КА

Живёт у меня зверёк. Маленький, на белочку похож. Мордочка зубастая, хвостик пушистый, шёрстка жёлтая, только на спине чёрные полоски.

Живёт у меня с неделю, а ведёт себя, как хозяин. Таскает крупу из пакетов, мешок с овсом прогрыз, связку сухих грибов перетаскал с полки под кровать.

Начнёт носиться по комнате, шумит, как большой. Швырк — промчится по стене. Прыг на полку, с полки — на стол, со стола — на пол, с пола — на кровать, к окну.

У соседей все окна настежь. А у меня и двери на запоре: боюсь, — убежит. А может быть, я его зря стерегу? Пускай бежит себе в лес.

Сердит я на него. Маленький зверушка, а меня вот какого-большого напугал в лесу. За это я его и поймал.

Поймал его очень интересно.

Иду в лесу по дороге. Всё тихо, слышно только, как на сухой хвойный ковёр мягко падёт шишка или сучок под ногой хрустнет, да увидишь, как с сосны бабочкой порхнёт золотистая чешуйка.

Иду и насвистываю тихонько. Слышу, справа кто-то мне подсвистывает.

Обернулся я направо, а свистит уже слева. Я налево, а свистит справа. Верчусь, смотрю на деревья, между деревьями, вверх, вниз — никого. Что такое? Видно, кто-то со мной шутит.

Отошёл я немного, опять посвистел, — откликается совсем близко. Должно быть, мальчики где-нибудь прячутся да передразнивают меня.

Каждое дерево начал оглядывать, приседаю, гляжу туда, сюда. А с другой стороны; «Фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Рассердился я, швырнул сучком в деревья и пошёл дальше.

Иду тихо, всматриваюсь по сторонам — листок не шелохнет. Нет и нет свистуна. А мне вот как его накрыть хочется.

Остановился я, посвистел. И тут вдруг рядом, совсем близко: «фий-ю, фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Смотрю — на сосне сучок пошевелился. Да нет, не сучок это, а маленький зверёк. Я ему — «фий-ю», и он мне — «фий-ю», поздоровались, значит.

«Ну, — думаю, — сейчас я тебя проучу».

Хотел схватиться за ружьё, а ружьё-то дома оставил. Что же мне теперь делать? Подумал, да тут же и вспомнил. Ведь это бурундук. А старые охотники мне рассказывали, что бурундуков и без ружья добывают.

А ну-ка и я попробую.

Сел под сосну, ноги вытянул, руки на них положил и посвистывать начал.

Не откликается. Я ещё. Слышу, — откликнулся, только далеко.

Смотрю то на руки, то по сторонам. Вдруг пап меня з;( плечо кто-то. Вскочил я — шапка с головы слетела. Кто это? Никого.

Бурундук, наверное, на меня прыгнул и ускакал.

Сел я снова, и опять: «фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Вот уж он и здесь. Сидит недалеко от меня и мордочкой по воздуху водит.

«Ага, — думаю, — дело идёт». Маню ещё.

Он подбежал, через ногу мою — скок. Сижу не шелохнусь, как пенёк в землю врос, глазом моргнуть боюсь. Он мне на голову прыг. Чуть было я не вскочил, да удержался. Терпеть надо.

С головы он на плечо соскользнул, по руке пробежал — коготками тронул. Терплю. Сел свистунишка мне на сапог. Ну, ну… ещё поближе.

«Хватай», — говорю я себе. А он спустился на землю; шишку увидел.

«Эх, -думаю, — прозевал!»

«Фий-ю, фий-ю, фий-ю», — зову зверька.

Он ко мне на коленку — фий-ю, а я его цап — и готово.

Задрыгал бурундучишка ножками, коготки выпустил, зубки оскалил. Да где уж ему со мной сладить! Крепко держу в руке тёплое тельце.

Так и принёс его домой.

Теперь мы с ним вместе живём.

Сердится он на меня, а я — на него.

Ну, да поладим — весной выпущу.

КОЧКИ

Мой дом у горы.

Солнышко всегда из-за горы встаёт.

Вышел я из дому утром. Солнышко еще не греет. Не холодно. Совсем не холодно, а дрожь пробирает. Это, наверное, потому, что над лугами туман.

Трава от росы тяжёлая, блестящая. Липнут мокрые травинки к моим сапогам.

Тихо. Еще петухи не кричат. Наверное, все букашки и птицы спят. И звери, наверное, спят.

А мне охота пуще неволи. Меня никто не гонит. Сам иду.

Утром хорошо.

Из-за реки слабенький ветерок подул.

Маленький, тихонький ветришко, а лес разбудил.

Залепетали берёзки, зашумели. Стали свои зелёные рубашонки сушить. Повёртывают каждый листочек налево, направо. А осины сильнее шумят. Они всегда больше всех шумят. Вертят свои листочки и так, и сяк. Дрожат осиновые листочки, боятся оторваться.

Вдруг стайка уток воздух прорезала.

Вскинул я голову, схватился за ружьё, да уж поздно. Скрылись они где-то за лесом. Пустился я искать место, где они сели. Забрёл в болото.

Брожу по мокрым кочкам/

Встанешь на кочку, — она гнётся.

Хочешь не хочешь — прыгай на другую.

Не прыгнешь, — упадёшь в тину.

Прыгаю, руками машу, как крыльями, а ружьё по спине колотит — стук, стук, стук.

Уф! Выскочил я, наконец, из болота.

Сквозь деревья белую полоску вижу — река!

Иду за деревья, а это не река — озеро.

Уткам озеро, как дом.

У озера кудрявые кусты и трава высокая.

На воде утки сидят.

Скинул я ружьё с плеч, курок взвёл. Обошёл кусты и хотел на прицел взять.

Слышу: «ш-ш-ш-и» по воде. Что-то от берега отплыло.

Замер я на месте. Стою не шелохнусь. Взглянул вниз, — зарябила вода, а ничего не видно. Может, зверь какой притаился в воде?

Я ещё чуть приподнял ружьё, — «ш-ш-ш-и-и». Как метлой по воде стегнуло. Плывут в воде, как будто какие-то чёрные кочки.

Не вытерпел я — бахнул по ним вдогонку. По воде муть пошла. Помахал ружьём ещё; не шишикает больше. Прошла муть.

Вошёл в воду; вижу рыба лежит.

Вынул я из воды рыбу. А это карась. Спина у него жирная, чёрная.

Тут я и разгадал, что это стайка карасей была. Караси свои чёрные спины на солнышке грели. Сами в воде, а спины чуть над водой. Потому они и похожи были на чёрные кочки.

А утки? Утки давно улетели.

Ну, и пускай их. Я теперь карасёвое озеро знаю.

Приду сюда карасей ловить. Обязательно приду.

КАРАСЕНОК

Карасей на удочку редко ловят.

А я вытащил из озера золотистого, с красными пёрышками.

Прыгает он в траве, ускакать норовит.

Я шапкой хлоп — и накрыл у самой воды. Ну и прыгун! Чуть не ушёл.

Бросил я его в ведро с водой, травкой прикрыл — и домой.

Иду по улице, а из ведра брызги летят.

Сенька, соседский мальчишка, увидел и спрашивает:

— Что это, у вас, дяденька, в ведре кипит?

— А посмотри, — говорю.

Сенька взглянул: скользит рыбёшка, хвостом хлещет, траву в ведре колесом вертит.

— Карасик. Хороший какой!

Загорелись глаза у Сеньки. За ведро держится, на меня смотрит.

— Дяденька, отдайте мне его!

— Бери, а ведро принесёшь.

Умчался Сенька с ведром домой. Поставил рядом с большой бочкой бочку поменьше. Натаскал в неё воды и пустил туда карасёнка.

Как пошёл он там ходить: то по кругу, то бочком, то вниз, то вверх. Это ж не в ведре — просторно.

Стал карасишка у Сеньки жить.

Днём резвится, на всех водой брызгает. А к вечеру притихнет, спит, наверное.

Как-то на неделе зашёл я вечером к Сеньке в дом.

Мать Сеньки, Марья Петровна, засуетилась, побежала с чайником в кухню, чай кипятить.

А в кухне вдруг свет погас.

— Батюшки! — кричит Марья Петровна. — Темь какая, — ковшика не найду.

Зачерпнула она чайником воды и на плиту поставила.

Только вернулась, села и слышит — на чайнике крышка — дрень-брень — запрыгала.

— Вот чудеса!-дивится хозяйка. — Только поставила, а уж кипит.

Пошла она на кухню, вернулась без чайника.

— Так и знала, — говорит, — померещилось.

А крышка на чайнике опять: «дрень-брень, дрень-брень» — тихо так, а слышно.

— Что за фокусы такие?

Зажгли мы свечу — ив кухню.

А Сенька к бочке подскочил да как заорёт:

— Снимайте чайник, снимайте скорее!

Снял я тёплый чайник с плиты.

Сенька его хвать — и над бочкой опрокинул. «Плюх» — что-то в воду шлёпнулось.

— Карасёнок.

— Ну и ну! — покачала головой Марья Петровна. — Как же это я бочки перепутала? Чуть уху вместо чаю не сварила.

Поднесла она свечу к бочке.

А карасёнок — фырр.

И пошёл, пошёл ходить по воде: то по кругу, то вверх, то вниз. Шумит, бурлит, как ни в чём не бывало.

Вот, мол, я каков, карасишка: с плиты ушёл!

БЕЛОЧКА — ПОГОРЕЛОЧКА