Прыщи - Станислав Сыроватко

Станислав Сыроватко

Прыщи

Вдруг преждевременность ты обнаружишь в прошлом,

Воспоминания – зови и не зови – нет целого,

Лишь случаи одни…

Как много их, непрошеных, но званыхВстречали, торопя прощанья миг…И будет время многих писем рваныхИ тел без всякой ауры – чужих.

1. Новый двор

Человеку свойственно забывать лицо, с которым он входит в мир. Каждый из нас или предал, или предан, оставшийся же вне этого становится подобен лишайникам, просто осуществляя фотосинтез. Приходит понимание, что вера, которой ты жил, не стала реальностью и во времена всеобщей лжи превращается в экстремизм, а просто заученные правила золотого сечения жизни ты не умеешь применить: любое усилие или бесполезно, или вредно. Вот тогда и возникает понимание злорадства как самого большого удовлетворения, становишься настолько циником, что допускаешь все что угодно между «хочу» и «хочу необходимое».

Сказано, что есть три беды: сожаления о прошлом, неблагодарность к настоящему и тревога о будущем. Просто к прошлому нельзя дотрагиваться корыстно, не рискуя сделать его хуже. А ведь жизнь каждого из нас, как бы мы ее ни хотели представить, не бывает чем-то плавно перетекающим от причины к следствию, от замысла к результату, потому что в наших воспоминаниях она состоит из совершенно не связанных между собой отрезков, как лоскутное одеяло, и основа этих кусочков целостна и подчинена какой-то единой программе с определенной целью.

Дни те же, но вот времени становится все меньше, и понимаешь, что совсем не важна скорость твоего движения, а важно, что ты движешься. Поэтому на каждом отрезке жизни ты выглядишь неодинаково, ты просто другой, не узнаваемый собой же человек, поступки которого тебе непонятны, иногда отвратительны, иногда смешны, но в момент их совершения они были именно такими, какими надлежит быть. А поздние рассуждения совершенно глупы: ничего иначе ты бы не сделал, потому что тогда это был бы не ТЫ, а кто-то другой, который совершал бы просто что-то другое.

Часто Олег представлял себе свою жизнь в свете его – сегодняшнего. И эта жизнь, исправленная, очищенная временем, с перспективами прислуги или обочины, порою невыносимая, порою привлекательная, но вызывающая какие-то необъяснимые фантазии, что однажды ЭТО случится, становится невероятной, чтобы быть правдой. Чтобы быть счастливым, нужно вести себя так, будто ты действительно счастлив, тогда и обретаешь совсем не там, где самоуверенно ищешь, тогда и ответ на вопрос – повезло или заслужил – совершенно очевиден: о будущем и настоящем не говорят, их делают. И память тебе совсем не помощница, скорее, наоборот, только вот бумагу сохраняют только в силу написанных на ней слов, не более.

Будда учил, что если нет привязанностей, то нет и страданий.

Это был период жизни Олега, совпавший с переездом в новый восьмиэтажный дом в условном центре Харькова на слиянии Лопани и Харькова, расположенный напротив центрального универмага, в квартиру, доставшуюся по счастливому случаю в силу резолюции Хрущева на странным образом попавшее к нему письму отца. Дом, преимущественно заселенный городской элитой и некоторыми представителями тогдашней привилегированной торгово-спекулятивной среды, сумевшими и – главное – имеющими возможность оплатить свое желание, как раз и характеризовался тем, что юноша просто жил самыми разными интересами – от ловли лягушек до дворового футбола, не затрудняясь ничем, отвлекающим его от множества этих важных дел.

Совершенно неожиданно стало интересно изучать устроение организма лягушки, что можно было сделать только с помощью лезвия и варварских операций: рассматривал внутреннее устройство, видел маленький белый, ритмично бьющийся комочек-сердце, удивлялся продолжению реакций отторгнутых конечностей… Все это было очень интересно и не сопровождалось какими-либо мыслями о мучениях подопытных. Дальше – больше. Внимание Олега распространилось на бродячих котов и собак, до «операций» с которыми дело не доходило, но отвратительные и жестокие действия совершались. Следует сказать, что этот период был очень кратковременным и сменился чувством какой-то острой виновности, жалости… Действительно, ребенок не жесток по своей природе, но, как всему на свете, он учится ей – жестокости, и дай Бог, чтобы вовремя приходило понимание неестественности и бесчеловечности этого явления, формировалось чувство сострадания и восприятия чужой боли, понимание, что надо быть добрее. В противном случае закладываются основы «демократических лидеров», презирающих и использующих всех только в качестве сырья для удовлетворения своих циничных фантазий, да маньяков, делающие то же самое, но своими методами. В этот период жизни ребенок еще недостаточно добр, чтобы испытывать жалость, но чтобы правила не нарушать, их просто нужно знать. Единственная вразумительная цель в жизни – быть счастливым, только вот понимание «своего» счастья может быть как через любовь, так и через ненависть, и нужно научиться сохранять постоянство перед лицом как страданий, так и участия: гармония с окружающим миром возможна только в примирении с самим собой, потому что несовершенен не мир, а мы в нем.

Может быть, именно поэтому полученные уроки жестокости заложили некие принципы действий. Однажды сказанное или сделанное тобой может быть прощено только теми, кто тебя не понял.

В совершенно новых обстоятельствах каждый новый день становился новой жизнью, только привыкнуть и научиться всем этим пользоваться Олег смог далеко не сразу: ведь не зря говорят, что используют не глину, из которой слеплен кувшин, а его пустоту. Иногда получить желаемое становится просто везением, но как хорошо жить, знают многие, только вот живут хорошо – единицы.

Говорят, что не следует ждать чего-то нового от переезда: ты ведь берешь с собой себя…

Сказано, что все, что должно случиться, случится.

Итак. Справа от дома, у Лопани, располагался сквер со старой действующей баней в центре, двумя пристанями на реках и лодочными станциями на них. Там с марта по октябрь постоянно ныряли в мутную жижу и пугали арендаторов весельных лодок отроки дома Олега и прилегающих к нему переулочных старых построек, давно ожидающих сноса, но плотно заселенных по преимуществу еврейским населением. Разумеется, парк не был местом гуляния горожан, скорее, местом времяпрепровождения определенной их категории. По крайней мере, мам с детскими колясками там не наблюдалось (хотя нет уверенности, что коляски вообще были), тогда как компании, уютно расположившиеся на немногочисленных разбитых и некрашеных скамейках, а чаще – просто в кустах на траве, распивающие и аппетитно закусывающие, предающиеся по случаю радостям отдыха на природе, были многочисленны и привычны, как и посетители бани. К тому же весь первый этаж дома Олега занимали магазины с самыми разнообразными закусками и напитками, что было очень удобно для гуляющих.

Мальчики научились мелкому шантажу, что ставило отдыхающих перед выбором – или попросту набить им что-либо (а это сложно – попробуй догони по кустам), или откупиться «на мороженое». Впоследствии многие выполняли некоторые задания по сервису отдыхающих за определенную плату. Да и «на шухаре» бывало стояли.

Там же располагалась какая-то контора с вывеской «Дирекция парка»(или парков), которая, собственно, парком не занималась вовсе, а небольшое строение этой самой дирекции было обветшалым, заколоченным и практически нежилым.

Огромную важность представляли лодочные станции на причалах, где были пришвартованы весельные гребные прогулочные лодки, сдаваемые трудящимся, желающим поплавать по рекам. Это были, как правило, жители пригорода Харькова и приезжающие на выходные «в город». В основном парочки.

На станции заправлял Карась. То была или его «погремуха», или фамилия. Он был еврей, лыс, невысок, с поврежденной рукой, а лодки выдавал повременно за наличный расчет без каких-либо касс, квитанций и прочих премудростей. Понятно, что обслуживающим персоналом выступали Олег и все его напарники, вычерпывающие воду из лодок, загонявшие просроченных на станцию под штрафы, да и вообще – очень добросовестно обслуживающие весь этот бизнес Карася. Часто в лодках находили различные монеты, которые выпадали из карманов арендаторов. Считалось большим шиком патрулирование по рекам на одной из лодок с демонстрацией разворотов на месте (одно весло – к себе, другое – напротив), греблей по верхнему слою воды полупогруженными веслами и т. д. Часто совершали нападения на парочки, имея корыстные цели, а больше – из озорства, причем, никакой жалости к ни в чем не повинным гуляющим никто не испытывал.

Другими словами, этот сквер становился местом постоянных сборов различных неблагонадежных жильцов Олеговых окрестностей, где стала формироваться некая группа с бесшабашными наклонностями, а сама территория в определенных кругах получила название Палуба. До управляемости авторитетами с криминальными привычками дело не дошло, но ярко выраженная группа хулиганов образовалась.