Заговоры печорской целительницы Марии Федоровской на любовь нерушимую и верность голубиную - Ирина Смородова

Ирина Cмородова

Заговоры печорской целительницы Марии Федоровской на любовь нерушимую и верность голубиную

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Заговоры и заклинания, а также всевозможные обряды народной магии – вещь удивительная. Они как будто живут своей жизнью. До поры до времени их знают только посвященные, а потом они всплывают на поверхность жизни, становятся многим известны. Если использовать их с умом и по делу – помогают. Если кто-то займется ими не подумав или из любопытства, может только навредить и себе, и окружающим. Всегда хорошо подумайте, прежде чем их использовать. Потому что, творя магическое действо, вы перестраиваете сложившийся мир. А в мире все взаимосвязано. И если поменяется что-то одно, это вызовет неизбежную цепную реакцию перемен. Готовы ли вы взять на себя ответственность за любые перемены, которые произойдут после вашего действия? Готовы ли принять их и жить далее с ними? Готовы ли отказаться от дорогих вам людей и сблизиться с теми, с кем сближаться не было в ваших планах (это может произойти; произойти после магического действа, пусть кажущегося вам совершенно невинным, может в принципе все, цепная реакция всегда непредсказуема)? Действительно ли вы не можете достичь того, чего страстно желаете обычными, немагическими способами? Так ли необходимо задействовать непонятную и непредсказуемую энергетику заговоров и ритуалов? Никогда не ставьте экспериментов с заговорами, относитесь к ним очень серьезно, прибегайте к ним только в особенных ситуациях. Не пренебрегайте личной защитой – обязательно принимайте меры, чтобы ваше действо не обернулось против вас.

Это предупреждение я обязалась писать в начале каждой книги заговоров печорской целительницы Марии Федоровской. Она просила меня обязательно оповестить всех читателей, что нельзя всем этим заниматься просто так. Только по большой нужде и необходимости. Только беря на себя ответственность за все, что произойдет далее.

МОЕ ЗНАКОМСТВО С МАРИЕЙ ФЕДОРОВСКОЙ

Предыстория знакомства

Мне было двадцать лет, я училась в университете и ездила в фольклорную экспедицию в Коми АССР, на Печору, в маленькие деревушки усть-цилемского района. Собирали старообрядческие песни, заговоры, обряды. Старо обрядцы – удивительные люди. Они хранят культуру и воззрения XVII в., стараются одеваться в одежду, отшитую по фасонам их далеких предков, которые после церковного раскола переселились на Север. Старообрядцы не признают технического прогресса, не пользуются никакими бытовыми приборами. Стоит больших усилий разговорить их – они настороженно относятся к «чужим», даже не едят с людьми другой культуры из одной посуды. И тем не менее контакт возможен: надо искренне интересоваться их устоями, расспрашивать о том, что им по-настоящему близко, осуждать проделки патриарха Никона, введшего новый церковный устав, вспоминать сожженного заживо протопопа Аввакума – культовую для них фигуру. Нас специально учили общаться с носителями старой культуры; каждый из нас должен был приготовить рассказ об университете и о том, как важно собрать и сохранить образцы народного творчества – в этом рассказе непременно должно было присутствовать нечто трогательное, чтобы расположить к себе старообрядцев. И вот во время экспедиции я познакомилась с Клавдией Сергеевной Федоровской, местной знахаркой. К ней никто из наших не хотел идти, говорили, очень строгая. И то сказать, она хоть и старая, а всегда ходила с прямой спиной, в специальном печорском сарафане, на голове – платок, говорила громко, на всю улицу, как кричала. Я на нее посмотрела-посмотрела, и меня взяло любопытство. Ну что за дела такие, все ее боятся, стороной обходят. А она, наверное, больше всех во всей Усть-Цильме знает всяких песен, да быличек, да сказок. А уж заговоров – и само собой, она ж вроде как колдунья! И я решила, что обязательно добьюсь того, чтобы она со мной поговорила и что-нибудь важное для нашей фольклорной экспедиции позволила мне записать со своих слов. Стала я к ней ходить. Сначала она меня гнала из дому, даже пугала, кричала на меня, что «отхлещет вицей» (грубой суконной рукавицей), что меня «шишок послал» (черт). Однако я не сдавалась. Три дня подряд приходила к ней, кроткая, в длинной юбке и платочке (для работы со старообрядцами необходима такая форма одежды; с простоволосой женщиной в брюках они категорически не станут иметь дела). На третий день Клавдия Сергеевна пригорюнилась, села на крылечко, подняла на меня свои старые, мудрые глаза, внимательно посмотрела и негромко сказала: «Ну цо ходишь, девка, цо ходишь? Извелася вся и меня извела. Цо надо-то тебе от меня?»

Мне показалось, что она посмотрела мне прямо в душу. И тут мне стало ясно, что не буду я с ней «работать», как с прочими респондентами. Не нужен мне от нее никакой фольклорный материал! Тут другое! Я почему-то сразу поняла, что она мне поможет, нужно только попросить о помощи. Я тогда страдала от безответной любви и не знала, что с собой делать. А тут просто в голове щелкнуло: вот он, случай обратиться к человеку, который все может, любую беду руками разводит! И я вместо того, чтобы рассказывать об университете и наших фольклорных изысканиях, вдруг, неожиданно для себя, выпалила: «Тяжело мне, Клавдия Сергеевна. Сердце разрывается от тоски любовной. Не могу ни есть, ни пить, ни спать. Все о нем да о нем думаю. Света белого не вижу. А что делать, не знаю. Помоги».

«Вот я и вижу, не просто так ты ходишь тут. Пошли в дом». И она повернулась и пошла, не сделав никакого приглашающего жеста. Мне стало не по себе, страшновато. Но я пошла за ней. В темных сенях Клавдия Сергеевна велела мне разуться. По полу тянуло холодом. Помню, я подумала: «Дует». Дверь низкая. Комната за ней маленькая, с закопченными стенами и потолком. И тоже по ногам как стужей тянет, хоть вроде и натоплено. В углу – старообрядческие иконы, все черные. Лампадка теплится перед ними. На столе, покрытом старой, но чистой клеенкой, старинная книга с торчащей из нее кожаной закладкой. Связка неказистых тоненьких церковных свечек. Пахнет чем-то сладковатым, то ли ладаном, то ли травами. По стенам их пучки развешаны. Оконца маленькие, какие-то полупрозрачные, как слюдяные. На подоконнике в горшке сиреневая травка полосатая. Давно не беленная печка. На припечке серая кошка сидит, жмурится, тепло ей. «Садись», – велела Клавдия Сергеевна. Я присела на колченогий табурет у стола, она сама – на скамью напротив. Водрузила на нос старые очки, открыла свою книжку, забормотала: «Исуса Хрис та, сыне Божий, помилуй мя, спаси и сохрани, убереги в волях и неволях, в долях и недолях, от глаза черного, от смерти неминучей, от чирьев и родимцев, от всего худого и сведи все худое в землю, в горючий песок, под камень-анадырь, под гремучий ключ. Ныне и присно и во веки веком. Аминь». Она трижды осенила себя старообрядческим двуперстным знамением, закрыла книжку, сдвинула вниз очки, словила мои глаза и сказала: «Говори».

И я рассказала историю своей незамысловатой любви. Был у меня однокурсник, по которому сохла. А он внимания не обращал никакого. И я не знала, что такое придумать, чтобы с ним быть. «Эх, девка… – вздохнула она. – Делать тебе неча. Придумают себе любовь, маются потом. Что с тебя возьмешь. Пошли обратно в сени». В сенях она подвела меня к большой дубовой кадке с водой и велела сказать имя того парня. Я сделала это. Было как-то жутковато. Я чувствовала, что на самом деле происходит какое-то колдовство. Или сейчас произойдет. Смутно было на душе и неспокойно. Я наклонилась над кадкой и, глядя в черную холодную воду, произнесла: «Николай». То ли от моего дыхания, то ли от с трудом вымолвленного слова вода пошла рябью. Но тут же успокоилась. Клавдия Сергеевна наклонилась над кадкой, вглядываясь в воду, зашевелила губами, что-то забормотала, я поняла только последние три слова: «…чур меня, чур, перечур». Потом она взяла меня за руку и потащила обратно «в горницу». Ладонь у нее была горячая и очень сильная, такой нельзя не послушаться. «Садись и слушай, – велела она. – Это не твой человек. Тебе с ним не помирать». Я заплакала и стала просить что-нибудь сделать: «Понимаешь, мне без него света не видно, не могу я без него, не могу…» «Упрямая коза, – Клавдия Сергеевна то ли сочувственно, то ли осуждая хлопнула меня по голове своей сильной ладонью. – Почему думать не хочешь наперед? Только подавай тебе то, что сейчас нужно, а вперед не смотришь?» «Да не хочу я вперед, хочу, чтоб он со мной был, не могу без него, не могу…» – «Ну, заладила, как кукушка бесноватая. А и бери его, раз так хочешь. Только все равно он не твой и твоим не будет никогда». «Так и сделать ничего нельзя разве?» – причитала я. «Сделать можно, только ты всегда будешь знать, что жизнь твоя с этим человеком на самом волоске висит. Чуть сильней потянуть его – и все порвется, и как не было». – «Если знаешь, как помочь, помоги!..» – «Да выпороть тебя крапивой – вот и вся помощь!» – «Помоги мне с ним быть!» «Ох упрямая, ох упрямая, – вздохнула Клавдия Сергеевна. – Ладно. Сделаешь так. Как вернешься в город, пойдешь к его дому, возьмешь горстку земли, на которую он наступал, у двери в дом, принесешь к себе домой, положишь в глиняный горшок, посадишь в него змеиную травку, польешь и накроешь стеклянной банкой. Скажешь: “Травка змеиная, расти-завивайся, а ты, раб Божий Николай, вокруг рабы Божьей Ирины заплетайся. Исуса Христа, помогай играючи. Ключ. Язык. Замок. Аминь”. А бумажку из-под травки сожги и пепел в горшок брось, поверх земли. И главное – не говори никому ничего. Как сделаешь, жди, положись на Божью волю. Как первый листик у травки вырастет, так твой Николай к тебе придет. Выйдешь за него через полгода. Потом найдешь меня, научу, что дальше делать. А теперь бери траву и иди, не оглядывайся и о том, что у меня была, не говори никому». С этими словами Клавдия Сергеевна оторвала маленький стебелек от травки, что росла у нее на окне, завернула в пожелтевшую бумажку, в которой раньше были завернуты свечки, открыла передо мной дверь в сени и даже подтолкнула меня в спину на пороге.