Старики и молодежь - Инэко Сата

Инэко Сата

Старики и молодежь

Это была необычная гостиница. Впрочем, ее почти никто и не называл гостиницей.

На низких воротах висели две дощечки: на одном столбе было начертано женское имя – «Сино Судзуки», на другом – «Пансион районного банка». Это здание наполовину европейского типа местные жители прозвали Дачей Судзуки. Дача была расположена на плоскогорье, неподалеку от горячих источников, в трех часах езды от Токио. Поэтому здесь с весны до осени из года в год останавливались одни и те же постояльцы. Летом сюда приезжали целыми семьями, вместе с детьми. Иногда приходилось даже стелить постели в коридоре.

Хозяйке дачи Сино Судзуки уже исполнилось шестьдесят четыре года. Прежде она жила в Токио, в районе Ситая. Но во время войны дом ее сгорел, и она переселилась сюда. С тех пор она так привыкла к новому месту, что дача стала ее родным домом. Отсюда ей уже некуда было идти. Правда, ее сын содержал магазин европейских товаров в Токио на улице Ёкоами, но Сино не была его родной матерью, поэтому она считала, что должна жить отдельно и сама зарабатывать себе на жизнь.

С каждым годом в гостинице становилось все оживленнее, а нынешним летом приходилось даже иногда направлять гостей на соседние дачи. Сино слегка горбилась, но это не мешало ей целыми днями бодро бегать по дому, громко разговаривать и шутить с постояльцами.

В молодости Сино работала в ресторане в качестве ятона.[1] Когда же эту профессию упразднили, она стала гейшей. Позднее она снова работала в чайном домике, но уже служанкой. В это время Сино сблизилась с одним вдовцом по имени Ясудзо и вышла за него замуж.

Ей тогда исполнилось тридцать восемь лет. У Ясудзо было двое детей – дочь девяти лет и сын четырех. Сино всеми силами старалась заменить им мать. За эту заботу о детях Ясудзо был очень благодарен ей. Сино была довольна – наконец она нашла свое место в жизни. Но ее счастье продолжалось недолго. Во время войны Ясудзо умер. После того как сын – Синъити – ушел в армию и поступил в молодежный отряд,[2] Сино вместе с дочерью Мицуко переехала сюда, в горы. Мицуко была умственно отсталой и, хотя ей исполнилось уже тридцать пять лет, выглядела совсем девочкой. После того как дача превратилась в банковский пансион, Сино сама убирала весь дом, готовила еду и даже стирала купальные халаты. Помогала ей Мицуко.

С лета прошлого года у Сино стала работать мать жены сына, некая Отоки. В противоположность маленькой Сино это была высокая, плотная женщина, прямолинейная и простая в обращении с людьми.

У Отоки не было своего дома. Как обломки кораблекрушения, выброшенные на берег, жили здесь эти три женщины и совместно вели хозяйство.

Стояла вторая половина сентября. Головокружительная летняя горячка осталась позади. Но в пансионе еще жили постояльцы – служащие ближайшей железной дороги, которые приезжали сюда отдохнуть и поиграть в маджонг,[3] соблазненные дешевизной пансиона. Кроме того, из Токио часто наезжали молодые туристы, – словом, каждый день в доме гостили люди.

И сегодня у Сино было много хлопот: она жарила рыбу для восьми человек, приехавших из ближайшего городка, подавала им вино и мыла посуду.

– Не нравится мне, что они торгуются из-за каждого гроша, просят, чтобы я им уступила. Разве где-нибудь есть цены дешевле наших? А? – возмущалась Сино, спускаясь со второго этажа.

Наверху распевали модную песенку и в такт хлопали в ладоши. Сино говорила очень правильно – сразу можно было признать в ней старую уроженку города Токио. Отоки, собиравшаяся нести обед, проговорила своим осипшим, грубоватым голосом, соответствующим всему ее облику:

– Торговались, говорите? Безобразие!

– Конечно! За обед, завтрак и ужин – четыреста иен,[4] да где они найдут гостиницу дешевле? Они сегодня не обедали. Такие скупые… Просто противно!

Мицуко, стиравшая в раковине белье, тоже пропищала своим детским голоском:

– Уступить им? Да ведь у нас и так дешево!

Черты ее маленького худого личика были правильные, но из-за постоянной блуждающей рассеянной улыбки нельзя было понять, сколько ей лет. Она была в коричневом старом свитере и момпэ. Ее можно было принять за служанку. Зато у Сино был вид настоящей хозяйки, приобретенный ею с годами.

– Отоки-сан, они просят подать им сакэ, – сказала Сино. – Несут всякий вздор, спрашивают цену каждого блюда. Если так будет продолжаться, я попрошу их больше не останавливаться здесь, пусть едут в другую гостиницу.

На улице стемнело. Дул сильный ветер, еще кружа багряные листья, но уже напоминая о приближении зимы. Из дома неслись пьяные мужские голоса. Но для Сино эта гостиница, эта беготня взад и вперед между кухней и комнатами гостей была привычным миром, вне которого она не могла бы существовать.

– Мицуко, есть ли огонь в печурке? Прибавь-ка немного угля, – сказала Сино. Переливая сакэ из двухлитровой бутыли в маленький графин, она искоса взглянула на печурку.

– Сейчас, – ответила Мицуко и вытерла мокрые руки о момпэ.

Сверху спустилась Отоки:

– Они просят еще сакэ!

– Сакэ! Ну, ладно. Вот с этой бутылочкой будет уже шестнадцать, – сказала Сино и, взяв шашку от игры в го,[5] сунула ее в ящик, чтобы не сбиться со счета выпитых бутылочек сакэ. В пансионе не было никакой конторы. Да ее и не могло быть, так как Сино была неграмотна.

Сино дружила с одной женщиной, давней жительницей здешних мест. Это была старуха примерно одних лет с ней. Когда Сино думала о печальной судьбе своей приятельницы, то себя считала счастливой.

– Бабушка Ямада-сан вот уже несколько дней не приходила. Здорова ли она? – беспокоилась Сино, окончив послеобеденную уборку. Она сидела в маленькой комнатушке рядом с кухней. Сунув ноги под одеяло котацу,[6] в котором уже горел огонь, она закурила трубочку.

– И правда, надо бы сходить за ней, – отозвалась Отоки, которая только что спустилась из комнаты постояльцев и несла в руках остатки еды для собаки. – Она ведь такая упрямая, все делает сама… Если с ней что-нибудь случится, никто и не узнает…

– Да уж, она женщина своенравная, – подтвердила Сино.

– Это оттого, что у нее есть деньги. Но и с ними она беспомощна.

– Деньги у нее предназначены для доктора. Жаль только, что он ничем уж ей не поможет.

Отоки тоже присела к котацу, и обе они принялись по-стариковски судачить. Разговоры неизменно сводились к Тиё Ямада, так как ничего нового в их жизни не происходило и все темы были давно исчерпаны. Тиё Ямада в последние четыре-пять лет постепенно теряла зрение и нынче летом совсем ослепла. Прежде Тиё жила в Токио и содержала чайный домик на улице Сиродзан. Но ее так сильно напугали воздушные налеты, что она во время войны купила в этих местах дачу и эвакуировалась сюда. Ужас перед воздушными налетами в то время часто сгонял людей с мест.

Тиё, властная и резкая в обращении с молодыми женщинами, работавшими в ее чайном домике, во время воздушной тревоги бледнела как полотно и, словно ребенок, пряталась в уборную. У нее деревенела поясница, отнимались ноги и руки. Не в силах преодолеть страх, Тиё убежала в глубь гор. В даче, выстроенной в псевдо-европейском стиле каким-то коммерсантом, были проведены даже трубы с горячей водой из источника. Но больше всего Тиё нравилось то, что в этой местности не было воздушных налетов. И так она жила на даче, выращивая овощи в саду. Ее дом в Токио на улице Сиродзан уцелел от огня, но Тиё не захотела продолжать свое дело после войны. На деньги, вырученные от продажи чайного домика, она могла спокойно и безбедно доживать свой век. Если бы она не начала слепнуть, то могла бы разумеется, иметь и побочный заработок – гостиницу с пансионом, как у Сино, но зрение Тиё с каждым днем ухудшалось. Только изредка в разгар лета, когда дача Судзуки бывала переполнена, Сино снимала у Тиё комнаты для своих постояльцев и посылала им туда еду. Да еще к Ямада иногда приезжал на два-три месяца ее приятель старик, но в последнее время и он не показывался. Сейчас в двухэтажном просторном европейском доме Тиё жила одна.

– Мицуко, а Мицуко-тян! Ты бы сходила на минуточку к Ямада-сан! – крикнула в окно Сино.

Мицуко во дворе прилаживала ремешки к своим деревянным сандалиям.

– Позвать ее? – спросила Мицуко.

– Да, скажи, чтобы шла к нам чай пить. Сегодня я свободна.

– Хорошо, я ее приведу…

И Мицуко пошла, собирая по дороге полевые цветы. За ней послушно плелась собака.

Отоки, болтая о Тиё, в то же время думала о своих детях, живущих в Токио. И сегодня утром, делая уборку в комнате двух приезжих женщин, она снова завела разговор о них. Погода стояла ясная, из окна второго этажа открывался вид на плоскогорье. Вдали виднелись силуэты людей, казавшихся крошечными. Там работало человек десять.

– Просто ужас! Нелегкая это работа – расчистка земли, не правда ли? – начала издалека Отоки, обращаясь к жилицам.