Хорьки - Ютаки Мафунэ

Ютаки Мафунэ

Хорьки

МАНСАБУРО – 40 лет.

О-КАДЗИ – его мать, 68 лет.

О-СИМА – его младшая сестра, 33 лет.

О-ТОРИ – его тетка, 50 лет.

КИХЭЙ – крестьянин.

ЯГО – извозчик.

ГОСПОДИН ЯМАКАГЭ – ветеринар.

МАТУШКА ФУРУМАТИ – землевладелица.

ГОСПОЖА ИСЭКИН – соседка.

О-САКУ, О-КИМИ – дочери О-Сима.

Действие происходит в районе Тохоку, в маленькой деревушке, расположенной вдоль старого тракта.

Действие первое

Дом Мансабуро.

Громадное, грязное, закопченное помещение. В центре – большой черный столб, затертый до блеска.[1] По правую руку от него пол застелен циновками. С той же стороны – решетчатая раздвижная дверь, ведущая в гостиную. На переднем плане – такая же дверь в заднюю часть дома, по левую руку – кухня. Большой очаг. Слева от него – земляной пол. Видна часть пустой конюшни, второй этаж ее занят под чулан и курятник. Два выхода: один ведет к проливу, другой – в сторону тракта. Все циновки сняты и прислонены к столбу; повсюду – корзины с ветхим подержанным скарбом. У очага на полу сидит О-Сима и в одиночестве глушит сакэ. Рядом в застывшей позе сидит ее мать, О-Кадзи – изнуренная, угрюмая женщина.

О-Сима. Нечего пилить, на свои деньги пью, черт побери!

О-Кадзи. Убралась бы ты вон из этого дома, я бы и не пилила. На что это похоже?! Кругом люди, позору не оберешься, я от стыда сгорю. Зачем ты сюда приехала?

О-Сима. У тебя не спросила, куда мне ехать. Ты-то сама сегодня разве не простишься с этим домом? А это не позор, не дерьмо?… (В глубь сцены.) Эй, Кихэй, бочка ты бездонная! Что ты там копаешься? Поди-ка сюда, да поживей – составь компанию!

Кихэй (появляясь). Ну и баба! Вот пристала! Пить толком не умеет, только и знает языком молоть…

О-Сима. Что-что?! Мужик! Ах ты, голь перекатная, ты что со мной как с ребенком?! Подонок! Я как-никак жена Ямасиро, предводителя Итакура-гуми.[2] У нас с мужиками – ничего общего! Дерьмо!

Кихэй смеется.

Эй, кончай ржать, выпей со мной! Да живей, живей поворачивайся!

Кихэй. Молчу-молчу… Мне тут сейчас надо одно важное дельце уладить. Дай хоть для доктора циновки отберу сначала… (Уходит.)

О-Сима. «Дельце уладить»! Ой, не смеши… Этот бородач, лошадиный лекарь! Брось, подождет! Тебя помани, ты и навоз из конюшен выгребать пойдешь.

Слышен кашель Ямакагэ.

О-Кадзи. О-Сима! Убирайся вон отсюда! Уходи, бродяга, горе мое!

О-Сима. Ты что, бить меня будешь этими щипцами? Ну что ты так расстраиваешься! Эх, и сакэ теряет вкус, как посмотришь на твою унылую рожу. Будешь нюни распускать, когда и тебя выгонят из этого дома. Бродяга бездомная, мы с тобой друг друга стоим… Эй, Кихэй, пьянь беспробудная! (Уходит.)

В дверях появляется мату гика Фурумати.

Фурумати. Да тут уж все убрано!

О-Кадзи. Да, благодаря вашим молитвам. Вчера я к вам приходила и впрямь с невыполнимой просьбой. Простите, и так вечно у вас в долгу, но, пожалуйста, будьте снисходительны, мне так нелегко…

Фурумати. Да мне бы ничего и не надо, но Кихэю разве откажешь?! Тебе и вправду тяжело. Однако не падай духом. Глядишь, с юга добрые вести придут.

О-Кадзи (сердито). Пустое. В конце концов, все это ведь из-за Мансабуро со мной случилось. С тех пор, как он пропал, уже третий Бон празднуем. А с ним что? Никто не знает…

О-Сима (в глубине сцены). Люди сами придумывают себе несчастья. Что, не так разве? Ну, попал муж в тюрьму – чего слезы-то лить!?

Фурумати. Опять О-Сима пьет…

О-Кадзи. С утра куролесит…

Фурумати. Я слыхала, что муж ее убил кого-то и сидит в тюрьме, это правда?

О-Кадзи. Пропади она пропадом! Лучше б не возвращалась. Заявилась с двумя детьми, вроде бы ненадолго, напьется и давай кичиться мужем-убийцей… Да, беда не приходит одна.

Фурумати. Что ни говори, землекопы – они все отчаянные!

К очагу подходят Кихэй, О-Сима и доктор Ямакагэ.

Кихэй. Какой бы ты ни была стойкой, а в городе вряд ли останешься.

О-Сима. Глупости! Ведь он человека убил не ради грабежа и насилия. Где тебе, кроту, понять? Мой муж Ямасиро выполнил свой долг перед товарищами. Этим гордиться нужно… Да знаешь ли ты, что такое долг?

Кихэй. Что ни говори, а все дело в деньгах…

О-Сима. Ну, ладно-ладно! Выпей-ка еще одну. Муж мой ой как любит сакэ… Эй, сэнсэй,[3] что это вы на меня уставились? Я вам не кобыла на сносях. Пейте, угощаю!

Ямакагэ (нагнувшись, кашляет, чтоб скрыть смущение; робким, тихим голосом). Да мне бы… не надо…

О-Сима. Что, брезгуешь? А за деньги, сэнсэй, вы бы заговорили даже с ручкой от кастрюли.

Кихэй. Хэ-хэ-хэ, хоть и доктор, а перед этой бабой и он пасует…

О-Сима. Заткнись! Сам ты только пить-то и умеешь, разве нет? Смотрите-ка, это же матушка Фурумати, вот редкая гостья!

Фурумати (растерянно). Как ты изменилась, О-Сима!

О-Сима. А деревня эта еще больше изменилась. Братец мой среди ночи сбежал от кредиторов и драпал до самого юга, а мать совсем уже из ума выжила от старости. В усадьбе – кучи навозных червей, вот ведь оно как… А вы совсем не изменились! Только седины побольше, да живот выпирает, словно ты там деньги прячешь, а не ублюдка.

Все переглядываются.

О-Кадзи. О-Сима! Что за бес в тебя вселился! (Бьет ее. щипцами для угля.) Кихэй, уведи ее отсюда!

Кихэй. Да-да! Надо передохнуть. Не пить же снова всю ночь напролет… Ну, пошли спать.

О-Сима. Ах ты, негодяй! Силой хочешь взять? Погляди на свою рожу! О-Сима не такая, чтоб подпустить к себе мужика. Ишь какой! (Дает ему оплеуху.)

Кихэй. Мне не справиться с этой ведьмой!

О-Сима вырывается из рук Кихэя и с воплями убегает. Ямакагэ влез с головой в корзины со скарбом и чем-то в них громыхает.

Фурумати. Ну и ну! Дочь-то в кого превратилась, а, соседка? Как тебе нравятся ее выходки?!

О-Кадзи. Будь она проклята! Все оттого, что связалась с землекопом, удрала из дому…

Кихэй. Зато ведет себя теперь, как главарь шайки, хэ-хэ… Ну, сэнсэй…

Ямакагэ. Хм…

Кихэй. А что если попробовать приручить эту дикую кобылу, сэнсэй? Или опять не в вашем вкусе?

Ямакагэ (шмыгает носом). Д-дурак!

Кихэй. Что, доктор, не по зубам? Боитесь, покусает? Хэ-хэ-хэ.

Фурумати. Вот что, брось валять дурака, займись лучше делом…

Кихэй. А, матушка, вам принесли шесть перегородок и ширму?

Фурумати. Да, получила.

Кихэй. Тогда я все сделал. Уж извините за беспокойство. Теперь и с Ямакагэ вопрос решен… Сошлись с ним на лошади и двенадцати циновках.

Фурумати. Вот как! Я и пришла посмотреть, что досталось другим.

О-Кадзи. Вот уж, в самом деле, сколько хлопот из-за нас, вы уж извините, спасибо, что помогли, позаботились…

Кихэй. Что-то от Исэкин не идут забирать. Получат они свои двенадцать циновок – и конец… Ничего не поделаешь, она еще вчера с утра заявилась, все высмотрела, все пересчитала…

Ямакагэ. Чего там! Где ей понять!

Кихэй. Раз приходила, значит, не доверяет… Ну, не знаю, сами разбирайтесь… (Уходит в гостиную.)

Фурумати. Что это вы тут делали, сэнсэй?

Ямакагэ (шмыгает носом). Фу, мерзость!

О-Кадзи. Сэнсэй забрал циновки, отобранные для Исэкин, а то ему достались совсем ветхие…

Фурумати (усмехаясь). Нехорошо он поступает…

Ямакагэ вытащил из сундука старое ружье и вертит его в руках.

Кихэй (вернувшись). Не трогайте! Это мне перепало.

Ямакагэ. Так-так! А ведь это редкая вещь! Называется «мушкет».

Кихэй. Как бы ни называлась, кладите назад! Стоит только вам сказать, что это редкость, каждый будет себе тянуть.

Ямакагэ. Да знаешь ли ты, что это такое? Ты что, зайцев собрался стрелять из этого ржавого ружья?

Кихэй. Ничего, почищу – сойдет…

Ямакагэ. Да. Сомнений быть не может, это мушкет. Я как-то видел в городе в коллекции общества любителей старины реликвии времен войны Басин. Их тогда использовали солдаты Айдзу.[4] Интересная штука!

Кихэй. Перестаньте, говорю.

Ямакагэ. Ну на что оно тебе сдалось? А так послужит науке…

Кихэй. Вот и ладно! Я его от своего имени пожертвую школе…

Ямакагэ (тихо и невнятно). Ну, что ж, хорошо, а пока пусть немного полежит у меня, я рассмотрю получше…

Кихэй. Сэнсэй! Я от своего имени школе…

Ямакагэ. В управе, соседка, в официальной хронике значится, что в то время в нашей деревне расположился главнокомандующий, а в этом доме жили на постое главные вассалы даймё.[5] Вот почему здесь оказался мушкет. (С головой ныряет в сундук.)

Кихэй. Эй, там больше ничего нет!

Фурумати. Да-а, значит, и этот дом знавал лучшие времена. (Оглядывает помещение.)

О-Кадзи (равнодушно). Да что там! Когда я пришла сюда невесткой, все уже было заложено; рисовый надел и все прочее у нас отобрали, и жили мы как самые настоящие крестьяне. Другого ничего и не помню.